Андрей Некрасов
Дело Магнитского. Зачем начали новую холодную войну с Россией?
© Некрасов А., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
Вместо предисловия
Наверное каждому еще с детства знакомо чувство совершаемой где-то рядом несправедливости. В детстве справедливость чаще торжествует: мудрые и сильные взрослые вступаются за жертву. Но даже когда этого не происходит, ребенок не склонен делать обобщение, что мир и жизнь несправедливы в принципе. Дети – оптимисты.
Этот базовый оптимизм проносят через всю свою жизнь не так уж мало людей, несмотря на удары судьбы, неудачи, потери, разочарования и сожаления. Легче сказать, что жизнь несправедлива, чем в это поверить на сто процентов. Просто потому, что тогда будет очень тяжело жить. Мы остаемся отчасти оптимистами из инстинкта самосохранения.
История, которую я хочу здесь поведать, касается ситуации, когда человеку предлагается смириться с тем, что несправедливость восторжествовала. Мало того, этот факт должен остаться тайной, в то время как несправедливость будет коронована с титулом справедливости. В случае разглашения тайны человека ждет суровое наказание. Высшая мера – по крайней мере в моральном смысле.
Живя жизнью оппозиционера, я всегда считал, что есть правда, которая скрывается и подавляется государством и его разнообразными филиалами; что Российская Федерация – это, по сути, перезапуск советской тоталитарной модели на новом этапе глобального развития. Дело Магнитского показало мне, что правда – не просто факты истории одного преступления, а политическая и социальная правда – скрывается и подавляется отнюдь не только российским государством. И что та, другая сила, скрывающая правду, может быть сильнее этого самого государства, со всеми его танками и самолетами, телеканалами и спецслужбами. Что, конечно, не значит, что наша родная, уникальная в своей хаотичности и безответственности система кажется мне теперь безобидной. Но политическая уязвимость России проявилась в деле Магнитского с такой неожиданной яркостью, что любой, кому не безразлична судьба страны, должен задаться вопросом: что же на самом деле произошло и почему.
Часть первая
Как возникла, а потом менялась концепция фильма
Ноябрь 2009-го. Я узнаю про гибель Магнитского
Эта история началась в духе Конан Дойля – промозглым и туманным ноябрьским вечером, в Лондоне. Я шел по пешеходному мосту через Темзу с каким-то тяжелым предчувствием.
Около десяти я вернулся в свое тогдашнее жилище неподалеку от вокзала Ватерлоо и по какому-то наитию включил телевизор – что делаю крайне редко – с намерением посмотреть вечерние новости.
Тогда я впервые увидел этот пристально-настороженный взгляд и полуулыбку на тонких сомкнутых губах. Пожалуй, ни одну фотографию в своей жизни я впоследствии не изучал так внимательно, как эту: в выражении лица мужчины была загадочность Джоконды. Но тогда, в ноябре 2009-го в Лондоне, Сергей Магнитский был для меня просто незнакомым соотечественником, с которым случилась беда. Которого уже не было.
На фоне фотографии Магнитского появился знаменитый английский телеведущий и в двух словах набросал сюжет классического триллера: многомиллионная кража, смерть свидетеля…
«У нас в студии, – продолжил ведущий, – работодатель адвоката Магнитского, шеф инвестиционного фонда Уильям Браудер, разыскиваемый Москвой в связи с якобы имевшим место уклонением от уплаты налогов. Скажите, мистер Браудер, вашего адвоката убили?»
«Очевидно то, что он обвинил милицию в крупном преступлении. Месяц спустя те самые сотрудники милиции, которых он обвинил, арестовали его, и вот позавчера его нашли мертвым в тюрьме…»
Браудера, как и Магнитского на фотографии, я видел тогда впервые в жизни. Гладко выбритый и безупречно одетый, это был типичный финансист сорока с небольшим лет, в образе которого все казалось продуманным, даже лысина, которая ему по-своему шла.
Сейчас трудно не смотреть сегодняшними глазами на эти кадры, которые я впоследствии нашел в архивах британских телеканалов. Но я не могу припомнить в образе Браудера ничего, что вызвало бы у меня тогда отторжение. Он выглядел потрясенным. Трогательным казался акцент, с которым он произнес название тюрьмы, где умер Магнитский: «Матрешка тишина». То колебание, с которым он обвинил полицию в смерти своего коллеги, вызывало, скорее, доверие к его версии событий.
Но, выключив телевизор, я стал вспоминать, что знаю об этом человеке.
В начале нулевых было известно, что есть в Москве такой американец, который сильно хвалит Путина и призывает всех инвестировать в свой фонд. Economist писал об этом с сарказмом, а я слышал уничижительные реплики о нем от Ванессы Редгрейв, с которой делал фильм о раненых и убитых чеченских детях. Потом в новости попали злорадные сообщения о том, что именно ему, кремлевскому подпевале, закрыли въезд в Россию. Гадали, почему. Я хорошо помню, что тогда писали – мол, сам он недоумевает и называет происшествие недоразумением.
Затем уже в российской прессе я читал о какой-то большой афере то ли с его участием, то ли при помощи отобранной у него фирмы.
Как бы то ни было, российское прошлое Браудера меня к нему не располагало. Я поменял свое отношение именно в связи с Магнитским. Новостной репортаж произвел на меня впечатление. Браудер выглядел отнюдь не жадным высокомерным олигархом западного происхождения, каким я его прежде представлял. Он выглядел жертвой каких-то темных сил, казалось, он в шоке от гибели близкого ему человека. Звучал и другой мотив – что он чувствует свою вину за то, что не уберег товарища. Тележурналист так и спросил Браудера: «Чувствуете ли вы себя ответственным, находясь здесь, в Лондоне, за смерть вашего юриста, ведь его, похоже, арестовали и убили из-за вас?» «В известном смысле, – ответил Браудер. – В том смысле, что российская милиция и чиновники украли деньги, которые мы заплатили ранее в качестве налогов. И Сергей Магнитский расследовал это преступление по моей просьбе и обвинил в нем милицию. И вот он найден мертвым…»
Слова Браудера о Магнитском затмили в моем сознании предысторию о жадном безпринципном человеке, который за возможность быстро делать большие деньги в России был готов на все. Но в голове тут же мелькнуло что-то вроде плана действий. убийство адвоката такого человека – классная детективная история. Сначала он за Путина, потом что-то происходит, исчезают сотни миллионов, и вот труп в тюрьме… Это же фильм!
Но это был не цинизм, нет – просто привычный ход мысли сценариста и режиссера. На душе у меня было на самом деле тяжело. В России произошло очередное громкое убийство. Ничего хорошего это не предвещало. А в загадочной смерти беззащитного человека в тюрьме было что-то особенно зловещее.
Несколькими месяцами ранее умерла от рака моя жена Ольга – ей было всего сорок пять. Буквально до конца она героически монтировала со мной наш фильм о российско-грузинской войне «Уроки русского». В ту ночь я думал и о ней, и о Сергее Магнитском.
Июль 2010-го. Я знакомлюсь с Браудером
С Биллом Браудером я познакомился в июле 2010 года на Финросфоруме (финско-российском форуме) в пригороде Хельсинки.
Тогда я не то чтобы был политически наивным, конечно же нет, но смотрел на все немного другими глазами.
Друзья меня ежегодно приглашали на этот форум. Место его проведения удобно, Финляндия – страна, куда можно очень легко приехать из Питера на поезде (до первой финской станции всего час с небольшим) или на машине. Для организаторов было недорого приглашать российских гостей, и народу было много. С другой стороны, в Хельсинки могут с комфортом прилететь все, кому путь в Россию заказан. Билл Браудер, например.
В тот год я приехал в Хельсинки из Латвии на машине, захватив с собой Дэвида Саттера, с которым мы в тот летний месяц просматривали и обсуждали в Риге монтаж моего фильма по его книге.
На форуме собралось немало наших российских оппозиционных знаменитостей. В числе участников были правозащитница Людмила Алексеева, Борис Немцов, публицист Андрей Пионтковский, депутат Госдумы Илья Пономарев, который тогда еще жил в Москве (сейчас, как известно, он скрывается от российского правосудия в Соединенных Штатах).
Все было очень по-компанейски – три дня интенсивного общения в культурном центре Финской православной церкви (не связанной с РПЦ) «София», в котором есть и номера для ночлега. Кто-то выступал как приглашенный спикер, остальные живо оппонировали и обсуждали высказанные тезисы.
Я выступал на тему «культура и политика», под культурой подразумевая СМИ и кино. В день начала форума главная финская газета Helsingin Sanomat напечатала мою большую статью о России и «медведевской оттепели». Может быть, поэтому в аудитории было много финнов, которые хотели знать, Медведев все-таки независимая фигура или нет. Я отвечал, что скорее нет, но это не значит, что оппозиция не должна пытаться на него влиять. Именно потому, что он по своей природе не независимый.
Тогда я еще не знал, что с Медведевым знаком Билл Браудер. А то стоило бы, возможно, переадресовать ему вопрос о Медведеве.
Помню, что очень хорошо была организована кормежка: ею занимались милые чеченские женщины, а их хорошо воспитанные дети им помогали. Два раза в день гости получали горячую домашнюю еду и наедались вдоволь. Тогда еще не было нынешней истерики по поводу мигрантов, чеченцев в Европе без особых проблем принимали как беженцев и помогали с трудоустройством.
К вечеру появлялось холодное пиво и вино в картонках – но это уже не от чеченок. За такими неформальными обедами и ужинами продолжалось общение, люди переходили от столика к столику и подключались к интересующей их беседе.
Помню, как к столику, за которым я сидел с экологом Александром Никитиным и оппозиционным активистом Олегом Козловским, подсел Илья Пономарев. И я с ним поспорил. О Марксе. Он тогда педалировал то, что придерживается левых взглядов, и в своем выступлении процитировал несколько раз коммунистического классика. При этом Пономарев мне казался типичным неоконсервативным либералом. «Зачем вам Маркс, Илья? – спросил я. – Вы такой же неокон, как и все здесь». Ответ Пономарева я не запомнил, а вот хитрющую улыбку до сих пор помню прекрасно.
Вот в такой атмосфере я и познакомился с Браудером. Я не помню его выступления, возможно, его просто не было. Во всяком случае, Билл не был в центре внимания. Что, глядя из настоящего времени, кажется удивительным. С тех пор, на каких бы мероприятиях он ни появлялся (по крайней мере тех публичных, о которых я знаю или где сам бывал), он толкает речь и вообще является гвоздем программы. Все меньше и меньше людей помнят, что он – бизнесмен или бывший бизнесмен. Сам он себя называет одним из ведущих правозащитников в мире и успешным писателем. Тогда же его воспринимали исключительно как главу фонда Hermitage, хедж-фонда, созданного для зарабатывания денег. Многие помнили, как он защищал Кремль и приветствовал арест Ходорковского. Я обмолвился об этом в беседе с Немцовым, но мы быстро закрыли эту тему, согласившись, что важнее то, что в лице Браудера оппозиция теперь получает важного союзника.
Хотя меня и пригласили на форум для выступления, приехал я все-таки прежде всего ради Браудера, чтобы познакомиться и договориться об интервью. Меня немного удивило, что особого интереса его персона не вызывала, но для меня это было кстати. Кто хорошо знал, кто такой Браудер, так это мой спутник Дэвид Саттер. Нам не хватало денег, чтобы закончить фильм по его книге, и Саттер зорко выявлял богачей, способных, по его мнению, помочь.
Деньгами тогда, в 2010-м, насколько я понял, Браудер Саттеру не помог, зато легко согласился дать мне длинное интервью.
Первое впечатление от Браудера, когда я его впервые увидел живьем, сильно отличалось от сегодняшнего. Тогда, в Финляндии, он вел себя скромно. Держался корректно, любезно, много улыбался. Деликатной такой улыбкой на тонких губах, не показывая зубы. То есть не американской, а скорее британской.
Уже к тому времени я слышал эту странную историю – что он, американец, окончательно переселился в Англию и даже стал британским гражданином, что очень необычно для американца. Традиционно британцы и вообще европейцы стремятся получить вид на жительство в Штатах, стать американцами, а не наоборот. Случай Браудера был нестандартным. Хотя после того, как в США в 1990-х был принят закон, допускающий двойное налогообложение американцев, проживающих за границей, кое-кто решил расстаться со своим синим паспортом. Это имеет смысл, правда, лишь для достаточно состоятельных граждан, ибо американская налоговая интересуется лишь теми соотечественниками за рубежом, кто зарабатывает больше ста тысяч долларов в год.
Браудер отрицает, что поменял гражданство из-за налогов. Как бы то ни было, он не в плохой компании. Певица Тина Тернер, например, тоже сдала свой американский паспорт и тоже утверждает, что ей просто так захотелось – стать чистой швейцаркой.
История со сменой гражданства Браудера не была бы мне лично особо интересна, если бы не его экзотические объяснения. Оказывается, он обижен на Америку – за то, что она плохо обращалась с… его коммунистической семьей. Дед Билла, Эрл Браудер, был в 1930—1940-х годах генсеком Коммунистической партии США и женился в СССР на советской гражданке, бабушке Билла. Его отец, математик, тоже был левых взглядов. Во времена маккартизма семью ущемляли в правах. И вот, уже делая деньги в России в лихие 1990-е, Билл решает, что антикоммунистическое наследие его родины – слишком тяжелое бремя для того, чтобы с ней как-то ассоциироваться.
Британец Уильям Браудер говорит с американским акцентом, но в нем уже чувствуются элементы некоего «обританивания». И в языке, и в манерах. И есть у него разные режимы поведения. И он «включает» то один, то другой. Режим скромности, например. Или даже кротости. Тогда все ее будет демонстрировать – даже поза, в которой он сидит. Коленки и каблучки вместе. Руки как связаны – без единого жеста. И весь корпус – вперед, к собеседнику. При этом он хорошо, но не броско одет, гладко выбрит. Излучает внимание и деликатность.
Его возраст непросто угадать – он выглядит очень по-разному. Я накопил много видеоматериалов и впечатлений о нем. Иногда он выглядит свежим и молодым, а иногда очень усталым, замученным и постаревшим. И это – как бы с нарушением хронологии. Бывает, что он выглядит гораздо моложе двумя-тремя годами позже тех кадров, на которых предстает человеком в летах. Возможно, потому, что он много летает. Разумеется, первым классом – и все равно не помогает.
Тогда, в Финляндии, он был свеж и предстал человеком лет сорока. Такие вечные «сорок с небольшим». Холеный, богатый человек, который при этом деликатен и внимателен.
Его называют миллиардером. Я не знаю, есть ли у него миллиард или только сотни миллионов – я думаю, скорее последнее. При этом слово «олигарх» для него чуть ли не ругательное. Поскольку все свои деньги он сделал в России, его часто сравнивали с русскими богачами, и сравнение было в его пользу. Как большинство западных людей из образованных семей, он не кичится своим богатством.
В одном из перерывов на финском форуме я просто оказался рядом с ним. Не скажу даже, что я специально за ним ходил, искал, – так вышло, что мы оказались в одной компании. Кажется, там был еще Немцов со своей новой супругой, по крайней мере так он нам представил молодую высокую блондинку. Я попросил Браудера об отдельной встрече, сказав, что очень интересуюсь историей Магнитского. При упоминании Магнитского лицо Браудера вспыхнуло воодушевлением. Но он тут же подтвердил, что ему известны и мое имя, и мои фильмы, особенно фильмы о Литвиненко. Смотрел ли он на самом деле что-то, кроме «Акта Магнитского», я до сих пор не знаю.