– Да они там ну просто социалисты какие-то, – усмехнулся Врангель, – И Вам это по душе? Идея-то не нова, а ещё с душком первых христиан, да апостолов.
– До сих пор я не могу высказать моего отношения. Оно мне самому не ясно…
– Вы, кажется, житель Первопрестольной, отец Виссарион, Вам виднее, что у вас там на юге творится, – примирительно сказал Родичев, – А Лев Толстой и сам создал в своей Ясной Поляне нечто подобное Неплюевской общине. Комплиментами Неплюеву он оправдывает и себя заодно.
– Братство начало умножаться, – спокойно продолжил священник, – и численность его уже достигла нескольких сот человек. Если бы не исключительная настойчивость Неплюева и не его родственные связи с Царской фамилией, начинание его никогда бы не смогло воплотиться в жизнь. Особенно ополчился против Неплюева тот же господин Победоносцев, мысли которого о самодержавии я сам только что излагал. В 90-е он даже запретил издание сочинений Неплюева по всей России. Тут для меня ясности нет: такой патриот, как Победоносцев не может желать державе зла, может быть, он в чём-то заблуждается, не видит важности начинаний Неплюева, или же за всем этим таится нечто мне, простому смертному, не ведомое? Сам Неплюев мне сказал однажды: «Я – только немощное орудие в руках Божиих». А когда юные питомцы Неплюева просили позволить считать его их духовным отцом, этот скромный человек отвечал: «Если ты находишь, что я его достоин, великая для меня в том честь и я приму имя это с радостию и любовию».
– Уж не смазливые ли мальчики привлекают так нашего Неплюева? -как бы невзначай и всё тот же Кока.
– Уж на сей раз я Вам запрещаю развивать начатую мысль, дерзкий и злой юноша! – строго сказала Ольга.
Виссарион отвернулся в сторону, а светловолосый незнакомец прыснул гаденьким смешком, поливая своим шампанским цветы на окне. «Он не только вегетарианец, но и не употребляет спиртное» – заметила про себя Ольга.
– Доводилось мне бывать и на заседаниях «Собрания Мережковских»85 в малом зале Императорского Географического Общества, что на Фонтанке, – ровным тоном продолжил отец Виссарион, – Могу подтвердить, что обе стороны этих сборищ, как отцы Церкви, так и интеллигенция, неуклонно удаляющаяся от церковной жизни, не созрели для подобных дискуссий. Всех их на мелочи и неумные сравнения тянет. Но полагаю, что таковые собрания нам нужны и митрополит Антоний не зря благословил их проведение. Могу полностью согласиться со мнением видного богослова-эрудита и историка господина Терновцева, что внутреннее положение России полно противоречий сложно и безысходно. Возрождение возможно лишь на религиозной почве и интеллигенции это важно понять. Скоро православие столкнётся с такими враждебными силами, не поместно-русскими, а мировыми, борящимися со христианством давно, что в одиночку духовенству такой поединок не выиграть. За кем пойдёт народ – вот в чём вопрос. Пока интеллигенция наша не совсем выродилась, но тяжёлый нравственный кризис в ней назрел давно. Союз с Церковью необходим.
– Вот также и их степенство Райнер-Мария Рильке богоискательством на Руси занимался, а сам ничего в этом не смыслит. Что сама русская интеллигенция. Несколько напоминает чету Мережковских, – усмехнулся Кока, – Рильке считает, что «правда» придёт непременно из России. Он с трудом изучил русский язык, но всё же пробовал «ходить» по России. Некоторое время жил в Казани, затем и у Льва Толстого. Рильке в порядке вещей уверял всех, что «по России ходит Христос». Толстой же, как я слышал, возразил поэту: «Что Вы! Если бы Христос явился в нашу деревню, то его бы там девки засмеяли»!
– Этот юнец приехал в Россию под руководством умудрённой подруги своей86. Сам он, право, ни на что не способен. Он даже меняет своё излишне женственное имя Рене на Райнер по её совету, – вставила Ольга Сергеевна, – Райнер захотел стать великим исключительно для неё, признавая её неоспоримое превосходство над собой. Разве это мужчина?
– Говорят, что Рильке написал поэму об искателе Бога и правды – русском дьяконе, ставшем отшельником, – продолжил Врангель, – Но сам её не читал и читать не собираюсь.
Усилиями Ольги разговор зашёл об искусстве.
– А как вы, господа, отделяете символизм от декадентства, в чём главный критерий? – с озорным прищуром спросила хозяйка салона.
– Главный критерий для всех людей искусства в столице – это кто из них ходит в дом Мурузи87, а кто предпочитает его избегать, – вызывающе улыбнулся Врангель.
– Да уж, Зинаида Николавна так любит проводить свои эксперименты над людьми помимо их воли… – сладко зевнула в руку Ольга, – Едкость её, впрочем, с изюминкой.
– Именно поэтому мы зачастили к Вам, обожаемая Ольга Сергевна!
– Наша Декадентская мадонна уж слишком возомнила о себе. Мы сами её испортили! – вмешался человек средних лет с обрюзгшим лицом и резким нервным голосом, по виду опустившийся художник или поэт, до того не проронивший ни слова. Он сидел в стороне наедине с бутылью ликёра.
– Ах, была бы наша Мадонна чуть помоложе и не настолько на глазах у своего тоскливого мужа, который лишь призывает нас всех «охристианиться»! – нарочито мечтательно вздохнул Кока, – Эта неповторимая женщина занимает умы многих в столице. Златорунностью лисьих волос, что могут до пят спасть, напоминает нашу Аглаю. Она гордо несёт свой «крест чувственности» и видит лишь один истинный грех – «самоумаление»!
– Так, значит и я для Вас безнадёжная старушка, насмешник? – со строгой миной спросила Ольга.
– Ну что Вы, что Вы, Ольга Сергевна! Как можно такое подумать! Кстати и мадам Гиппиус, несмотря на свои годы, всё ещё пленяет сердца зелёным омутом глаз больше нашей свеженькой Аглаи с её более правильными совершенными чертами. Злато волос! Нечто между роскошью кудрей известной дамы у Климта с чарующим дьволизмом фигур с безгрудой грудью Обри Бердслея! Что Вы! Зинаида Николавна много старше Вас, несравненная Ольга Сергевна.
– Да у Вашей Зинаиды Николавны волосы рыже-красные в отличие от Аглаи. Не путайте! Или Вы о другой известной Зинаиде Николаевне88? – со стальными нотками продолжила Ольга, – Говорят у Гиппиус давний туберкулёз, который она успешно сдерживает ваннами… – а потом уже про себя, постеснявшись злости своей: «Тощая безгрудость. Недаром взяла псевдоним Антон Крайний89… Говорят, что Мережковский не спит с ней никогда. Она вроде малоизвестной нам Лу Саломе с её Ницше90. Либо злые языки, либо сам Мережковский грешен, подобно Великому князю91, либо что-то с ней не в порядке… Просто – «жадная губка, охочая до лучистых ежей эпохи92», с голосом морской птицы.
– Мережковские перегибают на своих Религиозно-философских собраниях, разрабатывая своё «неохристианство». Стремление сделать что-то наперекор «стадной общественности», не более, – вздохнул Маковский, – А Розанов93 – подающий надежды философ, скатился до статеек для славянофильского журнала.
– Декадентство есть усталость нации и выживание из ума, – вздохнул отец Виссарион.
– «Но в этом безумии есть нечто систематическое», – должен бы сказать мещанин, почтенных профессоров не читавший, как говаривал мой московский приятель94, – усмехнулся Врангель, глядя на Виссариона, – А ещё один его знакомый предвычислил диалектику перерождения «храма» в публичный дом. Так что, и у вас в Белокаменной есть такие…
– А что мне понравилось у Розанова – его убеждение, что процесс воцерковления не может проходить пассивно, через приятие таинства святаго крещения, но требует осознанной веры зрелого человека, – заметил Виссарион.
– Вполне еретическая мысль, Ваше Высокопреподобие, – задумался Кока.
– Вновь поднимая вопрос о Западе и Востоке, – внезапно громко проговорил незнакомый всем светловолосый гость, – Не кажется ли вам, что Восток лаконичнее и тоньше в своём более древнем, отшлифованном тысячелетиями, искусстве?
– Вы наверное имеете в виду не магометанское, но более древнее и географически более восточное искусство? – уточнил Врангель.
– Да, конечно.
– Пожалуй, Вы правы. У них было в распоряжении больше времени на шлифовку. Хороший художник тоже должен иметь очень много времени на свою картину, как впрочем и литератор на свою книгу.
– А их боги ели персики, – улыбнулся блондин.
На следующее утро служанка пожаловалась Ольге Сергеевне, что кто-то из гостей злостно «украсил» всю гостиную разбросанными повсюду персиковыми косточками.
7. В Стране Утренней Свежести
«Ни одной нации или вере не дано судить другую»
А. Солженицын
Страна Утренней Свежести, как называют своё отечество корейцы, встретила русский отряд ледяным ветром с гор. Изменчивая красавица Сунгари осталась в стороне. Местность становилась всё отраднее и краше. Лесостепь с чахлыми рощицами-колками сменяли высокие холмы с тёмной тайгой, за которыми уже белели высокие вершины припорошенные первым сентябрьским снегом. Таких высоких гор, да ещё со скалами, Глеб ещё в жизни не видел и они очаровали его. На биваке у вечернего костра казаки, как обычно, бойко подшучивали друг над другом, избегая крепких выражений и, обращаясь меж собой по имени и отчеству, с подачи урядника, почитавшего свои патриархальные яицкие порядки.
– Дров-то хоть подбрасывайте, Ануфрий Онисимыч, – говорил уссуриец Олсуфьеву, – а то им и дров набери, а оне и топить ленятся!
– Нечего ворчать, Автоном Антипыч, где ж енто видано, шоб урядник Олсуфьев дал костру потухнуть! По дрова – не по грибы…
– А Вы, «вашсродь», Протас Потапыч, сбегали б ещё за дровишками, а то каша-то не поспеет и на картовь угольков не хватит. Глянь только на него: самый тут молодой, а баклуши норовит бить! – продолжил уссуриец Кунаковсков.
– Слушаюсь, господин есаул! – заголосил кубанец Смоленко.
– Есаулом стану, как будешь обращаться?
– Генералом остаётся. Атаманом-то ближе как-то. Кубарить-то95 будет. Вот у вас в войске Кубанском одни хохлы ведь?
– Так… из запорожцев бывших, черноморцев, то бишь.
– Знамо. Так, я к тому, что ваше войско числом побольше других будет. Разве, что Донское с ним потягаться может.
– Достиг ты мя, Антипыч. К чему это Вы, Автоном Антипыч?
– А к тому, Протас Потапыч, что вас, хохлов, побольше выйдет, чем великороссов, наверное? Больше всех других казаков, так это ж очевидно.
– Хохлов их конеШно поболе будет, да што говрить, – молвил Ануфрий весомо, – Нас, уральШских, так раз, два и обчёлся. Зато мы старшинством своим вам кубанцам нос утрём!
– Ну уж не надо, Ануфрий Онисимыч, мы-то из запорожских сечевых, а значит много старше иных казаков.
– А Вы, казак, ко слову старших-то прислушивайтесь, так-то. А ум излишний когда, так похужЕй дурости выходит. Языкоблудие, да суемудрие вся болтовня эта, – завершил спор уралец с чувством правоты старшего по возрасту.
Вся эта перебранка в ходе приготовления ужина забавляла Глеба. Один из артельных обратился к уряднику неучтиво и тот потребовал величать его не иначе, как «по-батюшке».
– Потеплее укрывайтесь, Глеб Гордеич, ночи тут в горах очень холодные. К утру и подморозить может – сентябрь месяц, – Кунаковсков заботливо протянул Охотину дополнительное шерстяное одеяло. Было сухо, и спали под открытым небом.
– Тут, дело есть, Глеб Гордеич, – подкатился поближе Ануфрий, – Шледопыт наш – Кунаковсков приметил подозрительный Шлед на пути, когда за полдень перевалило. Он один такое замечает: не так ветка лежит, не так камень повёрнут, всё засечёт. Такой глаз у него. Лихих людей в лесах хватает. Есть соображения о хунхузе. Как только Штемнеет нам надобно дозор выставить. Артельным мы не больно-то доверяем, так – шантропа одна, свежаки96 Штрелять-то не мог Ут. Шугой97 наши старожитые98 таких прозвали. Придётся нам не Шпать ночь. Вы Шами спите, но чутко, готовы будьте, ружьецо зарядите. Сейчас, в сентябре, комара тут уже почти не осталось. Похолодало – хорошо спиться.
– Понял, Ануфрий Онисимыч, – отозвался Глеб, как-то не очень веря во всё это во столь прекрасном девственном месте. Всего в отряде было человек пятнадцать, считая их четверых. Прочие должны были быть доставлены на Ялу, как артель лесорубов, на подмогу расширяющемуся промыслу Товарищества. Где-то каркала ворона.
– У худой птицы худые и песни, – философски заметил Кунаковсков.
За ужином Олсуфьев рассказал о полковнике Гернгроссе, которого именовал Янгрошем, так, что Глеб поначалу и не понял о ком речь. Бравый полковник быстро стал любимцем уральцев, звавших его «наш Янгрош», особенно после того, как уважил просьбу уральцев не называть их по номерам и прекратил подобные новые веяния. После ужина казаки разбрелись по дальним концам лагеря, предупредив и рабочих. Одного из них, вызывающего хоть какое-то у них доверие – в солдатах служил, поставили на четвёртый угол лагеря, у протоки, откуда меньше всего ожидали нападение. Крепкий сон Охотина Второго, в котором он видел ту самую столичную зеленоокую диву был грубо прерван треском выстрелов и криками. Глеб сжал в руках новенький карабин Маузера, но не понимал, куда надо стрелять, боясь попасть в своих. При отблесках ещё теплящихся углей костра было лишь видно вскакивающих со своих лежанок артельщиков. Внезапно, прямо перед Глебом, возник силуэт бегущего с развивающейся косой, а когда он повернулся лицом к Охотину, оказалось, что это вообще не человек, а чудовище. Луна озарила жуткую маску с оскалом вепря и рогами вола. Из леса уже доносился жуткий вой, словно волчья стая окружала лагерь. Глеб припадает на колено и разряжает карабин почти в упор прямо в отвратительную харю, силуэт падает, как подкошенный, крики усиливаются. Глеб палит из скорострельного карабина в пригнувшиеся силуэты в масках с огромными топорами, кладёт пули густо и косит их одного за другим. За спиной его крики о помощи и пощаде, он разворачивается и видит избиваемых артельщиков. Какой-то монстр в огромных прыжках, сеет вокруг себя смерть саблей и револьвером, паля и рубя едва проснувшихся людей. Только кучность боя «маузера» позволяет поймать прыгучее чудовище в плен густо посылаемых пуль. Какой-то момент внезапности атаки упущен и бандиты уже бегут спасаться в лес. Перекрёстный огонь метких казаков, едва улавливающих в темноте силуэты стремительно двигающихся фигур в прицел винтовок, а чаще – на слух, совершают всё новые опустошения в рядах хунхузов. Через какие-то секунды всё кончено и вновь наступает резкая тишина предгорной ночи, нарушаемая шумом речки и стонами раненых. Кто-то подбрасывает дров изголодавшимся углям, и костёр вспыхивает с новой силой, озаряя содеянное. Глеб с ужасом видит первого в его жизни человека, убитого им. Того самого, что появился первым, в гнусной размалёванной красными тонами, или пропитанной уже кровью, рогатой маске. Охотин сдирает с него маску и видит совсем не страшное лицо пожилого, уставшего от жизни кули, с длинной грязной косой.
– Вот они, живодёры, набили Вы их изрядно, Глеб Гордеич, уважили Вы нас своею маузерой, – раздался голос Олсуфьева, передёргивающего затвор винтовки.
Казаки волокли прямо по траве нескольких убитых и раненных китайцев, схватив их за косы.
– Дык мы ж постаралися. Косачи прямо на нашу засаду и нарвались! – совершенно обыденным ровным тоном приговаривал Смоленко.