13 ноября части 2-й конной армии Федора Миронова вошли в Симферополь. 14 ноября войска 4-й армии вступили в Феодосию, 16 ноября 3-й конный корпус – в Керчь. За время боевых действий – 28 октября – 16 ноября – войска Южного фронта взяли в плен 52,1 тысячи солдат и офицеров. Начинался «пир победителей». Фрунзе обещал амнистию, но Троцкий разрешил своим войскам в течение четырнадцати дней расправляться с «врагами народа» и грабить их жилища. Венгерский коммунист Бела Кун зверствовал так, что сам Троцкий сместил его.
Справедливости ради надо заметить, что и врангелевцы не были пушистыми ангелами: главнокомандующий разрешал командиру Добровольческого корпуса своей армии генералу Кутепову «украсить виселицами для противника весь Крым». По словам очевидцев тех событий, только в Симферополе, в центре города, на трамвайных столбах висело обычно 10–15 полуобнаженных трупов с устрашающей надписью на деревянных досках: «Коммунист». Даже известный идеолог Белого движения В.В. Шульгин отмечал, что «Врангель позволил своим подчиненным карать, грабить и убивать людей, не согласных с ним не во имя тяжелого долга, а, собственно, ради садистского, извращенного, грязно-кровавого удовольствия».
В Севастополе тревога росла с каждым часом. Кавалерия не могла долго сдерживать наступление красных. Город нельзя было узнать. К центру Севастополя нескончаемым потоком тянулись автомобили, телеги, повозки. Этот поток начинался где-то далеко за городом. Ехали в основном тыловики и беженцы, многие с семьями. Иногда в потоке оказывалось несколько подвод, в которых вповалку на сене лежали военные, или проезжали несколько тачанок, запряженных четверкой замечательных лошадей, с пулеметами, укрепленными на заднем сиденье. Это были, по-видимому, остатки какой-нибудь разбитой или разбежавшейся военной части. За подводы платили миллионы… В городе начались погромы, пожары. Горел грандиозный склад Американского Красного Креста на мельнице Радоконаки и склад интендантского имущества. Ночью зарево страшного пожара озаряло город… Власть в городе переходила в руки городского самоуправления. Ввиду начавшихся грабежей и погромов, к Врангелю в гостиницу Киста явилась 13 ноября думская делегация, указывая на необходимость образования городской самообороны.
– Я не допущу этого ни в коем случае, – ответил Врангель, – так как этим могут воспользоваться большевики, чтобы помешать эвакуации.
С утра следующего дня стали проходить на погрузку воинские части. Следовали они в образцовом порядке, не останавливаясь и не растягиваясь. Их встречали специально выделенные офицеры и провожали прямиком к пристани на погрузку. Большинство магазинов были закрыты, а двери покинутых домов раскрыты настежь. Город пустел. Много беженцев скопилось на дорогах, ведущих к Севастополю. Группа учеников Морского корпуса, находившихся в отпуске, пришла пешком из Симферополя.
В Севастополе улицы патрулировали чины комендатуры, казаки и юнкера. Случаи мародерства немедленно пресекались. На улицах, примыкавших к порту, было поставлено оцепление, пройти через которое можно было, только имея при себе специальные пропуска.
Чтобы позволить всем погрузиться, еще 1 ноября армия защищала окрестности города по линии фортификаций 1855 года: генерал Скалон – северную часть, от моря до линии железной дороги; генерал Кутепов – от железной дороги до вокзала и дальше к морю. Флоту был отдан приказ погрузить эти последние заставы в 12 и выйти на рейд в 13 часов.
Эвакуация госпиталей являлась особенно тяжелой задачей. Транспорт «Ялта», предназначенный для раненых, был перегружен, но их оставалось еще много.
Генерал Шатилов пришел к Врангелю с рапортом:
– Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но это капля в море. Во всяком случае, невозможно увезти всех…
Барон нетерпеливо его прервал:
– Раненые должны быть вывезены все, и они будут вывезены… и пока они не будут вывезены, я не уеду.
Врангелевцы отступали в полном порядке, почти без контакта с противником. Сорвать эвакуацию не удалось. 11 ноября началась погрузка на корабли. Де Мартель выразил согласие принять всех оставляющих Крым под покровительство Франции. Для покрытия расходов французское правительство брало в залог российские корабли. Утром 14 ноября барон Врангель объехал на катере суда. Сошел на берег. В 2 часа 40 минут, видя, что погрузились все, Врангель взошел на катер и направился к крейсеру «Генерал Корнилов». В Евпатории эвакуация прошла нормально. Врангель объехал Ялту, Феодосию, Керчь, чтобы лично проследить за погрузкой. Прощаясь с людьми, барон честно предупреждал:
– Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага. Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье!
Все вокруг было в движении. Никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей. Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.
Погрузка раненых, а также тыловых частей и учреждений во всех портах полуострова началась заблаговременно, по мере готовности судов, и уже тогда стало ясно, что эвакуируемых будет не 72 тысячи человек, как предполагалось, а как минимум в два раза больше. Решили задействовать наряду с транспортными и боевые корабли Черноморского флота, а по согласованию с союзным командованием использовать еще иностранные суда: американский пароход «Фараби», греческие «Сфинос» и «Кенкен», французский «Текла-Болен», итальянский «Глория», польский «Полония», а также семь английских, американских и французских миноносцев и французский крейсер «Вальдек Руссо».
Предвидя возможное нападение красных на иностранные суда, принимающие войска Врангеля и беженцев, французский адмирал Дюмениль направил советским властям и верховному командованию советских войск телеграмму следующего содержания: «По приказу Главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающие уехать вместе с ним из Крыма, могут уезжать… Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море». Разумеется, большевики не стали мешать эвакуации.
13 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели и фуражке корниловского полка. Он приказал снять с охраны города юнкеров, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал:
– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга.
Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.
В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага виднелась высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.
Эвакуация Севастополя закончена.
Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель удостоверился, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии также прошла благополучно. Только тогда отдал он приказ № 4771:
«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150 000 человек. Сохранена грозная русская военная сила. От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и армии, честно выполнявшим работу в тяжелые дни эвакуации».
Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже, по счастливой случайности, из Архангельска и Владивостока.
Но Врангель видел и знал не все, что творилось в гавани при посадке на пароходы. Даже имея необходимые удостоверения, где указывалось на «обязательную эвакуацию», многим жаждавшим эмиграции приходилось по шесть часов стоять в толпе и быть свидетелем душу раздирающих сцен у трапа.
Не видел он, как мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота прибежала на пристань, когда уже отчалил последний пароход «Дооб», и стала умолять сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег. Впрочем, спустя всего пять лет он все же эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 года группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.
Не видел Врангель и страшных трагедий, разыгрывавшихся прямо на пристани. Во время погрузки, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Многие из них не знали, чего ждать? Что будет? Как и всегда в России, надеялись на «авось»: «авось» кто-нибудь возьмет, «авось» что-нибудь подвернется. Но находились и такие, которые не выдерживали «игры нервов»: с проклятиями уходили от пристани. Были и другие, решившие окончательно расстаться со всем – они стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы один за другим. Начался массовый психоз. Только крики более стойких: «Господа! Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!» – смогли остановить малодушных. Один офицер застрелил сперва своего коня, а затем пустил и себе пулю в лоб. Один безоружный поручик стал просить у капитана дать ему свой револьвер, на что капитан отвечал:
– Обожди еще. Стреляться рано. Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб.
Не знал барон и того, что на пароход «Рион» сначала грузили свиней для питания тыловых превосходительств и ящики с увозимым казенным добром, а затем, уже под вечер, вспомнили о «штатских»: журналистах, врачах, сестрах милосердия, профессорах и прокурорах. Генерал Петров распоряжался порядком эвакуации, уцепившись обеими руками в загривки двух своих ординарцев и брыкая ногами в лицо запоздавшим женщинам. Когда какая-нибудь унылая фигура не повиновалась его окрикам, тогда появлялись рослые молодцы с винтовками с примкнутыми штыками, и пожитки несчастного летели в море. Еще на берегу чернела густая толпа народа, когда трапы начали панически убирать (как потом выяснилось, кто-то шепнул генералу Петрову, что большевики готовят нападение на пароход), и доступ на пароход был прекращен. Полурастерзанные, оглушенные тумаками и площадной бранью, счастливчики наконец взбирались на палубу «Риона».
Но это были еще цветочки. На пароходе оказалось еще хуже: вся палуба – как сплошной военный лагерь, напоминающий пир Батыя после битвы при Калке. Публика чертыхается, чавкает, храпит, справляет естественные потребности, толкается отчаянно коленями и локтями, орет и запугивает друг друга чудовищными угрозами. То тут, то там разнимают сцепившихся тыловых полковников и капитанов, готовых друг друга застрелить из-за кружки кипятку или передвинутого чемодана. Ходят друг другу по ногам, обливают борщом и кипятком, ругаются в очередях у уборных площадной бранью, не стесняясь близостью женщин и детей.
А в каютах расположилась привилегированная публика, в погонах и без оных. Вся тыловая накипь, квалифицированные авантюристы, шакалы и гиены Гражданской войны со своими самками, червонные валеты в фантастических формах, исполненные показного апломба, способные на любую низость, вплоть до убийства беззащитного, – всё это пьянствует, поедает консервы, неуклюже перекатываясь немытым телом и скручивая корявыми пальцами бесчисленные «собачьи ножки».
Более того, по пути к Босфору выяснилось, что на «Рионе» недостаточно воды и пищи. Тем не менее до Стамбула-таки пароход добрался. Спасибо подоспевшим американцам, взявшим «Рион» на буксир и немного подкормившим оголодавших пассажиров.
Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Стамбул, спеша на помощь Крыму. Он получил от Жоржа Лейга, председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму: «Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать ни на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения».
А Врангель в это время думал о возможности перевести вооруженные русские силы на Западный фронт и писал об этом де Мартелю; писал и о возможности сотрудничества русских сил с Международной комиссией по контролю проливов. Врангель знал, что делал: покидая Крымский полуостров, белогвардейцы вывезли с собой около 7 тысяч тонн различного продовольствия (только зерна – 5 тысяч тонн, сахара – 233 тонны, чая – 283 тонны) и огромное количество предметов вещевого довольствия. Эти запасы были так велики, что он мог бы полгода содержать на них армию, если бы все это не было отнято впоследствии французами. Но 1 ноября Врангель получил ответ представителя Франции: «Де Мартель предполагает пока, как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и… французское подданство».
Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!
Около четырех часов последний транспорт – «Россия» – покинул Керчь. На 126 судах было вывезено 145 693 человека, не считая команд. За исключением погибшего миноносца «Живой», потерянного в Черном море и, несмотря на поиски, так никогда и не найденного, все корабли прибыли в Константинополь.
С началом плавания к унынию и страху перед неизвестностью у тех, кто покинул родину, прибавились и физические страдания: голод, жажда, болезни, нашествие вшей, которые потом донимали их все время и в лагерях. И трудно сказать, что в этом перечне было ужаснее. Разместились все в страшной тесноте, попавшие в трюмы задыхались от духоты, а те, кому досталась палуба, мерзли от холода. Из-за неравномерности загрузки некоторые суда шли с большим креном, грозя перевернуться в любой момент. Так, на «Херсоне» периодически раздавались команды, по которым все должны были перебегать то на правый, то на левый борт, чтобы как-то выровнять судно. В этом переходе особенно тяжело пришлось женщинам, детям и пожилым людям. Несколько стариков и младенцев умерло.