На одной из страниц автор называл незнакомый ему город в ста восьми верстах на северо-запад от столицы ханства под названием Просу.
«Это место, – писал, – возбуждает горестное воспоминание о предательском убийстве князя Бековича-Черкасского, который, после заключенного с Хивинцами мирного договора, был приглашен сюда с небольшою свитою на пир, и, по окончанию трапезы, убит с прочими Русскими. Бекович приехал с малым конвоем и без оружия. Хивинцы, под предлогом лучше угостить гостей, разсадили за обедом каждого Русского между двух Хивинцев; притворными изъявлениями радушия усыпили всякое подозрение Русских и, при конце трапезы, по условному знаку, выхватили спрятанные под одеждой кинжалы и умертвили доверчивых гостей своих всех без изъятия».
«Дикая какая история? – подумалось ему тогда. – Никогда ни о чем подобном не слышал»…
Поделился впечатлениями о прочитанном с дежурившей в тот день Валентиной Аркадьевной.
– Бекович-Черкасский? – она присела за его столик, пробежала взглядом страницу. – Это довольно известная историческая личность. В сборнике о нем богатый материал. Хотите, принесу?
Он кивнул:
– Да, конечно.
Стрелка его писательской судьбы качнулась в неизвестном ему тогда направлении…
Юность героя
Доведись читающему эти строки оказаться летом тысяча шестьсот восемьдесят девятого года на северном Кавказе во владениях княжеского рода Бекмурзиных, повези ему добраться целым и невредимым через заснеженные перевалы в аул Кашкатау, где жил в те времена один из правителей Большой Кабарды, стал бы он, возможно, свидетелем интересного события.
Весь аул от мала до велика ждал с нетерпением приезда в родные места одного из пяти сыновей князя Бекмурзы, Девлета. Ехал юноша не из похода, не из плена или дальнего путешествия. Возвращался из соседнего ущелья, где провел четырнадцать лет, ровно столько, сколько имел за плечами, у чужих людей. Не помня отца и матери, зная понаслышке о родных братьях и сестрах.
Причиной столь необычных обстоятельств в судьбе княжеского отпрыска не были проступки или неблаговидные дела, совершить их двухнедельный ребенок, качавшийся на момент разлуки с семьей в люльке, при всем желании не мог. Объяснение лежит в древнем обычае адыгов, согласно которому княжеские дети воспитывались не дома, а отдавались до совершеннолетия на воспитание в семьи приближенных дворян. Необъяснимая, жестокая, по нынешним понятиям, традиция диктовалась условиями жизни тогдашних горцев. Не чувствовавшие себя уверенно во враждебном окружении князья своеобразным этим актом кровного родства привязывали к себе непокорных вассалов, давая, в свою очередь, последним гарантию на заступничество и помощь в трудную минуту. Сделка была оправданной и выгодной обеим сторонам.
Меньше всего, впрочем, думал о подобных вещах опоясанный дорогим оружием худощавый подросток в новенькой черкеске, ехавший в окружении свиты впереди каравана из телег и арб по петлявшей среди холмов каменистой дороге.
Джигитовали рядом нукеры, шутили, смеялись. Время от времени кто-нибудь вырвавшись вперед вскидывал ружье, стрелял в воздух – гулкое эхо неслось по ущелью заглушая шум речного потока внизу.
Царившее вокруг веселье подростка не занимало, был он сосредоточен, молчалив, глядел понуро вдаль. Все последние дни, наблюдая за суетой в доме воспитателя, сборами в дорогу, выбором подарков для княжеской семьи чувствовал смятение и тоску. «Почему все так радуются моему отъезду? – думал неотступно. – Добрая улыбчивая Фатима-ханум, которую почитаю за родную мать? Справедливый аталык? Слуги в доме? Даже рабы!»
Сдерживался с трудом, кусал губы, слушая разговоры, которые затевал в его присутствии воспитатель. О том, что сдержал, хвала Аллаху, верный уздень Ильяс клятву властителю Кабарды. Воспитал отважного сокола, не стыдно вернуть в родное гнездо.
– Ты стал настоящим джигитом, Девлет!
«Пустые слова, – думал он с горечью, – с рук торопятся сбыть. Как ненужную вещь».
Хотелось спросить напрямик: «Зачем вы меня туда везете, Ильяс? Я же совсем не знаю этих людей!»
– … Князь, гляди! – послышалось у него за спиной.
Подскакавший на караковой кобыле воспитатель показывал камчой на лепившиеся уступами по склону зеленого холма сакли большого аула:
– Кашкатау, князь…
– Едут!
Влетевший в ворота княжеской усадьбы верхоконный нукер резко осадил коня.
– Расступитесь!.. Дорогу освободите!.. Где музыканты?.. – послышалось в заполнившей двор толпе.
Часть собравшихся устремилась к выходу – встретить по дороге гостей, остальные выстраивались полукругом вдоль плетня.
На крыльце показалась фигура князя в окружении узденей. Грянули враз барабаны, запели дутары и флейты, заглушаемые беспорядочной стрельбой из ружей и пистолетов. Пороховой едкий дым потянулся вглубь ущелья.
Со стороны замка хорошо было видна серая змейка дороги, по которой двигался праздничный караван: несколько запряженных волами, разукрашенных коврами телег и арб, всадники в нарядных одеждах, пешие воины с флажками и разноцветными лентами на пиках.
На окраине аула группа всадников поскакала обогнав скрипучие фуры к замку, влетела в распахнутые ворота. Враз смолкла музыка, утихли голоса. Выскочившие вперед слуги подхватили под уздцы гарцевавшего у крыльца дико храпящего коня, с которого соскочил придерживая шашку виновник торжества.
Со ступеней спускался держа руки на изукрашенном изумрудами поясе владетельный князь.
– Отец!
Приезжий преклонил, как его учили, колено на расстеленной кошме. Низко поклонился дородному седоусому старику в каракулевой папахе. Встал выпрямившись…
– Здравствуй, Девлет! – обнял его за плечи князь. – Входи в дом.
Предчувствие темы
«Перепишу до последней строчки, – думал Игошев листая очередной документ о Черкасском. – Сгодится обязательно, так часто бывает».
– Прямое цитирование не разрешается, – охладила его пыл Валентина Аркадьевна заглянув мельком в его гроссбух. – Вас предупреждали об этом на инструктаже…
Он сделал вид, что не расслышал, и напрасно. Отправив перед уходом записи на проверку, как того требовала инструкция, получил их спустя четверть часа в неузнаваемом виде. Изуродованные страницы гроссбуха зияли пустотами, некоторые были вырваны с корнем …
– Жаль, что вы меня не послушали, – мягко попеняла ему Валентина Аркадьевна. – Не сердитесь, пожалуйста. Правила, ничего не попишешь…
«Идиотские правила, – думал он поглаживая обложку израненного гроссбуха, – кто их только придумал! Времени сколько потратил зря»
Жизнь в опутанной бесчисленными запретами стране научила его искусству обходных путей. Явился на другой день в хранилище с тонко продуманным планом.
– Прошу, – протянул библиотекарше за полчаса до закрытия гроссбух. – Ни единой цитаты.
Она на этот раз не стала уносить на просмотр его записи.
– Примитивный прием, используемый новичками… – заметила с иронией, перелистав несколько страниц. – Кавычек действительно нет. А текст все равно цитируется. – Зачем вам это надо, Валентин Сергеевич? Переписывать от руки «Туркестанский сборник»?
«Если бы знать», – подумалось.
«Для исторического романа», – проговорил кто-то у него за спиной.
– Вот как? Вы писатель? В абонементной карточке написано литературный редактор, – подняла она удивленно брови.
– Писатель, – подтвердил он неуверенно.
«Начинающий», – поправил голос.
– С людьми науки дело имела, – улыбнулась Валентина Аркадьевна, – а вот с писателями не довелось…
На щеках у нее проступил румянец, ожили глаза за стеклами очков.
«Не старая еще тетка, – глядел он на нее. – И выглядит вполне».
– Оставьте мне ваши записи, хорошо? Завтра заберете…
По молодости лет он тогда не сознавал, чем рисковала потворствуя ему в обходе архивных инструкций старший научный сотрудник библиотеки Валентина Аркадьевна ставшая верным его помощником в розыске документов о Бековиче-Черкасском. Научила списывать тексты частями по запутанной схеме, хитро нумеровать каждый фрагмент чтобы можно было составить потом из обрывков первоначальный текст.
Зачем он тратил на это время, какую преследовал цель? Не знал, хоть убейте. Ни о каком историческом романе тогда не помышлял – писал спортивные рассказы в журнал «Физкультура и спорт», переводил узбекских авторов, редактировал чужие рукописи, подумывал всерьез о вступлении в Союз писателей. Остановиться, однако, был не в состоянии – впал в неосознанный азарт. Несся сломя голову едва выпадала свободная минута в знакомый подвал, ждал в нетерпении, когда принесут из хранилища пахнущий застарелой бумагой фолиант в картонной обложке. Листал, перечитывал, шифровал вернувшись домой, склеивал методом Валентины Аркадьевны. Видел по ночам во сне Кавказ, Кабарду, вернувшегося в родной аул подростка (тогда еще Девлета), слышал посторонние голоса.
Так незаметно пролетел год.
Крамольный номер
В канун первой годовщины ташкентского землетрясения Костыре пришла в голову идея: сделать мартовский номер «Звезды Востока» 1967 года безгонорарным, выпустить его за счет литературных пожертвований писателей России.
– Вставим «фитиль» конкурентами, сделаем эпохальный номер,– ораторствовал за столиком рюмочной. – Обратимся с письмами к мастерам литературы. Заведующие отделами поедут на следующей неделе в Москву и Ленинград, приказ я уже подготовил. Обойдете редакции, издательства, писательские дома, объясните суть дела. От проходных вещей отказывайтесь, требуйте самое лучшее. Я советовался с руководством Союза писателей, там нас поддерживают. Шараф Рашидович… – понизил голос, – дал согласие написать предисловие. Считайте, что успех у нас в кармане. Сурен! – крикнул буфетчику за стойкой – Еще по порции коньяка!
Карусель завертелась нешуточная, Костыря мыслил в правильном направлении. «Писатели России – жертвам ташкентского землетрясения»: лучшего пропагандистского лозунга на тему братской солидарности советских народов трудно было придумать. Об инициативе сотрудников «Звезды Востока» заговорили печать и радио. Высадившийся в Москве и Ленинграде летучий отряд заведующих отделами собирал обильную дань в стихах, прозе и драматургии. Почтальон приносил и сваливал ежедневно на стол ответственного секретаря увесистые бандероли. За сравнительно короткий срок после начала компании количества поступивших рукописей хватило бы редакции на пару лет безбедного существования.
Среди неизбежного в подобных случаях литературного хлама оказалось к величайшей радости несколько уникальных вещей. Пересланную с немыслимыми сложностями наследниками писателя, чудом сохранившуюся главу из уничтоженного романа Исаака Бабеля «Великая криница». Стихи все еще запрещенного, не реабилитированного Осипа Мандельштама. Прозу Платонова, «Записки на манжетах» Михаила Булгакова, переводы из Уолта Уитмена. Сочинения молодых, бешено популярных в ту пору, дружно поносимых критикой Андрея Вознесенского, Булата Окуджавы, Беллы Ахмадуллиной. Все названные вещи вошли после голосования на планерке в содержание юбилейного номера.
– Как бы нам, ребята, того, не надавали по шее, – подвел итог бурной дискуссии Костыря.
Поднялся озабоченно с кресла, уложил свежеотпечатанную верстку в портфель.
– Ладно, авось, пронесет. Держите за меня палец, еду в цензуру!
В комитете, визировавшем выход в свет печатные издания, Костыря выложил на стол козырную карту: написанное им самим предисловие к юбилейному номеру, под которым стояла факсимильная подпись кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Ш. Р. Рашидова. Понятия не имевший о содержании благословляемого им номера журнала, не читавший, разумеется, собственного предисловия, подмахнувший подпись не глядя, в расчете на бдительных помощников, тогдашний любимец генеральных секретарей росчерком руководящего пера дал зеленый свет стопроцентно крамольному изданию. Вышедший без единой купюры, имевший оглушительный читательский успех, раскупленный в считанные дни на корню мартовский номер «Звезды Востока» прочли в высоких инстанциях, ужаснулись:
«Бабель, Мандельштам, Платонов? Да что они там, в Ташкенте, с ума посходили? Антисоветчина же сплошь! Как мог Рашидов благословить такое? Куда смотрела цензура?»
Над головами сотрудников прогремели раскаты грома. Не появлявшийся несколько дней у себя в кабинете Костыря впервые в жизни пришел в редакцию небритым. Похудевший, с воспаленными глазами.
– Вот, читайте, – выложил на стол отпечатанное типографским способом разгромное постановление секретариата ЦК КПСС, осуждавшее «провокаторскую, идеологически вредную затею редколлегии журнала «Звезда Востока», использовавшей благородную акцию помощи пострадавшему от землетрясения Ташкенту для пропаганды низкопробных, идейно порочных произведений, проталкивания на страницы печатного органа Союза писателей Узбекистана выброшенных за борт советской литературы имен матерых антисоветчиков».
– Пошли, ребята, посидим напоследок в подвальчике. Обмоем эпохальный номер, – предложил освобожденный к тому времени от занимаемой должности бывший главный редактор «Звезды Востока».
Неделю спустя бывшей стала и вся редакционная братия, участвовавшая в формировании мартовского номера. Не тронуло руководство Союза писателей Узбекистана лишь технический персонал и редакционного сторожа Садыка спавшего по ночам на необъятном «павловском» диване в кабинете Костыри. Все остальные были уволены по статье: «несоответствие занимаемой должности».
Снова как три года назад Игошев стал безработным.
Синица в руке, журавль в небе…
– Ну, какой, там, Бекович-Черкасский? Оставьте, Валентин Юрьевич. Персонаж этот нас не интересует…
Сидевший напротив него за массивным столом главный редактор серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» Сергей Николаевич Семанов отложил в сторону заявку, застучал карандашом по чернильному прибору.
– Мелковат ваш Бекович, понимаете? Не тянет на историческую личность. Не хотелось вас разочаровывать, – он выдвинул ящик стола, стал извлекать какие-то бумаги… – Пишите вы прилично, рекомендовал вас хороший наш автор Яков Кумок… – Поднял на него глаза. – Вы кто, кстати, по национальности?
– По паспорту белорус.
– А не по паспорту?
– Наполовину белорус, наполовину еврей. Мать – еврейка.
– Я так и думал, – он смотрел на него с усмешкой. – Ну, хорошо, давайте так. – Глянул на часы, поднялся с места. – Езжайте в гостиницу, подумайте до завтра. Приедете в это же время с подходящей кандидатурой. В Узбекистане они наверняка есть. Партийные деятели, ученые, писатели. – Замечательные люди, одним словом …
Они вышли вместе из кабинета.
– До встречи, – Семанов захлопнул обитую дерматином дверь, стал энергично спускаться по лестнице.
Стоя на площадке Игошев смотрел ему вслед. Поездка в Москву, судя по всему, заканчивалась, Бекович-Черкасский никому не был нужен. Пора было возвращаться домой.
«Сколько усилий затрачено впустую! – думал в отчаянии. – Денег ухлопал на дорогу!»
– … Требуй аванса, старик! У них это записано в типовом договоре!
Неподалеку остановилось двое молодых людей. Простоватого вида очкарик с бугристым лицом и стриженный «под бобрик» биток в обтянутых джинсах и полосатой водолазке.
– Двадцать пять процентов минимум, – говорил биток потирая тяжелый подбородок. – Иначе не садись за работу. Напиши аннотацию и жди. Сдадутся, проверено практикой…
Кого-то они страшно ему напоминали.
Парни присели на скамью напротив семановского кабинета, закурили.
– В субботу мотаю в Ленинград, – говорил биток. – «Цеэска» – «Жальгирис», мировой баскет! Рубаловка будет почище Куликовской битвы. Присоединяйся, Толя, место в машине есть.
– У меня, Вася, билет на БАМ, через два дня. Заказной очерк для «Огонька». Едем вдвоем с Бальтерманцем.
– Ну, заказной, это свято.
«Аксенов! – мелькнула догадка. – А второй Приставкин!»
Знаменитости говорили о всякой всячине. Об общей знакомой Катеньке, устроившей на именинах Нагибина пьяный дебош. О том, что поджарка «по-суворовски» в Домжуре уже не та. Об очередном запое Твардовского. О спиннинговой катушке, привезенной какому-то джазмену Сашуне из загранки.