– Сечет под Хемингуэя, – говорил Аксенов про неведомого джазмена. – Где, скажи, в Подмосковье рыбачить со спиннингом?
– Да он его давно уже сплавил в комиссионку, – позевывал в кулак Приставкин. – Элементарная фарцовка. Как дважды два…
Уверенные их голоса, манера держаться в стенах знаменитого издательства, вспыхивавшие лица молодых сотрудниц, пробегавших мимо, которых они окидывали взглядами опытных соблазнителей, все говорило о том, что перед ним избранники судьбы, победители, что ему, литературному воробью из провинции, до них как до луны.
«Чего я тут делаю, жалкий приготовишка? – думал в плотно набитом вагоне метро, мчавшемся через Москву в район ВДНХ где у него была койка в шестиместном номере колхозной гостиницы для аборигенов. – На что надеюсь? Какой я, к черту, писатель? Абзац сочиняю за два часа!»
Никакой исторической личности за ночь он, естественно, не придумал. Явился в назначенный час к Семанову, чтобы попрощаться.
– А, это вы? Садитесь… – главред был, судя по всему, в хорошем настроении. – Можете представить, нашел вам подходящего героя. Вот, читайте, – подвинул в его сторону открытую на столе «Малую советскую энциклопедию».
Карандашной «птичкой» на странице была помечена биографическая справка с врезанной в текст фотографией губастого азиата с наголо обритой головой.
«Усман Юсупов, – прочел он. – Род. март 1901 г. Советск. гос-ный. и парт-ый деятель, член КПСС с 1926 г. Сын батрака, рабоч. на хлопкооч. з-де. 1937-1950 – 1 секр. ЦК КП (б) Уз. 1950 – 53 – министр хлопк-ва СССР. 6 орденов Ленина, друг. ордена и медали»…
– Личность замечательная, – говорил Семанов, – считайте, что вам повезло. Книга может войти в очередной тематический план. Два года, и вы – автор ЖЗЛ. Со всеми вытекающими последствиями. Возвращайтесь в Ташкент, присылайте развернутую заявку…
Писать из-под палки он к тому времени уже научился. Книги серии «Жизнь замечательных людей» выходили в стране гигантскими тиражами: сто, двести, триста тысяч экземпляров.
«Зашибу приличную деньгу, – работала мысль, – пару лет не буду думать о куске хлеба, займусь, наконец, творчеством».
Ответил Семанову, что согласен.
– Хотел бы получить аванс…
Фраза вырвалась бессознательно, сама собой.
«Чего я мелю, болван? – пронеслось в голове. – Все сейчас полетит к чертовой матери!»
– Аванс? – воззрился на него Семанов. – Какой еще аванс?
«Была, не была!»
– Обычный. Двадцать пять процентов, – его несла волна бесшабашной энергии. – Пункт из типового договора…
Семанов смотрел на него со смесью восхищения и ярости.
– Типового договора? А вы, оказывается, фрукт, господин полубелорусс, – покачал головой. – Пальцем не пошевелил, а уже о презренном металле… – Откуда информация, если не секрет?
– От Васи Аксенова.
– Васи? – хохотнул тот. – Аксенова?
– От него самого.
– Шепнул на ушко?– его распирало от смеха: – Тэт а тэт?
– Именно…
– Ну, хорошо, уфф! – заключил отсмеявшись Семанов. – Будем считать, что вы меня уговорили. Жду развернутую заявку и двадцать страниц готового текста. Чем быстрее, тем лучше. Об авансе подумаем. Встретите Аксенова, – окинул иронично взглядом, – не забудьте передать от меня привет…
На лестничной площадке, где он оказался притворив дверь семановского кабинета, было безлюдно, горели по стенам запыленные светильники.
«Победа! – пели фанфары в душе. – Два года свободной жизни! Книгу приличную напишу, прославлюсь, денег заработаю. В Союз писателей примут».
«Валентин, – услышал сверху знакомый голос. – Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня».
«Что поделаешь, Бекович, – мысленно попросил он у него прощения. – Жизнь есть жизнь»…
Юность героя (продолжение)
Мягко курившийся под солнцем пласт влажной земли на краю холма поддался изнутри, треснул, разломился на куски. В образовавшемся проеме показалась перепачканная глиной барсучья морда, а следом за ней и сам барсук, расчистивший, наконец, заваленный после ночной грозы вход в семейную нору. Мокрый, недовольный он отряхивал брезгливо костистые лапы, смотрел озабоченно на изменившийся до неузнаваемости пейзаж: просеку внизу от пронесшегося селевого потока, свежие промоины на холме, поваленные деревья, отсутствовавшее еще вчера глинистое озерцо с полузатопленным сушняком и зелеными метелками сосновых веток…
«Непонятно себя ведет, – глядел со скалы на жирнозадого барсука орлан-белохвост только что выбравшийся из гнезда. – Не прячется, сидит неподвижно. Жует чего-то. Больной, наверное».
Орлан был не голоден, покидать уютную, усыпанную белесым пометом площадку ему не хотелось…
«Придется попотеть, – по-хозяйски размышлял, между тем, барсук, объедая поднятую с земли шляпку гриба. – Перенесу повыше съестное из кладовой, заменю подстилку, сделаю на всякий случай еще один запасной выход».
Жующую его щеку поймал пробившийся сквозь рваное облако солнечный теплый луч. Застыв в блаженной истоме барсук зажмурился, почесал себя между ног. Вспомнил о барсучихе в норе.
«Шарахнуться, что ли?» – подумал зевая.
«Все, терпение лопнуло, пеняй на себя!» – не выдержал орлан. Сузил золотокоричневые окуляры зрачков, подпрыгнул, царапнув камень…
Выстрела со стороны ореховой рощи он не услышал – горячо вспыхнуло что-то в груди, он захлебнулся кровью, полетел стремительно вниз так и не успев распустить крылья. Катился, переворачиваясь, по насыпи, упал в смородиновую заросль, забился в конвульсиях неподалеку от лежавшего на спине, охваченного ужасом барсука.
Солнце поднималось все выше, тянул из ущелья влажный ветерок, шумела внизу невидимая река.
«Есть бог на земле! – думал, не веря до конца в чудесное спасение барсук, страшась взглянуть на лежавшую неподалеку страшную птицу. – Прав был покойный отец. А я, дурак, не верил».
– Афарм, Девлет! Выстрел джигита!
Сидевшая вокруг костра на опушке леса молодая компания радостно зашумела.
– Ты выиграл спор, княжич, – поклонился удачливому стрелку Эльжаруко. – Говори желание.
– Дай подумать.
– Чего думать? – выкрикнул кто-то. – Еда кончилась. Пусть мяса раздобудет!
– За мясом ночью поедем! – решительно отрезал стрелявший. – А пока пляши, Эльжаруко!
– Точно, пусть спляшет! Давай, Эльжаруко, не ленись! Эх, барабана нет! – раздались голоса.
Одиноко танцующего на поляне Эльжаруко терпели недолго. Выскочил следом один, другой, третий. Ухватились за руки, стали кружить вокруг расстеленной на земле скатерти с остатками трапезы. Притоптывали каблуками, подпевали в ритм движению, подстегивали себя громкими возгласами. Разошедшийся вовсю Девлет ухватил край скатерти, потянул на себя – полетела под ноги посуда, обглоданные кости. Продолжая танцевать водрузил замызганную скатерть на голову Эльжаруко наподобие женского платка.
– У-уу! – взорвались хохотом плясуны. – У нас есть девушка! Танцуем «удчи»!
– «Удчи»! «Удчи»!
Смешливо подбоченясь молодой князь поклонился Эльжаруко, приобнял за плечи. Тот поправлял на голове платок, отворачивал жеманно лицо, комично вздыхал.
– Красавица, пляшущая с джигитом Девлетом, окружена! – кричали из хоровода. – Есть ли друзья у ее кавалера, могущие ее откупить?
– Есть! – вылетел из круга острослов и песенник Кургока, руководивший, как обычно, пирушками. – Есть друзья у кавалера! И выкуп есть!
Вытянул из-за пояса пистолет, выстрелил не глядя, бросил на траву. Хохот на поляне стоял громоподобный.
Неутомимый Кургока предложил новую забаву: прыжки через валун. Напрыгавшись, кидали плоские гальки – кто дальше, боролись на расстеленной бурке, стреляли из ружей и пистолетов по глиняному кувшину. Умаялись, прилегли на солнышке, затянули, глядя в бездонное небо, песню про богатыря Сосруко, рожденного из камня, владевшего сказочным конем, на котором он ускользал от любого преследователя. Вздремнули спустя недолгое время кто где, ополоснули, пробудившись, лица у ручья. Совершив вечерний намаз стали готовиться к любимому занятию джигитов, набегу на соседей. В сумерках, по дороге вдоль похолодевшего ущелья, юный князь придержал скакуна. Проговорил, оборотясь к ехавшему следом Эльжаруко:
– Зря я с тобой поспорил. Не надо было убивать орла.
Резко дал шенкеля жеребцу, поскакал вперед.
Сделка
– Верю, верю! Иначе бы не сидел у тебя за столом…
Тучный, в расшитом позументами кафтане астраханский губернатор Тимофей Иванович Ржевский кивал головой, слушая, что говорил ему хозяин. Про давнюю преданность могучей Московии, которой владетель Малой Кабарды дал шерть на верность. Про то, что не в чести у князей Джамбулатовых, ведущих родословную от великого царя Египта Инала, нарушать слово.
– Так и донеси, боярин, своему господину: клятва Бекмурзы тверда как дамасская сталь. Был верным русскому царю, верным и останусь…
«Горазды вы, однако, кавказцы, на цветистые слова», – думал Ржевский трогая в боковом кармане бумагу из посольского приказа, где писано было в подробностях о шашнях переменчивого Бекмурзы с крымским ханом, от которого, по сведениям лазутчиков, получал он не раз богатые дары..
– Хочешь, подпишем новый фирман на дружбу? – испытующе глядел на гостя князь.
– Отчего не подписать, – уклончиво отвечал тот беря из блюда янтарную кишмишину. – Подпишем, дай время.
Говорили через почтительно внимавшего толмача Посольского приказа, знавшего дюжину басурманских языков, никого другого в жарко натопленной горнице с закопченными сводами не было.
– Как семья твоя, князь? – поинтересовался Ржевский.– Жена, дети?
– Хвала аллаху, живы-здоровы.
– Сыновья как? Сколько их у тебя, запамятовал?
– Пятеро.
– Джигиты, небось? Богатыри?
– Грех жаловаться. Хорошие парни.
– Не хочешь кого в Россию отпустить? На службу? Выучим отменно, должность дадим. Сам знаешь: кавказцы у русских государей завсегда были в чести. Особливо ваши, черкесы.
– Не годятся мои сыновья для службы. Возраст не тот. Двое старших уже женаты, детей имеют. Средний молод, рано ему в Россию.
– Годов сколько среднему?
– Пятнадцать минуло.
– В самый раз возраст. Кличут как?
– Девлетом…
В горнице повисла тишина. Лился свет сквозь узкое оконце, трещали в очаге горящие поленья.
– Наказ у меня государев, – перестал ходить вокруг да около Ржевский. – Аманата должон взять из твоих родичей. Ежели правду молвишь про верность русскому царю, вреда отроку твоему не будет. Беречь станем, в люди выведем. Крепче станет наш союз, коли вырастим вместе достойного мужа…
– А если не соглашусь?
– Воля твоя, Бекмурза, неволить не стану. Подумай хорошенько. Я поутру с божьей помощью в путь тронусь, а ты подумай. Коли надумаешь, шли парня в Терский городок. Поживет среди наших, осмотрится. Тогда и решим, как далее быть…
Ржевский стал подниматься с устланного коврами деревянного помоста.
– Ох-хох-хо, – закряхтел – грехи наши тяжкие…Спасибо, Бекмурза, за кров, за угощение. Не тяни только с решением, хорошо?
Аманат
В то засушливое неурожайное лето сторожевой стрелецкий городок в дельте Терека жил привычной размеренной жизнью. Стояли на вышках часовые, хлопотали во дворах хозяйки. С наружной стороны стены, у северного вала, сотник Рыжов учил молодежь пешему строю: выкрикивал команды, матерился безбожно.
Вышедший после обеда на крыльцо в халате и галошах на босу ногу воевода Иван Борисович Мартьянов смотрел позевывая на облачко пыли над горизонтом, гадал: стадо ли сайгаков движется на водопой, дикие ли ослы куланы, верблюжий ли караван с купцами из Персии, направляющийся на воскресную ярмарку в русскую крепость? Кликнул денщика, чистившего во дворе навоз, велел принести смотрительную трубу. Долго вглядывался, щурясь, в солнечное марево за рекой.
«Никак, гости», – подумал озабоченно.
– Одежу неси! – приказал Николаю. – И полковника позови. Дрыхнет, поди, без задних ног.
Гости в Терском Городке дело обычное. Едет торговый люд из Хивы, Бухары, Исфагани, жалуют нередко купцы из Индии, Китая. Калмыки пригоняют на продажу овец, кавказцы везут из-за гор оружие и ковры, из Астрахани прибывают обозы с рыбой, икрой и арбузами.
Недобрых гостей тоже не счесть. Татары вокруг шалят, турки. Налетают из-за моря воровские шайки туркмен – пограбить в прибрежных селениях. Кумыки, ногайцы не прочь поживиться чужим. Чуть зазевался – коров, лошадей увели, забрали в полон пастуха, или табунщика – на продажу в неволю. Не ведаешь, с какой стороны беды ждать…
Случай на сей раз выдался особый. Уже одетый воевода опоясывался богатым, с серебряными насечками поясом, когда в горницу шагнул стрелецкий голова Бурмистров. Помолившись на образа доложил: прибыли, де, из Большой Кабарды посланцы, три десятка узденей, привезли аманата-мальчишку, сына тамошнего правителя Бекмурзы. С аманатом дядька княжонка, по-ихнему, аталык.
– Бумагу спрашивал?
– Точно так. Извольте глянуть. – Бурмистров протянул воеводе свиток. – Из посольского приказа.
– Садись, Михалыч, в ногах правды нет.
Поднеся близко к лицу грамоту воевода забормотал шевеля губами:
«Именем Великого Государя велено вам, воевода и стольник Иван Мартьянов, принять в аманаты отрока Девлет-Кизден-Мурзу, пятнадцати лет отроду, сына правителя Большой Кабарды Бекмурзы. Правитель оный Бекмурза подался, по слухам, в услужение к крымскому хану и веры ему от царского величества больше нет. И будет тот Девлет-Кизден-Мурза содержан под неотступным оком вашим сколько потребуется до особого указа, и содержать его вам на государев кошт, выдавать малое жалованье и поденный корм, не чинить такожи притеснений и обид»…
– Ясное дело…
Прервав чтение воевода откинулся на лавке.
– Николай, – крикнул, – пива принеси! Да похолоднее!.. Пойдем зараз знакомиться, – молвил Бурмистрову. – Толку от этих аманатов…
Гангутская медаль
Два года спустя соавтором книги «Усман Юсупов» (написанной совместно с Борисом Ресковым) Игошев приехал в Москву – поблагодарить главреда, гульнуть на заработанный гонорар, походить по выставкам, театрам. В кармане была заветная красная книжка члена Союза писателей СССР, на плечах финская куртка с погончиками, на руках часы «Слава» с металлическим браслетом. Он был молод, любим, напечатался в «Смене», получил первую в жизни литературную премию за лучший спортивный рассказ года, стал собственным корреспондентом газеты «Советский патриот» по республикам Средней Азии. Фортуна была к нему благосклонна, солнышко на небе ярко светило, жизнь вовсю улыбалась.
– Освободился от семейных оков, – говорил ему за кухонным столом малогабаритной «хрущевки» Сергей Николаевич Семанов разливая по рюмкам болгарский коньяк. Пояснил, что разъехался недавно с женой, живет один, свободен как птица, работает над историей шолоховского «Тихого Дона».
– Давай, Валентин, – поднял рюмку. – С почином тебя!
С момента, когда он с тяжелой дыней в руках перешагнул порог холостяцкой квартиры в Останкино, Семанов обращался к нему на «ты».
Они закусывали немудреной гастрономовской снедью, чокались, беседовали. Говорил, в основном, хозяин дома, он, по большей части, помалкивал.
В то время он знал о Семанове немного. Что была у него, как будто, наверху сильная рука. Что политику издательства, касающуюся серии «Жизнь замечательных людей», он решал самостоятельно. Что написал книгу об адмирале Макарове, занимался литературоведением. И в голову не приходило, что сидит за столом, пьет коньяк с идейным юдофобом, будущим идеологом русского национализма постсоветского периода, основателем и руководителем Русской партии, что прочтет впоследствии его «Русско-еврейские разборки», «Нестора Махно», «Дорогого Леонида Ильича», «Юрия Андропова», «Александра Второго».
– Дыня твоя, Валентин… – вгрызался Семанов постанывая в нежную плоть южного деликатеса, – поцелуй пэри! За одно только это… – потянул со спинки стула полотенце, тщательно вытер подбородок. – За одно это в пояс поклониться русским людям завоевавшим для нас с тобой Среднюю Азию. Давай выпьем за русский прогрессивный колониализм. Который был умней и талантливей английского. Поехали, – опрокинул рюмку.