Владимир Липатов
Ветер переменных направлений. Негрустная морская история времен перестройки
Слово автора
Листая свои старые, совсем не литературные записки, я вдруг наткнулся на пометку «Рыбколхоз 84–87 гг.», и вспомнилось…
Капитанские шевроны в ту пору мне уже не светили даже издали. За десять лет после мореходки я стремительно скатился из торгового флота в большой рыбный флот и, наконец, занял «уютную нишу» в рыболовецком колхозе. Нашел себя, ибо ниже некуда… Эта повесть – то ли фарс, то ли драма нашей жизни накануне «большого взрыва» девяностых. Вы, читатель, сами определитесь по прочтении. В нынешнем мире фальшивых улыбок и незнакомых соседей мне захотелось с кем-то поделиться, немного посмеяться. Вам, быть может, всплакнется. Мы разные.
Описываемые ниже события частично имели место как факт и происходили в течение трех лет на разных колхозных пароходах и в разных экипажах. Я в своем повествовании сжал их по времени до месяца, собрал своих героев в одну команду, и получилось то, что получилось. Я оберегаю вас: в повести присутствуют сцены умеренного употребления алкоголя и легкого насилия, но не такие, чтоб содрогнуться от омерзения. Жить в то время мне было бы трудно, если бы не было смешно. Чтобы у вас не сложилось превратного мнения о людях моей профессии, еще раз подчеркиваю: эти события происходили в течение трех лет. Иной «читатель» за неделю накуролесит больше, чем все мои друзья за три года. Мы были продуктом своего времени и ничем не отличались от береговых, если только тягой к странствиям.
Естественно, быть первым читателем я доверил лучшему другу – жене. Она, мой оберег и совесть на этой земле, прочитав сие, долго и пристально смотрела на меня, как будто вновь открывала для себя незнакомого человека, затем тихо произнесла:
– Ужасно…
Я растерялся:
– Это приговор? Бездарно или тема ужасна?
– Неужели это было?..
Я уже смутился, начал скоморошничать:
– Фантазии художника… хе-хе… искрометный юмор… – Но, заглянув в ее глаза, в тысячный раз упал на дно колодца и молвил: – Концентрированно, конечно, но… пятьдесят на пятьдесят.
Ее глаза стали печальны.
– Знаешь, раньше мне казалось, что я умею читать твои мысли, понимать с полувзгляда. Столько лет прошло – и вот итог: я совсем тебя не знаю. Не знаю твоей жизни там, без меня. Ты уходил на полгода, на год, и мы были вместе только порознь. Возвращался – мы радовались и, как все сначала, долго привыкали друг к другу. Ты что-то, конечно, рассказывал, но я все пропускала мимо ушей, а сейчас читаю и не могу представить…
Я поцеловал ее.
– Это все мои выдумки…
Вот таким был первый, самый важный для меня отзыв.
И еще. В морской профессии нельзя без ненормативной лексики – это обиход. Но я, щадя ваш нежный слух, сократил ее до ласкового минимума там, где по-другому невозможно выразить мысль или ситуацию. И последнее. Судите автора, но не судите строго моих героев, их лучшие качества остались за строкой, и это еще предстоит описать.
Предисловие
Позвольте маленький экскурс в специфику рыбной отрасли Прибалтики середины восьмидесятых. Новейшая история. Далё-око от Риги… Уютный городок, почти поселок, раскинулся на обоих берегах реки, прямо на выходе в море. Местное время бежит неторопливо и размеренно, а жители сыты, спокойны и радушны. Впрочем, как и в любом общежитии, порой здесь вскипают нешуточные страсти, но об этом ниже. Основа жизни – рыболовецкий колхоз. Десятки подобных колхозов разбросаны по Балтийскому побережью, их траулеры ловят рыбу в Западной Африке, Баренцевом море и балтийских водах. Никакой зависимости, все в себе: добротный флот, автопарк, береговые холодильники, рыбоперерабатывающий комплекс, включая производство шпрот. Со сбытом продукции тоже никаких проблем – рынок необъятной страны у твоих ног. И текут денежки рекой… Куда текут? А это уже не ваше дело – колхоз, как и религия, отделен от государства. Но если с культом в стране все более или менее ясно, то рыбколхоз – мутная вода. На рыбколхозах сидит широким мозолистым задом республиканский Рыбакколхозсоюз, цель которого – выбивать деньги у московских лохов на развитие «лица Союза» с бутылкой рижского бальзама или эстонского «Вана Таллина» (в зависимости от республики). Чем оказалось это «лицо» несколько лет спустя – вопрос риторический. Рэсэфээровский рыбак-колхозник из Калининграда или Новой Ладоги много мельче – нет у них океанских траулеров, только ржавые балтийские тралботы. Расценки на рыбу ниже, средств меньше, а Москва только отсасывает, но не больно жалует: свои потерпят, если доживут, коммунизм-то будет для всех одинаков.
Социум: трехэтажные «не»-многоквартирные дома (выше тяжело подниматься), цветы в подъездах, частный сектор – рыдаю от зависти! Ну, полный… рассадник социализма и счастливый конец долгой дороги в дюнах! «Да это же коммунизм!» – воскликнете вы. И я отвечу: «Да! Почти». Но кому-то надо и в море ходить. Нет, местных на колхозном флоте много, но колхозу удобно держать чужих: у своих шире глаза, длиннее руки, уши и языки. Вот тут-то и появляемся мы, морские спецы со всей Латвии и дальше. Мы – летуны, столь нелюбимые в стране, но трудимся на совесть. Приезжих работников здесь по-своему любят, но, по единому мнению, нас лучше подвозить из-за пределов оазиса прямо к пароходу и так же после рейса вывозить. Транзитом, чтобы не появилось мысли осесть. Такие идеи у рабсилы, конечно, возникают, и тогда она задает вопросы, которые остаются без ответов. А так прописка по отделу кадров: получи зарплату и валяй к себе «на Колыму». У меня – семь сотен километров до дома.
Глава 1
Перед выходом. Друзья встречаются вновь
Электричка вылетела на железнодорожный мост, и из окна вагона открылась картина колхозного порта. Я увидел мой пароход, ошвартованный у причала. Рядом на берегу стояли автокран и грузовики со снабжением, а на палубе копошились люди. Погрузка шла полным ходом. Вот и закончился мой короткий отпуск, я взглянул на часы – до выхода в море оставалось пять часов, и, кроме посещения отдела кадров, дел на этой земле больше не было.
«РР четыре ноля» (название) – старый, еще клепаный траулер немецкой постройки, переделанный под баночник. Ровесник середины века – мой ровесник. При длине в тридцать семь метров он вмещает все необходимое для жизни и работы восемнадцати человек: крохотные палуба, рыбцех, кают-компания, собачьи будки кают… Ходовой мостик в интерьере: огромный штурвал, одноногий радиолокатор «Донец» и машинный телеграф со звонами. Толкнешь ручку телеграфа от себя, зазвенело: дрынь-дрынь-дрынь – малый ход вперед! В машине подтверждают: дрынь-дрынь – малый вперед! Поехали… Мы прямо в море принимаем рыбу от колхозных траулеров и катаем банки пряного и иного посола, полный груз – сорок тысяч – и домой. Работа не пыльная, но до упаду, ведь чем быстрее выполним задание, тем быстрее будем в порту и, что маловероятно, станем лично богаче.
Здесь и собрались мои герои – разные по характеру, национальности, уровню развития и взглядам на жизнь. Общий портрет нашей команды прост, что ни кадр, то личность. Одни, и я в их числе, приезжающие, чей пик больших пароходов, личных амбиций и карьеры уже пройден, часто не в силу собственной слабости, а по причине непреодолимых препятствий, созданных Системой. Это дно, днище, и с этим надо жить. Другие, местные или иные – смесь профессионалов и случайных. Сегодня – на пароходе, завтра – на заводе, в поле… Для них это обычная рутина, тщетные поиски длинного рубля. Ну, друзья! Дрынь-дрынь-дрынь – малый вперед!
Я – редкий человек, детские мечты которого обратились в реальность и не случилось горечи неправильно выбранного пути. Меня тянет к себе морское железо, и по возвращении на пароход всегда кажется, что именно сейчас должно произойти что-то хорошее, необычное, но это чувство быстро проходит. И десятилетия проходят, а не сбылось. Три дня дома пролетели одним мигом, не успел и нацеловаться со своими, а уже пора. Я выскочил из вагона, миновал красного кирпича православную церковь николаевских времен, на закрытых воротах которой подвешен заскорузлый кирзовый сапог – пьяная хохма местных безбожников. Своей красотой наш храм выигрывает у рядом стоящей лютеранской церкви. Два разных стиля – Праздник веры и Чопорный аскетизм. Я – атеист, но новгородец и знаю толк в церквах. Откуда вообще здесь русская церковь? Русские тут не живут… Ладно, это потом. Солнце заливало все вокруг теплым светом, и я, измученный долгой ночной дорогой, как-то встряхнулся и повеселел. Ну какая может быть усталость?! В правлении колхоза меня ждет пустая формальность – получить направление на судно. В отделе кадров духота, пяток издохших мух рассыпаны по столу начальницы, одна еще шевелит лапками, но обречена. Эта нехилая дама с лукавым взглядом вдобавок ко всем своим добродетелям еще и партийный секретарь. Пока не Генеральный, но исправно работает локтями. Она растет над собой и заочно учится в высшей партшколе, которая кует для Советской Прибалтики свои, исключительно качественные партийные кадры. Там, в этой школе, ее подруга, некая Галя (или Даля?) – заведующая. За другим столиком, у окна, уложив зачехленный бюст на груду «личных дел колхозника», раскорячилась на стуле жирная просто «специалистка по кадрам». Широко разевая рот, она таращит в угол сонные глаза и едва шевелит жабрами. Жарко!
– Здрасси!
Столбенею. Главный специалист, сморкаясь в носовой платок, безутешно плачет. Может, кто из Политбюро помер? В этом здании все актеры, и надо вовремя понять, поймать момент и суметь тонко подыграть. Задачка… Я – не артист и на всякий случай глупо улыбаюсь, типа «чего изволите-с?». К счастью, она спешит облегчить душу. Ужасная история: пьяный старший механик Иванов отказался платить годовую задолженность по партийным взносам и последним аргументом послал парторга по матушке.
«Как это по-нашему!» – суровея лицом, восхищаюсь про себя. Ее слезы рассчитаны на советскую публику, и я правильно реагирую, выражая вслух скорбное сочувствие:
– На святое… Какая низость!
Доложу я вам, здесь все колхозное начальство охвачено коммунистическим угаром и расплодило столько лицемеров, что уже не хватает фальшивых слов. Честно, я даже не в курсе их идеологии. Разум уже мутился, когда я выхватил заветную бумажку из рук начальницы и выскочил на свежий воздух. От правления до проходной – метров сто очень отлогой лестницы с широкими бетонными ступенями. Бегу-бегу на пароход, спешу включиться в работу, увидеть наших. Ба-а! А вот и наши! По ступеням в сторону портовых ворот катится тело в коричневом задрипанном плаще и сандалиях на босу ногу. Оно левой рукой прижимает к необъятному животу изрезанную осколками пластиковую сумку, а правой пытается рулить. Сумка шелестит битым стеклом и оставляет на бетоне влажные следы. Это наш ветеран, второй штурман Иваныч возвращается с визитов! Он хорошо вращается, но со стороны ног маленько заносит – нелады с рулевым устройством.
– О-о-о-о, Иваныч! Мой старший по возрасту и младший по должности коллега! Как я рад тебя видеть! Что ж ты, бляха, до свинского-то состояния?..
В ответ сурово молчит Иваныч, лишь косит на меня кровавым глазом да щерится редкими зубами сквозь казацкие усы. Его лысая голова звонко стучит по ступеням – бумм! – и при каждом стуке из нее происходит вроде как звук человечий – пухх-пухх. Не учел старый штурман направление ветра, подводные течения, дрейф. Да и как рассчитаешь, когда наверху, прямо у лестницы – бар «Сардина». Удобно: транзитом выпил на посошок последнюю каплю и, как на такси, под горку на пароход. Гостинцы вот нес. При моей комплекции его невозможно поднять или притормозить, и мы медленно движемся к проходной. Я подруливаю его короткие ножки, чтоб не выкатился с дорожки, и выговариваю:
– Скотина, ты же все свои запасы расколотил, а в море магазинов нет. Чем будешь здоровье править?
Ответом мне: бумм-бумм, пухх-пухх…
А с правления-то колхоза все-е-е видать. Да не впервой, порой они и сами этим транспортом пользуются. Долог, короток ли путь-дорожка, а прибыли, Иваныч аккурат под самую проходную подкатился. Валдис, сторож, тоже изрядно выпивши, удивляется:
– О как срубило богатыря! А утром был как огурец! – И решительно предлагает: – Транспорта нет, давай покатим его в четыре ноги, тут всего пару сотен метров. Или на моем велосипеде.
– Валдис! Возвращаясь из дома, я не устаю удивляться биенью жизни в ваших краях.
Сторож искренне любит Родину – святые места!..
Он попинал Иваныча ногой:
– Так как его закантовать? Чистый студень. А водку, сволочь, разбил!
С Валдисом можно вести беседы бесконечно, но я не расположен:
– Какой велосипед выдержит десять пудов живого веса? Трактор с ковшом нужен. Давай я посторожу, а ты в гараж сбегай, попроси мужиков.
Валдис поднаторел в решении подобных проблем.
– Ладно, посторожи, я лучше на холодильник сгоняю, там тележки есть.
Он вернулся минут через десять, толкая перед собой телегу для заморозки рыбы. Мы с трудом загнули и погрузили товарища, я впрягся и поволок телегу по причалу. Там уж наши заметили, подсобили: подтащили транспортное средство к борту, споро обмотали «визитера» строп-лентой и прицепили к гаку. Загудела лебедка, Иваныч посредством грузовой стрелы орлом вознесся над бездной и был бережно положен на деревянную палубу. Вот и дома, пора работать!
– Привет, колхоз! Не ждали?
Вытирая пот, я обращаюсь к слегка веселому коллективу. Они после рюмки перекуривают на палубе. Мне рады, ждали. Янка-рыбмастер тянет за плечо в носовой кубрик:
– Володя, начнем с прописки.
Уж я-то знаю эту процедуру:
– Стоп-стоп, подожди, капитан на судне?
– Да.
Вилнис, наш капитан, внешне похож на цыгана. Он – правильный мужик и всегда принимает разумные решения, но мягок. Пытается быть строгим, но при этом его голос и взгляд настолько неестественны и комичны, что никто не верит. За команду стоит горой, и люди стараются платить ему той же монетой, но проблем от этих «монет» капитану хватает. Если в наших условиях не все идет по сценарию, тогда на ощупь, на решение проблем бросаюсь я – его старший помощник. Мы с капитаном ровесники, и как-то все у нас ладится.
– C тобой веселее! – говорит он смеясь.
Может, лукавит? Мой черный юмор не всем понятен, ведь когда я шучу, я совсем не шучу.
Только сейчас я заметил поодаль, на причале, его красную «семерку».
– Ребята, через пару минут вернусь.
Я быстро прошел в коридор, постучал в хлипкую капитанскую дверь и услышал:
– Яаа! Вар иевадит! (Да! Войдите!)
Вошел. Из-за кроватной шторки высунулось сонное капитанское лицо.
– Вилнис, привет, я прибыл!
Каюта капитана меньше купе пассажирского вагона. Вся обстановка – койка, раковина, встроенный рундук для одежды, игрушечный столик с откидным сиденьем и иллюминатор «рыбий глаз». Три шага жизненного пространства. Сейчас все забито под подволок (потолок) картонными ящиками.
– О-о-о, Володя! Наконец-то, боялся, опоздаешь.
– Чего залег? – Я разглядел на одной из коробок винную наклейку. – Да здесь целый винный склад! Откуда приплыло? Подарок за ударный труд или у корпоративных не покатило?
Кислый Вилнис, выползая из своей норы, горестно вздохнул:
– Экспериментальный рейс. Должны сделать тридцать восемь тысяч банок балтийской сельди в винном соусе. Выходим в двадцать один.
Наш стандартный выход из порта никогда не сопровождался пьянством. Ребята по возвращении снимали домашние заботы бутылкой, а дальше без «топлива» костер быстро угасал. Были, конечно, на борту пара «записных», но их терпели и сообща приводили в порядок, а тут как-то все не так. Новое рейс-задание настораживало, я оторопел: