– Нормально так! Хорошо, что не в водочном соусе. Сколько ящиков?
Капитан уже все сосчитал.
– Двадцать пять по двенадцать бутылей – триста, плюс по ящику уже отдал механикам и штурманам и два – матросам. Это еще сорок восемь пузырей. Ну… и один россыпью, под койкой. – Он встретил мой удивленный взгляд и поспешил заверить: – Да все в порядке, я сразу всех предупредил, что больше выдачи не будет, все в дело пойдет! Они согласились.
– А, ну, раз согласились, это меняет дело. – На моей памяти подобный рейс уже был, слава богу, я не участвовал. – Впрочем, что мы все о грустном? Давай-ка тоже ударим по «соусу».
Лицо Вилниса отозвалось желанием, он пружинисто спрыгнул с койки и вытащил из-под подушки «ноль семь» на двенадцать градусов. Под столом уже стояли три пустых – случилось до меня. Процесс пошел. К концу совместной четвертой пришли к выводу: мы – слабохарактерные люди, народ выпросит все это вино, и только этикетки на банках с рыбой будут утверждать оригинальность продукции. Внутри будет все по технологии: лаврушка, соль, сахар, бензойная кислота, специи… Но не будет ни капли вина.
– Ну, ты теперь понял?
Я сделал последний глоток и лизнул пустой стакан.
Ударом кулака в донышко капитан вынес пробку пятой.
– Вах! Что делать? А лаборатория? Они ведь всегда берут несколько коробок на анализы, и это будет ба-а-альшой… конец!
Разливая, я успокаивал как мог:
– Старик, угомонись! Что такое двадцать грамм вина на полтора кило рыбы? Я пробовал кильку в винном соусе, там вином и не пахнет, наверное, тоже было выпито. Уверяю, клиент съест с костями все, что в рот попадет, а для лаборатории сделаем в полном соответствии с гостом. Ты прямо сейчас спрячь подальше двадцать бутылок, они действительно в дело пойдут, а остальное… Смирись. В худшем случае из партии вычистят. Потом восстановят.
Выпили.
– Теперь спланируем катастрофу. Выдача поштучно – пузырь в нос и с максимально возможными интервалами. Пусть ходят по кругу. Растянем суток на полтора или как пойдет. По первой части вопросы есть?
Вопросов не было, я продолжил изложение плана:
– Ты будешь завскладом, все равно вахту не стоишь. Запасись жратвой суток на двое, запри дверь и выдавай через иллюминатор, вроде как из киоска. Пусть очередь с палубы идет. Сухую корочку вином же и запьешь.
– А в туалет?..
Я пропустил вопрос мимо ушей.
– Я беру на себя самый трудный участок: контроль мостика, безопасность движения судна, дисциплину экипажа и дебаты. До Ирбенского пролива дотянем, а в открытой Балтике нам сам черт не брат. Ну как?
Капитан вяло ткнул вилкой в банку шпрот и неуверенно произнес:
– Народ у нас мирный…
Тихий ангел пролетел… Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и произнесли:
– А Яша?!
Яша, большой снаружи и добрый внутри, со своим обостренным чувством социальной справедливости мог попутать все карты. И тут Вилнис заторопился:
– Володя, уже восемь, я сейчас поеду к врачу на дом, оформлю санитарный отход, шпонку еще надо поставить. Ну, понимаешь…
Я не придал значения этой «шпонке». Мало ли, думаю, может, у одинокой женщины водопровод сломался или мясорубка? Главное, чтоб вернулся.
Закрыв каюту на ключ, мы вышли на палубу.
Капитан прыгнул на причал и побежал к своей машине, а я примкнул к веселому сообществу. Оставив «павших» в носовом кубрике, живые давно уже перебрались на свежий воздух под майское вечернее солнце и разбились на группы по интересам. «Физкультурники» упорно соревновались в прыжках с места на дальность, а «философы» тесной группкой расположились на баке, обсуждая радужные перспективы «винного рейса».
Примкнув к «спортсменам», я безоговорочно выиграл две рюмки и, несмотря на протесты, снялся с соревнований.
– А давай поборемся!
Они уже приступали к вольной борьбе. Я не на их волне, здесь у меня уже давно возник дефицит одиночества. Так бывает: тесно душе и телу, а спрятаться негде. На ходовом мостике – тишина. Самое обитаемое место в море всегда пустынно на стоянках. Включил чайник, присел, свободно положив руки на штурвал. Господи, как хорошо! Здесь – мое пространство. Я выбираю себе в пару молчаливых матросов, всех разговорчивых давно отвадил и не могу терпеть, когда кто-то праздный приходит сюда на ходовых вахтах. В квадрате окна, как в аквариуме, все еще кривлялись немые клоуны. Они боролись на руках, пытались креститься пудовой гирей, задушевно пели… Многонациональные, разные, они никогда не дерутся между собой, нет зла. Иной придет с берега с подбитым глазом, так, может, это жена засветила.
Я отстраненно смотрел на это действо и сам себе уже казался сумасшедшим зрителем в пустом темном зале. И лежала на сердце какая-то горечь: это последний рейс нашего «Четыре ноля», а потом старика – на гвозди. Они, пароходы, без людей так быстро умирают – жизнь уходит мгновенно. Это чувствуется даже на большом ремонте – звонкая тишина и нежилой запах. Мне всегда их жаль.
Я и сам собирался прощаться с профессией, так совпало. Не сложилось: тридцать семь лет – и все как-то ушло, исчезло… нет блеска в глазах. Когда-то я думал, что все смогу, и вот – без шансов.
К двадцати одному пришел главный капитан колхоза – мелкий, с виду бравый старичок с чеховской бородкой. Он, несмотря на возраст, дозу хорошо держит. Еще с причала спросил тихо, с опаской:
– Третий штурман на борту?
Я удивился. Где Яша, понятия не имел, но в тон ему негромко ответил:
– Карты на переход готовит, серьезно занят.
Старик всегда приходил перед выходом в море, гнал штурманам какую-то пургу по безопасности мореплавания, выпивал свои пол-литра и убирался восвояси. Вторая часть мероприятия была ему более приятна. В кают-компании я подсадил шефа к бутылке «Пшеничной» и жареной рыбе, а сам пошел собирать живых. Третий штурман жил в одной каюте с мотористом Колей, я вошел к ним и замер: Яша, мощным кулаком подперев в кровь разбитое лицо, сидел за столом и молча сверлил меня одним глазом.
– Простите, сэр…
Сделав шаг назад, я осторожно прикрыл дверь и успокоил себя вслух:
– По голове даст – и весь инструктаж. Позову-ка Анатолия Иваныча, он, наверное, очнулся.
Но Иваныч, лежа на палубе нашей с ним каюты, не подавал признаков жизни. Его голова подпирала дверь изнутри и не отзывалась на голос. Я стукнул ему в лысину пару раз, сунул руку в щель, покрутил ухо. В ответ он что-то злобно мыркнул и громко засопел.
Когда я вернулся в кают-компанию, главный капитан, положив на стол щеголеватый берет со значком «Слава КПСС», пошел уже по третьей.
– Артурыч, люди заняты по делам, а капитан оформляет санитарный отход.
Но старик уже забыл, зачем пришел, ему нужен был слушатель. Он – весь в прошлом: промыслы в северных морях, дрифтерные сети, тралы, огромные уловы лет тридцать назад. О, какие! Конечно, это были его рекордные уловы. Иваныч, его друг и собутыльник, мне это уже рассказывал, только от своего имени. Я тоже не первый день в море: капитаны-промысловики их времен были рыбаками от бога. Не имея точных координат, брали рыбу чутьем, по перепадам температур, глубин, атмосферному давлению, направлению ветра… Пригоршню забортной воды в рот закинет, пополощет: «Здесь ставим трал»! И есть улов! А Иваныч мне «поет»: «Да у меня в Северном море свои «огороды» были!»
Щас! Сидят пятьдесят тонн рыбы в «Иванычевом огороде» и переживают: быстрей бы Иваныч с тралом приехал! Когда я дома на рыбалке тащу очередного леща, мой маленький сын говорит: «Папа, тебя здесь вся рыба знает». С этими ветеранами – то же самое. Я прямо засыпаю, а старик сам себе наливает и рассказывает, рассказывает и наливает. Рыбу не жрет. В двадцать два прикончил-таки бутылку и, лихо сдвинув берет на очки, попер на выход. В движении он заваливается вперед и ни хрена не видит. Сзади, уперев колено в поясницу и взяв за плечи, я пытаюсь его разогнуть, придать туловищу некую вертикаль, но главный капитан не гнется, на то он и главный, и все старается присесть. Уже на руках я вынес его на причал, как-то выпрямил и легким толчком дал направление на проходную:
– Заходите еще!
Капитана все не было. В кают-компании я откинулся на диване и задремал. Не снилось ничего – не успело. На палубе похолодало, и сильно поредевшая публика с гомоном переместилась сначала в коридор, затем ворвалась ко мне в салон. Бутылки, квашеная капуста с луком, здравицы… Гоняют, как бездомную собаку, – я продрался через толпу и вновь спрятался на ходовом мостике. Отсюда были видны кусочек причала и проходная, за которой светились окна жилых домов, где в тепле и уюте отдыхали нормальные люди. Я остановился у локатора, включил, уткнулся лицом в резиновый тубус и замер, глядя на бегущую по экрану зеленоватую развертку.
Быстрей бы вернулся Вилнис! Придумали, бляха, «экспериментальный рейс»! Обычно на выходе выпьют немного, повеселятся – и за работу, а сейчас не знаю… Выйдем в море, добьют свои запасы, выпросят рыбное вино, потом будут дербанить столитровую бочку с квашеной капустой и ковшиком цедить рассол в расстроенный организм. А на промысле, встрепанные и больные, они станут к транспортеру на укладку рыбы. Это будет лечить их две или три недели, порой по двадцать часов в сутки, и время будет на «только поесть». Надо переключить мысль.
Вспомнился прошлый рейс. Перед самым отходом по причалу вдоль борта неспешной трусцой пробежала большая крыса. Она остановилась у кнехта, хитро посмотрела на нас и вдруг рванула по швартовым концам на судно. Боцман маханул шваброй, зажатой в нетвердой руке, и промахнулся. Поискали, пошумели и забыли – сдохнет, здесь крысы не живут. Уже на промысле, в рыбцехе, она внезапно вывалилась с верхнего трубопровода на ленту транспортера и понеслась по переборкам, нашим плечам и головам. Первые секунды мы пребывали в шоке, затем стали отмахиваться руками, кричать, кидать банки… Крыса заметалась и вдруг, в затяжном прыжке, достигнув дальнего угла рыбцеха, нырнула в оранжевые проолифенные штаны остекленевшего от ужаса Иваныча. Эти рыбацкие портки на лямках всегда топорщатся на пузе, как сумка кенгуру. Между ног у Иваныча вспотело, он мгновенно воспрял и, завинтив тройной тулуп, попытался упасть. Некуда! За спиной – открытая дверь, Иваныч шустро так толстым задом через высокий комингс скок на палубу! Мы высыпали следом. Наш герой, пружиня телом, уже колесом ходил по кругу, выделывая разные штучки, неожиданно приседал и, перемалывая зверя «батонами», двигался утиным шагом. Разинув рты, мы наблюдали в оцепенении, а он, молодецки взвизгнув, взлетал и парил в воздухе, падал плашмя на деревянный настил и опять взлетал… Феерия закончилась вдруг: Иваныч упал на палубу и затих, в штанах, кажись, тоже не шевелилось. Мы стащили с него портки и вытряхнули раскатанную в блин жертву. Я оживил Иваныча нашатырем и занялся осмотром тела. К счастью, укусов не было, только две глубокие кровоточащие борозды тянулись от поясницы через всю задницу. Крыса пыталась удержаться на этих волосатых горах и юркнуть в норку, но не успела или не смогла.
– Задохлась, сердешная… Три недели не мывши, – скорбно вздохнул подоспевший к развязке дядя Миша.
Задницу Иваныча мы раскрасили зеленкой, заклеили пластырем и впервые безудержно-нервно расхохотались. Анатолий Иваныч два дня был слегка не в себе, все вздрагивал, потом оклемался.
Я снова вышел на палубу, присел на комингс трюма и долго-долго смотрел на малый краешек заходящего солнца и бронзовые блики по темной воде. Вот и последний лучик стрельнул в темноте зеленой искрой и пропал навсегда. Люди еще гомонили где-то, но уже невнятно, а я размышлял о них, окружающих меня в этом малом пространстве. О том, что жизнь как-то нескладна, и греет только тепло любимых, но так далеко этот огонек. Что я тут делаю? Свой, но по сути совсем чужой. Сознание гасло, и уже не думалось ни о предстоящем рейсе, ни о пропавшем капитане…
Очнулся от холода, уже полночь. Тишина вокруг, только старый Валдис и дядя Миша что-то клюкают и тихо беседуют в темноте у мачты, да мечется по палубе худенький, как мальчишка, моторист Коля. Ему сорок два. Глядя на него, вспоминается гафтовское: «Он странный. Будешь странным тоже, коль странность у тебя на роже». Чернявый и черноглазый молчун, он странен своей обособленностью, отрешенностью от мира, что совсем не свойственно морякам. Спросят – ответит, пошлют – пойдет. Впрочем, один штришок к безликому портрету есть. Коля по прозвищу Буратина держит маленькую ссудную кассу рубликов этак на триста. Такое положение дел всех устраивает: в любое время можно позаимствовать разумную сумму под десять процентов. Возврат кредитов – ежемесячно в день зарплаты. Банковские дела Коля ведет в маленькой синей книжице, хронических должников отмечает красным, и, надо сказать, их достаточно. Безнадежных Коля резко вычеркивает и закрывает доступ к благам. Сейчас он бы поспал, но боится заходить в свою коммунальную каюту. Там бодрствует Яша с разбитой мордой, и неизвестно, что у него на уме. А в моей каюте недвижно лежит Иваныч, в каюте механиков недвижно лежат Матти и Филимоныч и далее – везде. Какой-то странный отход – всех постигло, все спят, а мне негде приткнуться. Та-ак, ну а кому же стоять ходовую вахту? Ведь выйдем когда-нибудь. Механики отдыхают, один Коля-моторист живой, ему и стоять отходную вахту в машинном отделении! На мостике? У Яши вахта только утром. С ноля должен заступать Анатолий Иваныч, но он временно и, вероятно, до утра недоступен. Два штурмана вне игры, а в остатке один я, и торчать мне в лучшем случае всю ночь. Со мной на руле будет старый добрый Валдис – он жив всегда. Определились.
Вилнис явился к полуночи и, минуя трап, спрыгнул на палубу. Я вздохнул с облегчением:
– Я уж думал, тебя менты замели!
– Какие менты, ты их здесь когда-нибудь видел? Давай, запускаемся – и по коням. С людьми все окей?
Не спрашиваю его о причинах задержки.
– С людьми все окей, заводимся.
Глава 2
Ночные бдения и дневные страсти
Через пятнадцать минут отвалили от причала, еще через десять мигнули на траверзах зеленый и красный огни волноломов, и нас поглотила темнота. Только позади легкой россыпью огней угадывался город – через час исчез и он. На ходовом мостике темно, только зеленоватым глазом помигивает экран локатора, да бледными пятнами смотрятся лицо рулевого и картушка компаса.
Выстрелом хлопнула дверь, я вздрогнул. На мостике появился Анатолий Иваныч и внес с собой густой запах «Шипра».
– Добрая ночь, мужики. Чего на вахту не будите? – Он был неестественно деловит и бодр.
– О, Иваныч пришел! Как ты?
Я включил верхний свет, окинул его оценивающим взглядом и, к своему удивлению, нашел вполне пригодным к службе. Еще бы, девять часов проспать, побриться, принять холодный душ и не быть готовым!
– Все хорошо, вчера немножко засиделся в гостях… – В его голосе чувствовалось смущение. – Я вместе с тобой на пароход пришел? Нормально?..
Мне не хотелось ставить его в неловкое положение.
– Анатолий Иванович, нормально, вместе. Я еще авоську помогал нести. Ты что, не помнишь?
– Как не помнить! – Иваныч был озадачен. – А-а-а… где она?
– Не знаю, я на твою койку положил. А что там было?
– Да так… Колбаски купил, зубную пасту, носки…
– По хозяйству, значит? Утром найдешь.
Не говорить же ему о том, что там было только битое стекло и пришлось выбросить все за борт.
– Ой, Володя! Постой еще немного, я сбегаю, ребят поспрашиваю насчет сумки. Зубы-то не почистил!
– Нет, Анатолий Иванович, зубы утром почистишь! Я так устал, просто засыпаю… – и заспешил: – Спокойной вахты, держим курс двести сорок. Тебе еще три часа грести, а я в четыре приду и уже сам решу, как ехать дальше.
– Спокойной ночи, Володя! Кстати, я сделал приборку в каюте.
Из последних сил мне хотелось его расцеловать. Вот они, старые моряки!
В каюте меня накрыл тяжелый сон без памяти. Впрочем, снилось… Под подушкой ударил по ушам звонок громкого боя – дзинь-дзинь-дзинь… Мерзкий дребезжащий звук пульсировал в висках, а усталое сознание отсчитывало: один короткий, два… три… пять… семь и один длинный в шесть секунд. Общесудовая тревога! Какого черта, на камнях, что ли?! Он что там, спятил?.. «Ха-ха-ха», – смеялся мне в лицо беззубый Иваныч в седой длинной бороде. В коридоре метались ошалевшие механики, откуда-то звал капитан: «Володя! Володя!» Хрипел динамик громкоговорящей связи и голосом Иваныча сообщал: «Тревога! Тревога! Вводная – вспышка ядерного взрыва по носу! Все падаем! Судно принимает ударную волну на грудь и резко меняет курс перпендикулярно направлению ветра с целью скорейшего выхода из зоны заражения. Лежать спокойно!» Что-то булькнуло… Отдышался. Команда – надеть химкомплекты и приступить к дезактивации! Следующая вводная – уклонение от торпеды. На носовые курсовые углы – па-ва-рот!..