Сфендослава он в аккурат нашёл в его спаленке. Тот сидел на кровати всё в тех же штанах что и давеча. Всё также с не покрытой головой по самый пояс, босиком да пьяный вдрызг. Будто и ночь не прошла, и полдня не отшлёпало. Князь, как и сказывал малец, хмурый был, ежели не сказать грубее, донельзя обозлён свирепостью. Широко расставив ноги босые да опиравшись локтями в колени выставленные, он вертел в руках пустой винный ковш. Не поднимая буйной головы всклокоченной, зыркнул на вошедшего из-под густых бровей, но тут же вновь уставился на вожделенный для Дунава предмет в руках. Желваки на скулах бугрились, танцы вприсядку устраивая.
Дунаву даже послышался зубовный скрежет, нервы перемалывающий. У него аж как-то в голове полегчало, душа распрямилась да здоровья прибавилось. Видимо дурная башка оценила состояние князя убогое да сама себя убедила, что её мучения лишь лёгкий чих по сравнению с княжеским. А русину, даже несмотря на родство души, дружбу да закадычность ближнего, всегда становится лучше, когда рядом кому-то ещё хуже, чем ему бедному.
За спиной Сфендослава мрачного прижавшись в угол к стеночке, притаилась его жена первая, Иванка – дрянь нерусинова. Дунав даже опешил, увидев её на ложе княжеском, зная его нетерпение к этой дохлятине.
Описать её наружность с внешностью дело сложное, потому что для дела этого неблагодарного больно мало слов нужно было. Описывать было нечего. Сисек нет, и никогда не было. Жопы нет. Худая словно дрищь да как мел белая. Рёбра торчат скелетом высушенным. Вместо живота один позвоночник без кишок намотанных. Вся какая-то острая, углами сложена да при этом до неприличия плоская, словно доска строганая.
Лицо будто из белого камня выточено с какими-то мелкими финтифлюшками да дырками. Все детали крошечные да на белом поле вместо лика, вообще от взгляда прячутся. И всё на фоне иссиня-чёрной копны волос, что в распущенном, не плетёном состоянии казалась чёрной тучей, больше всего тела вместе взятого. Мало того, что Иванка мяса на теле не имела отродясь, но и на лице его не было, оттого никто и никогда не видел на этом изваянии белокаменном хоть какие-нибудь признаки эмоций иль мимики.
Все движения скупые, жадные, как бы в виде одолжения великого. Жесты скудные и вообще она время большее находилась в каком-то замороженном состоянии. Замрёт и не шевелится. Вот и сейчас забилась к стенке, упёрлась взглядом ничего не видящем в поясницу мужа венчаного да рыдала, но тихо, без каких-либо проявлений во внешности. Только слёзы лились по щекам да подушку смачивали.
Досталась она Сфендославу в наказание от дядьки его непутёвого. Тот это чудо где-то в болгарском царстве в походе «взял на меч». Поговаривали, что родовитая была какая-то. Не то царевна, не то королевна. Дядька её попользовал, а как мозоли заработал на мужском достоинстве, обтёсывая это бревно заморское, так в приказном порядке подарил сопливому ещё тогда Сфендославу, чтоб с юности прочувствовал всю «занозистость досок постельных», заставив при этом жениться. Видите ли, он ей обещал. А Сфендослава кто спрашивал?
Иванка Ярополка родила опосля свадебки. Чей это был поскрёбыш, даже мать ни знала, ни ведала. Но совет родов русиновых признал в Ярополке кровь Рюрика, кто б отцом из этих двух родственников не постарался тогда, а оттого князю, помимо воли его в сыны определять по любому пришлось, узаконивать.
А что Сфендослав? Проглотил да не поморщился. Князь ведь он кто? Он ни пуп земли и даже не голова роду правящего, а лишь его морда лица показушного. Приёмы посольские, судебные разборы тяжкие, да во главе войска красоваться перед народным стадом. Вот и все его привилегии.
Второю женою княжеской числилась Ветляна красавица, девка не только родовитая из местных славянин киевских, но и на славу телесами дородная. Вот ту чтоб описать, потребовалась бы целая свора писарей, и то б описывали до вечера. Пока каждую деталь взором да словом охватишь, так и чернила кончатся. В общем, свинья свиньёй, но Дунав её так грязно не обзывал, а кликал ласково – «свининка вонючая».
Да и то, правда, чего греха таить. Окромя веса неподъёмного было у Ветлянки ещё одна черта, мужиков от себя отворачивающая да заставляющая обходить красу писаную округ за околицу. Воняла она из-под подола рыбой тухлою. Да настолько резко, что как мечом острым по носам резало. Сколько бы она свою селю не мыла да благовоньями не тёрла и чтоб туда не запихивала, бабы запаха её не чуют, хоть бей их за враньё, а любому мужику эту тухлятину никаким мылом не замажешь. Наверное, даже через дёготь прошибло бы.
Сфендослав к ней в спаленку широкую долги мужицкие платить почитай не хаживал, а она к нему в двери не пролазила. Так и жили полюбовно на расстоянии. Но, надобно признаться, всё ж по большим праздникам, то есть по хвори простудной, молодой князь к ней лечиться ходил. Никакие бабки-лекарки с насморком не помогали. Как зарядит так на седмицу целую, а стоит лишь к Ветлянке на ночь сходить, хворь простудная зараз сама дохла да от княжеского тела отваливалась.
От неё, кстати, он имел второго сына, Олегом кликали, да дочь малая совсем, Мирославой нарекли при рождении. До детей своих князю было как до чужих на дальнем хуторе. Знал, что есть и то дело великое.
Хотела Матерь ему по молодости ещё и третью присватать из заморских, породистых, но византийский царь обидой покрыл, совсем страх теряя и Сфендославу отказал самым наглым образом. Князю эта их византийская царевна ни в одно колено, да и меж них не упёрлась бы, но сам факт оскорбления, запомнил пожизненно. Коли б князь её послал лесом вдоль берега – это одно было бы, а какая-то срань вся золотом обвешенная да на Князя Великого как на навоз под ногами смотрящая – это совсем другим делалось. Тут обидеться можно за не отказ, а из принципа.
Князь, очей не поднимая злых, показал вошедшему Дунаву ковш, что вертел в руках.
– Будешь?
Богатырь хотел было молвить что-то вроде «благодарствую, княже» иль «премного благодарен, друже мой», но из всего задуманного получилось только:
– А то.
Сфендослав зачерпнул пойла из колоды вёдер на пять, что тут же в головах кровати была, да протянул дружиннику. Того долго уговаривать не потребовалось. Шагнул широко, ухватил, ни выдернешь, но пить втихую, не кинулся. Задрал очи к потолку да речь вознёс торжественную:
– Вседержитель наш! Не прими за пьянку. Прими за излечение.
И чуть ли не одним глотком осушил чарку в четверть ведра. Замер, к внутренностям прислушиваясь.
Потеплела душа, отогрелось тело. В голове как колокольчики забренькали и от музыки той лыба вовсю ширь расползлась. Похорошело молодцу, жить захотелось, как родился заново. Открыл Дунав глаза. Протянул ковш хозяину. Князь тоже ликом просветлел. Лыбой кривится.
– Благодарствую, княже, – протянул довольно гость, – но больше ни-ни.
– Так тебе никто больше наливать и не собирается, – издевательски ответил ему Сфендослав.
– И правильно, – удовлетворённо пробасил собутыльник полеченный.
– А эту будешь? – поинтересовался князь, тыкая пустым ковшом через плечо на жену к стенке забившуюся.
Дунав крякнул, сделал морду оценщика базарного, оглядел товар с высоты своего роста великого да гостевого положения, и выдал безапелляционное решение:
– Уволь, княже. Мне пока и двух пальцев хватает чтоб блевать себя заставить по необходимости.
Хмурь с князя ветром сдуло порывистым. Заржал как конь до слёз сладостных, а как отревел да ковш в колоду швырнул недопитую, обратился он к жене своей хоть и законной, но до ненависти не любимой, несмотря на неё и не оборачиваясь:
– Пошла вон. У нас тут разговор будет не для твоих ушей.
Иванка с лицом каменным, ужом сползла с кровати в торец, прикрываясь мехами накидными да закутав в них свой скелетик, вдоль стеночки прошмыгнула к выходу. Князь, проследив её уход, вдруг сделался трезвым, заговорив тихонечко.
– Притвори-ка двери поплотней да присаживайся. Разговор у нас будет не из приятных, как мне кажется.
Дунав, поняв князя правильно, прежде чем дверь плотней закрыть, наоборот, распахнул да в коридоры выглянул. Только убедившись, что поблизости чужих ушей не водится, дверь закрыл, с силой в косяки вдавив да рядом с князем пристроился.
– Маменька меня сегодня с утра отымела во все места, особливо в голову, – начал князь плакаться, – моя задумка провалилась к лешему. Я ж думал, Киев моё непотребство не сдюжит да попросит от дружины лиходейской избавить стольный град, направив в поход какой, иль так выгонят на хлеба вольные. Постыло мне в этих стенах сидеть, словно в поруби. Мне бы в степи да походы вольные. Зарубиться с кем да мошну с кого стрясти. Сам же ведаешь. Не хозяин я здесь. Так, для вида будто кукла ряженая. Да видать перегнул палку с непотребством я. Треснула. Решила маменька меня в третий раз женить, потому за тобой послал.
– А я-то тут причём, княже? – опешил Дунав непонимающе, – сам же знаешь я по бабам не мастак. Иль она на мне тебя женить собирается?
Хмурость мыслей княжеских вновь коснулась лыба хитрая.
– А что? – повеселел Сфендослав с игривостью, – вот уж мы с тобой были б парой всем на загляденье. Ещё б на свадебке разнесли стольный град Киевский по камушку.
– Не согласная я, – растянулся в улыбке богатырь, подыгрывая, выпрямляясь станом да дурачась от вовремя здоровья поправленного, – не для тебя меня ягодку в навозе выращивали.
Князь опять заржал конём, хлопнув друга по плечу могучему, но на этот раз не долго закатывался. Пореветь не успел.
– Да нет, Дунав. Всё намного хуже, чем думаешь. Я тебя не по бабам позвал советоваться, а по дочерям кагана Ермана лютого, что Апраксином доме за старшего числится. Ты же, помнится, перед тем как ко мне пойти у него службу справлял лет несколько?
– О, ба, – взметнулся Дунав, аж пристав да глаза вытаращив, – это кого ж она тебе у него сосватала? У него дочерей пруд пруди, да не все ровня меж собой.
– Да не она сосватала, а тебе к Ерману сватом выезжать. А просить у него будешь некую Афросю…
– Малку?! – взревел Дунав вскакивая да тут же осекаясь от ора своего громогласного, обернувшись на дверь закрытую, да прислушался.
– Что за Малка такая? – насторожено, поинтересовался Сфендослав, по виду дружка понимая видимо, что с этой девкой что-то не так всё просто, как ему показалось с раза первого.
Богатырь обмяк, головой поник, призадумался.
– Именуют её Афросей, а кличут Малкой все, иль просто Малой, как отец зовёт. Пигалица от вершка два горшка, да и не выглядит на свои года. Кутырка, кутыркой. Хотя титьки отрастила не в размер телу малому, да жопу наела, есть за что щипнуть, только ведь…
Тут Дунав замолчал да жалостливо посмотрел на Князя Великого, что в ожидании чего-то губительного для себя, весь подобрался и слушал внимательно.
– Только она ведь девка не навыданье, – со всей серьёзностью голоса выдал дружинник, словно приговор объявил да взглядом прибивая князя к кровати как гвоздями железными.
– Да говори уже, – не вытерпел Сфендослав его молчаливой надутости, – что ты тянешь за яйца, как порешил вырезать.
– Теремная она, князь, – тихо, но жёстко выдал Дунав припечатывая, – любавица3 она. Таких замуж не дают. А коли сбагривают то лишь на быструю погибель избранника. И тем более, княже, таких, как она замуж не зовут. Она ж не баба, а стрела калёная. С ней ужиться не получится. С ней живут, пока она до глаза летит. За что это тебя Матерь так изощрённо порешить изволила?
Князь молчал в задумчивости, мысли от уха до уха в голове стадами гоняя туда-сюда. Было видно, что не всё он Дунаву открыл и то, что утаил, сейчас всесторонне взвешивал. Как бы не прогадать с этим приобретением. Но верно мыслям дружинник мешал, столбом посреди спаленки выросшим, и он решил тот столб богатырский подвинуть с глаз долой:
– Да сядь ты. Что соскочил как ошпаренный. Сядь да толком расскажи о ней. Чего ждать, чего не миновать. Ни резать же она меня будет на ремни да кровь по ночам сосать. К тому ж вся эта шушара теремная под маминой властью сиживает, а смерти маменька моей, ох, как не хочет. Поэтому давай думать, соображать: что она задумала?
– Гвоздями к этим стенам приколотить, вот что задумала, – буркнул Дунав, возвращаясь на кровать княжескую, – как только любавица тебя Славою4 прибьёт, оторваться от неё уже не получится. На поводок она тебя посадит, княже. На короткий да прочный. Ни порвать, ни отстегнуть.
– А коль откажусь от княжения да подамся на хлеба вольные, со мной пойдёшь?
– Нет, князь, – равнодушно и честно признался Дунав, – ты уж прости меня, но коль ты шапку княжью скинешь, то и я служить боле никому ни стану. Обрюзгло мне всё, Сфендослав. Заведу себе бабёнку попроще, куплю заимку в станице казачьей подальше от града стольного, да буду охотой век свой доживать. А ты о своих вольных хлебах задумайся. Коль без шапки останешься, имени лишат по родовому праву-обычаю. Куда тебе деваться потом? Только в тати, разбойничать. А ведь новый князь на тебя тут же охоту откроет, лютую. И к нему примкнут многие, все, кого обидеть уже успел. Как ты думаешь, долго они тебя ловить будут в чистом поле?
Князь молчал, с каждым словом становясь всё черней да пасмурней.
– То-то, – продолжил дружинник опытный, – я вижу для тебя лишь один выход, друже…
На этих словах Сфендослав встрепенулся, выправился да умоляюще уставился на дельного по жизни советчика.
– В отказ идти от Малки да вставать на дыбы, негоже, князь, а вот поторговаться с Матерью, потребно на будущее. Тебе стоит на правах Князя Великого потолковать с главами домов русиновых да убедить большинство родов, что привязанный к Киеву князь, не есть дело хорошее. Например, предложить расширить владения русиновы. Дома растут, плодятся. Земель на прокорм не хватает уже. Надобно чтоб не ты рвался из Киева куда глаза глядят, а совет во главе с Матерью тебя на ратные подвиги спроваживали, да ещё дружинами снабжали своими да содержанием походы обеспечивали. С тебя останутся лишь победы, чего ты и добиваешься. Вот тогда не выгодно будет Матери тебя к Киеву приколачивать. Да и пора перестать быть одним лицом, а становиться целою головою рода Рюрикова.
– Дело говоришь, Дунав, дело, – оживился уже совсем упавший духом Сфендослав.
– А то, – ухмыльнулся советчик, – а опосля как с главами родов переговоришь, непременно с маменькой пообщайся, да поторгуйся по-честному. Может, сойдётесь на какой золотой серединке меж собой.
– Благодарствую тебе Дунав за совет. Почестному, маменька во главу женитьбы моей на Афросе поставила, только чтоб я непременно той сына заделал здорового. Что-то наговорили ей жрецы, на пророчествовали? Я думаю, с ней можно будет на том торг вести, да и сама идея расширения, люба мне, друже. Одно дело бесцельно скакать, на кого Вседержитель послал, другое – осознано да с пользой общею. И про лицо с головой, ты тоже прав. И это дело как нельзя кстати будет, я думаю.
– Мне ехать-то, когда? – прервал Дунав его размышления задумчивые, – Матерь шибко торопила с женитьбою?
– Да не оговаривала, – возвращаясь с облачных мыслей на землю грешную, отвечал ему князь степенно, становясь тем, кем был, – но ты не спеши пока. Подбери людей, прикинь сколь с казны на калым отгрести, табун в подарок Ерману собери от меня, чтоб конь к коню, лошадь к лошади. И вообще, готовься добротно, с честью, толком, расстановкой. Мне время надобно. Обмозговать да взвесить всё. Ключи к отцам да матерям родов подобрать. И сам сватовской поход растяни, насколько сможешь, но в пределах разумного.
– Понял. Не первый раз штаны снимаю, да на бабу вынимаю. Только люди, князь, мне без надобности. Коль позволишь, одного Екима возьму. И казна с табуном тебе пригодиться ещё. У меня с каганом свой разговор имеется. А калым с подарками не нужен по правилам, так как Афрося девка не на выданье. Я же говорил тебе, князь. А за таких по устоям брать, только грех на душу наживать.