Тем не менее наличие собственной аристократии не способствовало созданию единого кипчакского государства. Иногда соседствующие племена для достижения каких-либо целей заключали кратковременные союзы, но, разумеется, называть подобные объединения государствами было бы некорректно. Потому представляется необходимым согласиться с мнением знаменитого историка В. Бартольда, что «движение кипчаков представляет собой редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кипчакские ханы, но никогда не было хана всех кипчаков».
Традиционная историография многих зарубежных стран до сих пор с предубеждением относится к роли кипчаков в истории, по привычке считая их варварами, способными лишь на грабежи и убийства. Например, большая часть российских историков просто с упоением цитирует древние летописи, которые описывают половцев исключительно черными красками. При этом в расчет не берется тот факт, что авторами этих летописей были православные монахи, и это обстоятельство, естественно, отражалось в их идеологической настроенности. Не случайно летописцы так почтительно относятся к половецким ханам, перешедшим в православие, именуя их по имени-отчеству: Юрий Кончакович, Данила Кобякович, хотя их отцов называли не иначе, как «погаными кощеями» и «шелудивыми псами».
Казахстанские историки, рассматривая историю кипчакских племен, обычно ограничиваются событиями, происходившими в восточной части Дешт-и Кипчака. Такая традиция была заложена еще в советское время и связана она была, вероятно, с желанием как можно больше отдалить историю казахов от истории «злыдней-половцев», столь негативно проявивших себя в истории братского русского народа. «В этногенезе казахов значительную роль сыграли восточно-кыпчакские племена, которые в конце XII – начале XIII в. шагнули далеко вперед по пути образования народности», – писали, к примеру, авторы «Истории Казахской ССР». История же «западных кипчаков» (так называемых половцев или куманов) освещалась такими российскими исследователями, как, например, С. Плетнева, также в отрыве от истории «восточных кипчаков». Соответственно, возникало ощущение, что ученые повествуют о двух совершенно различных народах.
Однако такой подход выглядит, по крайней мере, несерьезно. Номады на то и были номадами, что никогда не отличались привязанностью к определенной территории. Внутренняя миграция, связанная с межродовыми конфликтами за пастбища, нападениями внешних противников или природными явлениями, была делом постоянным. И даже в спокойные времена кочевые пути растягивались на сотни и даже тысячи километров. Впрочем, это были вынуждены признавать те же авторы «Истории Казахской ССР», которые в главе, посвященной кипчакам, писали: «Радиус кочевания был очень велик. Так, кыпчаки, обитавшие в Западном Казахстане, лето проводили в южных предгорьях Урала, а на зиму откочевывали в районы Аральского моря, в низовья Сырдарьи». Получается, что летом кипчаки на берегах Урала или Волги превращались в западных (половцев), а зимой у Сырдарьи снова становились восточными? Или как еще понимать подобные выводы?
На самом деле кипчакское племя, зазимовавшее на Сырдарье, летом могло оказаться не только в междуречье Урала и Волги, то есть, в пределах современного Казахстана, но и намного западнее, например, на Дону или даже на Дунае. Потому ясно, что историю кипчаков, разделенных на западных и восточных только волей историков, необходимо рассматривать как единое целое.
Впервые кипчаки как самостоятельный этнос упоминаются в тексте надгробной надписи уйгурского правителя Элетмиш Бильге-кагана (годы правления 747–759 гг.). В IX веке на территории Казахстана возникает Кимакский каганат, в состав которого входят и кипчакские племена. Это государственное образование распалось приблизительно в конце X века. Контроль над большей частью современного Казахстана перешел в руки кипчакских ханов.
Уже в начале XI века кипчаки расширяют свои владения на юге до Сырдарьи, изгоняя с этих земель огузов. То же самое происходит и на западном направлении, где кипчаки вытесняют огузов, которые, в свою очередь, теснили печенегов. В трудах мусульманских географов и историков название «Мафазат ал-гузз» (Степь огузов) сменяется термином «Дешт-и Кипчак» (Степь кипчаков).
Принято считать, что противостояние кипчаков и огузов закончилось полным поражением последних уже в середине XI века. Так, например, авторы многотомной «Истории Казахстана» пишут: «Государство огузов пало под ударами кыпчакских племен. Значительные группы огузов под напором кыпчаков ушли в пределы Восточной Европы и Малой Азии, другая их часть перешла под власть караханидов Мавераннахра и сельджукских правителей Хорасана. Остатки разбитых кыпчаками в середине XI в. огузов в дальнейшем растворились среди тюркоязычных племен Дешт-и Кыпчака».
Но на самом деле ожесточенная война кипчаков и огузов продолжилась на всех фронтах от Черного до Аральского моря, и в эту войну оказались в той или иной степени втянуты многие земледельческие государства. Многие историки не смогли увидеть эту войну, видимо, по той причине, что привыкли к людям прошлого относиться фактически как к неполноценным и недоразвитым полуживотным, которые воевали друг с другом без всякой логики. Хотя и в те времена геополитические, экономические и межэтнические противоречия имели очень существенное значение. Для кочевников самыми заклятыми врагами всегда являлись сами кочевники. Именно с огузами враждовали кипчаки, поскольку это была борьба за жизненное пространство. Для того, чтобы это утверждение не звучало голословно, рассмотрим известную нам хронику основных событий.
В 1055 г. кипчаки впервые появились на границах Руси, и хан Болуш заключил мир с русским князем Всеволодом. Интересы правителей на тот момент совпали, и совместными усилиями они нанесли поражение огузам. Как видно, первые контакты ничем не подтверждали идеи вечного антагонизма между номадами и земледельцами.
Летописи датируют первое столкновение кипчаков и русских 1061 годом. Кипчакский хан Секал, «… не имея терпения дождаться лета», как писал о том Н. Карамзин, совершил набег на русские земли. Кипчаки разгромили дружину князя Всеволода и, разграбив несколько деревень, вернулись в родные кочевья. В данном случае совершенно очевидно, что никаких целей по завоеванию Руси степняки не имели. Поскольку сил одного хана (а их в степи насчитывались десятки), располагавшего в лучшем случае несколькими тысячами бойцов, для подобной задачи было явно недостаточно. Что же это было? Банальный набег банды степных разбойников? Отчаянная вылазка угодившего под джут рода? Версий, конечно, возникает множество, но скорее всего мотивы агрессии кипчаков крылись в предшествовавших событиях.
В летописях говорится, что за полгода до первого кипчакского набега русские князья предприняли поход на огузов. Последние, прознав о приближении вражеского войска, поспешно отступили, не рискуя принять сражение. Естественно, что инициаторы похода были разочарованы и, видимо, для компенсации расходов (война ведь всегда стоит больших денег) решили ограбить близлежащие кочевья кипчаков. Логика военщины одинакова во все времена. В подтверждение этой версии говорит и то обстоятельство, что полномасштабной войны набег хана Секала за собой не повлек. Хотя воинственным князьям «Киевского каганата» обычно больших поводов для драки не требовалось. Видимо, тот же Всеволод прекрасно осознавал справедливость кипчакского гнева.
Разгром огузской державы кипчаками повлек за собой целую цепь событий в мировой истории. На первый план у среднеазиатских огузов выдвинулись представители новой династии, ведущей свой род от полулегендарного Сельджука. Новое объединение возглавили братья Тогрул-бек и Чагры-бек. Эту часть огузов в научной литературе принято называть сельджуками, а самих представителей правящей династии – сельджукидами. Этот момент, видимо, серьезно смущает ученых, многие из которых склонны рассматривать историю сельджуков и огузов как истории разных народов. Но огузы, как признавшие, так и не признавшие новую династию, прекрасно сознавали свое единство, что подтверждается различными историческими фактами.
Сельджуки покинули берега Сырдарьи и поселились на территории Мавераннахра, где им выделили земли саманиды, еще до прихода кипчаков. Вначале это была достаточно небольшая по размерам кочевая орда, которую Саманидское государство планировало использовать против агрессивных устремлений Караханидского каганата. Но, несмотря на эти меры, саманиды не выстояли, и в 999 г. их государство пало, а земли были разделены между караханидами и газневидами. Граница пролегла по Амударье.
После поражения, которое потерпели в войне с кипчаками огузы, большая часть их бежала к сельджукидам. Эта волна миграции серьезно укрепила боеспособность сельджуков, но вместе с тем появилась земельная теснота, которую усугубили завоевание Мавераннахра караханидами и приход новых кочевых племен в среднеазиатское междуречье. В результате столкновений в 1035 г. сельджуки были вынуждены продвинуться в сторону наименьшего сопротивления – еще дальше на юг, на территорию современной Туркмении, во владения Газневидского государства. Сельджукские вожди решили просить выделить им землю у правителя этого государства Масуда. Взамен кочевники обещали нести военную службу. Однако, несмотря на то, что правящая династия газневидов была тюркского происхождения, у правителей этого государства были сложные отношения с родственными народами, и Масуд отказал сельджукам. Последним пришлось подкреплять свою просьбу дополнительными аргументами. В ходе развернувшихся боевых действий газневидское войско было разгромлено, а по итогам заключенного после всего этого мирного соглашения сельджуки получили в свое полное распоряжение территории в районе Несы, Феравы и Дихистана.
Этот конфликт продемонстрировал сельджукам всю слабость Газневидского государства. Уже в 1038 г. сельджукиды потребовали от Масуда новых земель. В частности, их интересовал район очень богатого города Мерв. Масуд вновь попробовал отказать, но тягаться в силе с сельджуками он не мог. В последовавшей двухлетней войне Тогрул-бек объявил себя султаном, а газневидская армия в 1040 г. была окончательно разбита в битве у Дендакана. На мировой арене появилось новое государство.
Империя «Великих Сельджукидов» стала мощной силой в регионе, и уже вскоре в его состав вошли обширные территории Ирана, Месопотамии и частично Закавказья. Земледельческие государства не могли противостоять натиску кочевников. Как писал один из средневековых хронистов, пытаясь оправдать бегство армянского войска, «до этого [армяне] никогда не видели тюркской конницы. Когда же встретились, поразились их облику. То были лучники с распущенными, как у женщин, волосами, армянское же войско не умело защищаться от стрел [конных лучников]».
Особенно тяжело приходилось Византии, где сельджуки уже не ограничивались просто набегами, а стали захватывать целые районы Восточной Анатолии. Одновременно с этим давлением в 1064 г. другая часть огузских племен, изгнанных из степей Восточной Европы кипчаками и русскими, напала на Византию с другой стороны и, разорив Македонию, дошла до самого Константинополя. Грекам с большим трудом удалось нанести поражение кочевникам. После этого часть огузов бежала на Русь, и об их судьбе будет рассказано ниже.
Другие племена огузов остались кочевать неподалеку от границ Византии. По причине плохой осведомленности об этнической принадлежности тех или иных степных народов в Константинополе решили использовать огузов в борьбе против наседавших сельджуков, рассчитывая по старой доброй традиции империй всех времен «уничтожать варваров руками варваров». Огузские вожди охотно согласились встать под византийские знамена, даже толком не разобравшись, с кем им собственно предстоит скрестить оружие.
Укрепив, таким образом, свою армию, куда помимо огузов были также наняты франки, армяне, печенеги, аланы, русичи и представители других народов, византийский император Роман IV Диоген в 1071 г. перешел в наступление с твердым намерением ликвидировать сельджукское государство. Его противник султан Алп-Арслан, сын Чагры-бека (1063–1072), располагал серьезно уступающей в численности армией и оттого растерялся. К византийскому императору было направлено посольство с предложением заключить мир. Алп-Арслан был готов идти на различные уступки, но Роман жаждал крови и отверг все предложения.
Сражение, которое состоялось 19 августа 1071 г. у крепости Манцикерт, принесло неожиданный сюрприз уже предвкушавшему победу Роману. Огузская конница, сосредоточенная на флангах византийского войска, после начала битвы, заслышав до боли знакомые ураны[1], быстро разобралась, что перед ней стоят соплеменники, и тут же перешла на сторону противника. Это обстоятельство решило исход всей битвы. Византийцы были разбиты, а сам Роман попал в плен и оказался вынужден подписать договор, по которому уступал Алп-Арслану несколько городов и обязывался выплачивать дань.
Хотя этот договор не был признан в Константинополе, а сам Роман вскоре был убит, поражение при Манцикерте обернулось тяжелыми последствиями для Византии. Сельджуки захватывали один город за другим и в течение непродолжительного времени установили контроль над большей частью Малой Азии.
С другой стороны, на Византию наседали печенеги, с которыми в 1086 г. началась война на Балканах. Император Алексей I Комнин (1081–1118) пытался справиться с печенегами самостоятельно, и первые шаги, предпринятые им в этом направлении, были достаточно успешны. В 1088 г. печенежский князь Татуш был вынужден бежать к кипчакам и просить у них помощи против наседающих греков. До этого момента такие союзы заключались неоднократно, поскольку печенеги так же, как и кипчаки, находились во враждебных отношениях с огузами. Кипчакские ханы откликнулись и в этот раз.
Однако печенегам удалось справиться с этой угрозой самостоятельно. В битве под Дристрой (Силистрией) византийская армия была полностью разгромлена. Сам император Алексей, который частенько повторял, что «лучше умереть в мужественном бою, чем спасти жизнь ценой позора», был вынужден бежать и по возвращении в Константинополь стал мишенью для авторов язвительных куплетов.
Кипчакское войско вместе с Татушем не успело лишь на один-два перехода и появилось уже тогда, когда печенеги вовсю делили захваченную в ходе битвы добычу. Раздосадованные опозданием кипчакские вожди, по сообщению Анны Комнин, обратились к своим союзникам со следующими словами: «Мы оставили родину, проделали столь длинный путь и пришли к вам на помощь, чтобы делить с вами как опасности, так и победы. Мы выполнили свой долг, и вы не можете отправить нас назад с пустыми руками. Ведь мы непреднамеренно явились после окончания битвы, и виноваты в этом не мы, а император, поспешивший начать бой. Поэтому, если вы не разделите с нами добычу, то мы станем вашими врагами, а не союзниками». Но у печенегов были свои соображения, и делиться захваченным добром с людьми, не пролившими и капли крови, они не хотели. В результате ссора быстро перешла в битву. Печенеги, понесшие тяжелые потери во время сражения с греками, оказались разбиты.
Так было положено начало враждебным отношениям между кипчаками и печенегами. Последние оказались вынуждены наладить отношения со старыми врагами – огузами, через посредство которых сумели заключить соглашение с сельджуками, которые продолжали совершать набеги на южные и восточные рубежи Византии. Вскоре восточно-европейские огузы и печенеги фактически слились в один народ, который стал для кипчаков самым лютым врагом. Исходя из подобного положения дел кипчакские ханы решили было заключить союз с византийским императором, но Алексей после Манцикерта и Дристры вообще боялся иметь дело с кочевниками и отверг все предложения.
Однако положение империи стало настолько критическим, что без союзников было все равно не обойтись. Война на два фронта приносила все новые поражения. Император умолял о помощи европейских королей и даже готов был идти на объединение с католической церковью, хотя разногласия двух ответвлений христианства, казалось, носили непреодолимый характер. «Именем Бога и всех христианских провозвестников, умоляем вас, воины Христа, кто бы вы ни были, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем Туркам и Печенегам. Для вас должна быть так же дорога та святыня, которая украшает город Константина, как она дорога для нас», – писал Алексей в одном из своих посланий. Для вознаграждения император готов был пустить все неисчислимые богатства накопленные церковью, но Европа не отозвалась. В Константинополь прибыло лишь несколько сотен вечных искателей приключений – рыцарей.