– Вот ты, дорогой Ахметсафа, взялся за общественную деятельность… Что же… И мы когда-то проходили через это… Много хороших дел было сделано на пользу общества, нации. Разве кто-нибудь подсчитывал эти дела? Поэтому и говорят: для общественной пользы. Когда ты силён, энергичен и обладаешь некоторыми возможностями, так хочется сделать что-то доброе для развития нашей нации! Вот и делаешь… Творишь добро по мере своих сил… Стараешься для прогресса национально-культурного… О таких делах не принято кричать на каждом углу, не зря же их называют благотворительностью. Я, например, был безмерно рад и за простое выражение благодарности. Так уже устроена наша душа. Большинство благотворительных деяний, как правило, проходит бесследно. Дело в том, что общество очень быстро привыкает к добру и начинает думать, например, что ты и тебе подобные, оказывается, должны и просто обязаны постоянно проявлять бескорыстную заботу о ближних, то есть чуть ли не жить их заботами. Постепенно люди воспринимают твои благодеяния как некое должное, само собой разумеющееся, и оказывают недовольство, не видя их… Благодарности от таких уже не жди… Впрочем, кто нынче работает только ради благодарности? Глупец тот, кто за своё благодеяние обществу ждёт от него целый воз благодарностей. Держи карман шире! Не зря же говорят: «Делая добро, не забывай сваливать его в реку: если не народ, то хотя бы рыбы узнают ему цену…» Вот ведь, как я с тобой разболтался, старый дуралей!.. Да, когда-то общественная жизнь кипела в городе. Оказать пользу обществу считалось поступком, достойным настоящего мужчины. Поступком, продиктованным тебе совестью, честью. А ты, значит, на седьмом небе от радости, что избран в состав какого-то там… как его… профкома?
– Но это действительно так, Гумер абзый, – попытался объяснить Ахметсафа, всё ещё не понимая, к чему клонит дядя.
Видя заминку племянника, Гумер ага продолжил развивать свою мысль.
– Так, конечно, так… – согласился он. – Я верю тебе. Всё, что ты говоришь, является правдой. Как правдой является и то, что если прикажут белое назвать чёрным, вы так и сделаете, а, мой мальчик?
Гумер ага добродушно рассмеялся и отрезал племяннику добрую краюху хлеба.
– Кушай, дорогой, одним чаем сыт не будешь, а моей болтовнёй – и подавно… Так уж в этом мире повелось: старый человек проводит остаток жизни в воспоминаниях о славном прошлом. В народе говорят: «Состарился пёс – волочит хвост, состарился человек – волочит прошлый век»… Дивлюсь я нынешней советской власти: так и норовит она приучить народ к бесплатному труду. А тут ещё эти субботники, которых пять дней в неделю. Каждый просто кипит общественной жизнью, строит из себя страшно делового и крайне необходимого для общества человека. А страна вымирает от голода…
– Но ведь именно поэтому мы стараемся растормошить общество, проявляем активность, чтобы как-то помочь людям. Сегодня, например, я был в «Орлесе» и решил проблему дров для студенческого общежития. Разве это плохо? Если не я, то кто же?
– Ох, парень, вижу, что ты не прочь похвастаться. Я и так знаю, что ты джигит способный, деятельный, обладаешь практической хваткой, умеешь найти с нужными людьми общий язык, к тому же обладаешь чистой, искренней душой. Ну, доволен? Все эти качества присущи славному роду Давлетъяровых… Но вот чего я не совсем понимаю, дорогой. Ты не обижайся, но неужели во всём медресе нет человека, в обязанности которого входит обеспечение студентов дровами и питанием? Что этот человек делает, например, в данное время?
– У него и так забот полон рот. К тому же с этими обязанностями я лучше справляюсь, значит, моё слово что-то значит для людей, – с наивностью искреннего человека ответил Ахметсафа. – Старые времена прошли, Гумер абзый, теперь всё по-другому, никто не смеет заявить: мол, я выполню эту работу, а другую, дескать, не буду… Нет, такие времена остались в прошлом. Свободный, сознательный труд на любом участке строительства новой жизни – вот наш принцип.
– Всё, хватит, мой мальчик! Глубоко пашешь, как бы лемех не сломал, – в голосе Гумера абзый сквозила ирония. – Ответь мне: пока ты доблестно сражался на участке снабжения института топливом, другие студенты, я полагаю, учились?
– Ну да… Конечно…
– Конечно?.. Ну да, конечно… Что бы ещё они делали?.. Значит, ты пропустил занятия.
– Учителя поставлены в известность. У меня есть специальное разрешение директора… Я ведь не для себя лично стараюсь… Для общества, для всего коллектива. Учителя понимают всю важность моих обязанностей, и будьте уверены, плохую отметку мне не поставят.
– Ага!.. Прекрасно, мой мальчик! Значит, в то время, когда другие студенты грызут гранит науки, мой племянник обивает пороги начальственных кабинетов ради общественных интересов. За такую самоотверженность и доблесть на благо народа ему ещё выставляется хорошая оценка за не усвоенный им урок, да?
– Ну, в общем-то… Получается, что так оно и есть… Говорю же: время такое…
– Время, говоришь? Так чьё же нынче время? – дядя задумался и вдруг стал декламировать известные каждому шакирду новометодного медресе строки из народного эпоса-дастана об Идегее:
Он остановился и спросил племянника:
– Ты что-нибудь знаешь об «Идегее»? Об этом дастане?
– А как же! – воскликнул Ахметсафа. – Об этом дастане наш учитель Мифтах хальфа мог рассказывать часами!
И он, не дожидаясь просьбы, стал выразительно декламировать отрывок из дастана:
Ахметсафа не мог удержаться от того, чтобы по-своему прокомментировать этот отрывок из дастана:
– Видишь, Гумер абзый, даже такие великие герои, как Идегей, готовы были беззаветно служить народу, чтобы завоевать его признание, благодарность и вечную память. Уверен, что такие батыры мечтали, чтобы народ понял и поддержал их, признал в них национальных героев. Как видишь, служение народу, Отчизне появилось не сегодня и не вчера.
Гумер ага не заставил себя ждать с ответом, продекламировав другой отрывок из дастана:
– Вот так-то, туганкай, – подытожил дядя. – Не хочу – боже упаси! – отговаривать тебя от служения народу, стране, обществу. Но постарайся правильно понять мою мысль, сынок. В том же дастане, например, говорится: «Ветер может закружить кроны деревьев, слово может закружить людям головы». Я не хочу сбивать тебя с избранного пути. Но, судя по всему, тебя в скором времени завалят общественными делами. Ты их будешь с успехом выполнять, а пользу из этого станут извлекать другие. Возле тебя всегда будут крутиться разные горлопаны, которые постараются присвоить себе твои заслуги. Это – закон жизни. Такие люди обычно отличаются беспринципностью, беззастенчивостью, неприхотливостью, бывают завистливыми и к тому же весьма пронырливыми. Я как старейший в настоящее время представитель рода Давлетъяровых хочу оставить после себя жизнеспособную, крепкую родовую нить, которая подобно туго натянутой тетиве всегда будет готова посылать в жизнь всё новые и сильные стрелы родового лука. Тогда и только тогда я уйду из этого бренного мира со спокойной совестью. Мне очень хотелось бы, мой мальчик, чтобы ты по недоразумению или непониманию той или иной ситуации не попал, во-первых, в крутые жизненные переплёты, а во-вторых, не растрачивался бы по пустякам.
Возле тебя будет околачиваться много разных ловкачей. Они по-своему любят таких, как ты, способных и деятельных людей, которых используют для своих зачастую нечистых целей. Боюсь я, Сафа, что в круговерти общественных дел ты забросишь учёбу, не сможешь получить настоящего образования и, делая за других то, что должны делать они, останешься в конце концов невеждой и недоучкой на смех тем, для кого ты стараешься. Общественная деятельность для многих пустых выскочек открывает дорогу наверх, к власти. Наступили такие времена, дорогой, когда удобнее и легче идти во власть всяким продажным болтунам, чем людям действительно способным, неординарным. Они просто раздавят таких, как ты… Будь осторожен, сынок, опасные, страшные для вас времена наступают…
Радуясь такому безотказному помощнику, как Ахметсафа, директор Надиев действительно завалил его общественными делами и при случае никогда не гнушался посоветоваться с примерным и деятельным активистом, особенно по части разных хозяйственных хлопот. Впрочем, такая ситуация нравилась самому Ахметсафе, щекотала, подстёгивала его самолюбие. А как же! Сам директор, не говоря уже о его заместителе, здоровается с ним за руку, как с равным себе, расспрашивает о его делах, советуется. Грех жаловаться на такую жизнь… И Ахметсафа не жаловался, даже когда ему приходилось очень трудно. Дядя оказался прав: поручения сыпались на его племянника как из рога изобилия. А юноша не только всё выполнял в лучшем виде, но ещё и сам проявлял инициативу, находил себе новые дела, организовывал, договаривался, доставал, улаживал… Проблема дров благодаря стараниям Ахметсафы была уже счастливо забыта, подвигались и другие дела. Директор не мог нарадоваться такому помощнику.
Поэтому Ахметсафу немного покоробил слегка пренебрежительный отзыв Мусы о холоде в комнате. Дескать, «холодно здесь, терпеть нельзя»… Теперь-то как раз можно! Пришёл бы Муса в общежитие пару недель назад, не так запел бы. Если каждый будет только жаловаться и безропотно ждать, пока кто-нибудь не «сотворит» тепло, действительно, можно и окоченеть от холода… Огорчение Ахметсафы так явственно было написано на его лице, что Муса тут же понял свою промашку и поспешил сменить тему разговора.
– Дустым! Друг мой, однако хватит нам жаловаться! Одними жалобами дело не сдвинешь, так ведь? – сказал Муса, тут же оживившись, как будто не он минуту назад клял холод, косвенно обвиняя в этом Ахметсафу. – Сегодня же я переговорю с девушками. Нужно привлечь к художественной самодеятельности новых людей, поискать новые таланты…
Муса уже знал от Айши, кто из студентов на что способен, какими талантами обладает. Впрочем, ему, кажется, и не надо было проявлять особой активности, чтобы собрать возле себя молодёжь. Стоило ему обронить пару-другую фраз, как девушки сами тянулись к нему, как мотыльки на свет. А где девушки, там, соответственно, и джигиты. Сам же Муса, казалось, оставался как бы в стороне, но при этом никогда не выпускал ситуации из-под своего контроля. Он обладал даром, что называется, с полоборота завести, зажечь юных студенток, и этим даром умело пользовался. Он подмигнул Ахметсафе, ещё не совсем переварившему обиду, и похвалил его:
– А ты, оказывается, становишься настоящей сценической «звездой!» Браво! Молодец! Нам очень нужны такие джигиты, как ты. У меня есть две-три написанные мною пьески, мы ставили их на сцене ещё в бытность мою в медресе, в прежние годы. Сагит, наверное, хорошо помнит их…
Агишев утвердительно закивал головой.
– Так вот, – продолжал Муса. – Я пересмотрел эти пьесы заново, кое-что добавил, переработал, словом, их возможно использовать ещё раз. В городе немало школ, детских садов, трудовых коллективов, так что можно организовать подшефные рейды с участием наших артистов. Глядишь, там и покормят нас или продукты какие подкинут…
Лицо Сагита расплылось в довольной улыбке, словно он уже вкушал сытный обед:
– Это было бы неплохо, Муса. Ведь один только наш Ахметсафа способен заменить двух-трёх артистов! И декламатор, и спортсмен…
– Каких поэтов ты читаешь? – поинтересовался Муса, в эту минуту меньше всего напоминая дрожащего недавно от холода подростка. Теперь это был настоящий лидер, вожак, руководитель.
Ахметсафа был явно не в восторге от упоминания его артистических данных. В конце концов, он не шут какой-нибудь, а первый помощник самого директора.
– Тукая… Сагита Рамеева… Дэрдменда… – нехотя протянул он. – Их любил цитировать наш учитель Мифтах хальфа. И нас, конечно, учил…
Он вдруг запнулся, вспомнив обидные слова хальфы накануне того злополучного Курбан байрама, обернувшегося для него трагедией…
– Здорово! – одобрил Муса. – С такими поэтами можно дружить…
И тут же с видом бывалого знатока добавил:
– Но дело в том, что они устарели, понимаешь? Обветшали… Канули в прошлое… А из новых поэтов кого предпочитаешь?
– Ну… – замялся Ахметсафа, в чьих ушах всё ещё звучали укоризненные слова хальфы Мифтаха.
– «Разве учил я вас быть бесчестными? – вопрошал расстроенный до слёз учитель. – Разве этому я вас учил? Может быть, в борьбе со старым, отжившим я призывал вас крушить и ломать всё, что встретится на вашем пути? Жечь, уничтожать, закапывать в землю заветы наших предков? Ну-ка, скажите, разве можно построить что-то новое на слезах и бедах обиженного тобой народа? Эх, вы, головотяпы, глупцы!..»
Как сквозь туман ответил Ахметсафа на вопрос Мусы:
– Ну… Такташа, например…
– Вижу, что этот Такташ совсем заморочил вам головы, – усмехнулся Муса. – Жаль, что я не успел познакомиться с ним лично, хотя стихи его читал в газетах. Когда я уезжал из Оренбурга, его здесь ещё не было, а когда я снова приехал, уже не было Такташа. По-моему, он пока тащится по следам прежних, устаревших поэтов и ещё не отзывается на новые веяния.
Ахметсафа понял, что Муса испытывал почему-то неприязнь к Такташу.
– Мы с Ченекеем уже обсуждали творчество Такташа, – продолжал Муса. – Ченекей согласен со мной… Кстати, он довольно известный в Оренбурге поэт, часто выступает, читает свои стихи…
Действительно, этот Ченекей выступал почти на каждом вечере, но почему-то так и не добился у студентов особой популярности. Однажды он выступал вместе с Такташем и выглядел серой мышью по сравнению со всеобщим любимцем. С тех пор Ченекей невзлюбил блистательного Такташа, что было всем известно. Однако его неприязнь к Такташу, видимо, передалась и Мусе, который поддержал своего друга.
– Ну, что есть у Такташа? – рассуждал тем временем Муса. – Какие-то архангелы Газраили, пророки… Кавили, Хавили… Небеса… Цари… Девы рассвета… Нет, это не для нас!
Но Ахметсафа не был согласен с этим утверждением и с тихим упрямством возразил:
– Такташа любят… Особенно молодёжь. И стихи у него хорошие…
Муса предпочёл с ним не спорить, решив сохранить хотя бы видимость дружбы с человеком, которого он недавно ненароком обидел своей бестактностью. И всё-таки, уже стоя у дверей в своей поношенной шинели, он перед уходом вспомнил, что последнее слово должно остаться за ним, и назидательным тоном сказал Ахметсафе:
– Нам нужны песни борьбы и счастья! Молодёжь надо воспитывать именно в этом духе, дорогой Ахметсафа. Мы должны создать литературу, способную служить делу рабочего класса. Вот где наш путь! Преступно уводить молодёжь от революционной романтики. Огонь и воду не соединить, так что надо выбросить на помойку все эти «везены», «эслубы», «мавзуги»[30] и прочее старьё! Пора освободиться от идейной путаницы в головах!
Вполне удовлетворённый эффектом от своей речи, в котором он ничуть не сомневался, Муса повернулся к двери и напоследок бросил:
– С сегодняшнего дня буду жить на квартире Ченекея, так что можете отдать мою койку кому-нибудь из нуждающихся…
Вся бравада Мусы, однако, резко контрастировала с его явно больным видом и вымученной, тяжёлой походкой. Да, Мусе действительно требовался хороший уход, лечение и питание. Холода он не выдержит…