Вплоть до самого дома она молчала и лишь после того, как я расплатился с водилой (ещё два штукаря, какая мне в жопу эмиграция!) и машина отчалила в ночь, позволила себе высказать робкое возмущение.
– Они не идиоты, – обиженно волочилась она вслед за мной по подъездной лестнице. – Ты просто фишку не рубишь. Это не религия никакая, это просто стёбовая защита от атак повседневности. Театр абсурда, если хочешь. Ты приходишь туда, играешь свою роль, и по ходу этого массового действа реальность начинает восприниматься по-другому. Не так остро, с иронией. Знаешь, как это помогает! В это всё погрузиться надо, только тогда оценишь приколы.
– Я повторять не буду, – обернулся я на ходу, – ещё раз туда лыжи навостришь – хребет сломаю.
– Да блин, ты сам такой же! Советскую музыку слушаешь, советских писателей читаешь, фильмы только советские смотришь. У тебя самая настоящая религиозная зависимость. Просто ты не отдаёшь себе в этом отчёт.
– Во всём я отчёт отдаю. Я не ради утешения музыку слушаю. И не для того, чтобы забыться. Я никогда от реальности не прятался.
– Зато хотел бы!
– Меня всё советское делает сильнее, а твоих сектантов только порабощает. Ты посмотри на их лица – там ни грамма жизни не осталось. Они ходячие трупы. Слабые, ничтожные люди. Стрелять таких надо. На Красной площади четвертовать. Они Советский Союз развалили, а теперь, когда им новый открылся, божественные очертания в нём увидели. Нет, убогие! Вы свой Союз благополучно просрали. А этот – он не для вас. Он для нас.
Мы взобрались на пятый этаж, Наталья заскрежетала ключом в замке.
– Ты ночевать-то хоть оставишь меня? – поинтересовался я. – А то, может, и поднимался зря.
– Ну а что теперь с тобой делать? – отозвалась она, горько улыбнувшись.
Дверь открылась, мы протиснулись внутрь, а через пять минут уже чокались на кухне бокалами с шампанским и целовались. Наташина мать выбралась на несколько секунд из своей комнаты в коридор и, не заглядывая на кухню, прошептала: «Ну слава богу, вернулись». Добавив ещё совершенно ненужную информацию о том, что «В холодильнике сыр оставался», она удалилась в спальню.
Усталый, нетрезвый, я всё же нашёл в себе силы на недурственный секс, который случился в зале на диване. По крайней мере, засыпая, Наташа шепнула:
– Сегодня ты превзошёл себя!
Врала ведь наверняка, но всё равно приятно.
Глава четвёртая: Денежный вопрос
По мишеням я стрелять не люблю. Особенно по статичным. Да и вообще не люблю, так уж, приходится просто. Хотя в оружии есть нечто завораживающее. Аура своя, запредельность цепляющая, философия та же. Но я не фанат.
Однако пострелять в этот день пришлось – именно по мишеням, именно по статичным. Если нужного тебе человека можно поймать только в стрелковом клубе (одно название – на самом деле обыкновенный тир, только для припонтованных) то, хочешь – не хочешь, а надо изображать заинтересованность к стрельбе. Нет, я, конечно, не исключаю, что здесь и просто так можно посидеть, сока попить за столиком, но это означает нарваться на подозрительные взгляды, а мне в моём полуподпольном положение любого рода подозрения крайне не нежелательны. Я обязан сходить за среднестатистическое чмо, олицетворение посредственности, а потому в стрелковом клубе надо стрелять.
В этот раз я неважно пулял, даже поразился. В реальных условиях, когда перед тобой враг, рука твёрже, глаз острее – сам не успеваешь понять, как всё концентрируется и срабатывает. А здесь… Расстрелял первую обойму, снял наушники эти долбанные с очками (от них ещё, пожалуй, меткость ухудшается), нажал на кнопку транспортёра, который щит с мишенью приближает. Гляжу – господи помилуй! – стыд и срам. Самый лучший выстрел – в семёрку. Ещё в пятёрку есть. Остальные не дальше тройки и вообще в молоко. Хорошо, что в Комитете зачёты по стрельбе не проводят, а то бы меня тотчас же на пенсию без содержания отправили.
Тот, кто был мне нужен, находился здесь. Раньше меня пришёл. Стоял у своего коридора, этакий щекастый увалень, смешно гримасничал, сосредотачиваясь, вставал в джеймсбондовскую позу и палил, ещё и успевая издавать какие-то нечленораздельные, но явно героические звуки. Я замедлил шаг, когда проходил мимо, он вскинул на меня глаза – ни единого кивка, ни малейшего знака. Оно и понятно, нельзя. Но когда появится возможность, он подойдёт.
Я присел за столик, подозвал халдея. Всегда напрягаюсь при общении с официантами и разной прочей обслугой. Потому что чувствую себя виноватым. Человек вроде как унижается перед тобой, а ты вот так запросто это принимаешь и должен изображать, что так и должно быть. То есть должен демонстрировать, что мировая несправедливость, породившая такую извращённую систему отношений, тебе мила и близка, что ты её полностью принимаешь и всячески поддерживаешь – походами в злачные места, голосованием на выборах, налогами и ежесекундными вдохами-выдохами. Но надо, чёрт возьми, надо. Особенно в такие моменты.
Заказал текилу, как последняя капиталистическая мандавошка. Типа я такой успешный, весь насквозь частнособственнический, пью текилу в престижном стрелковом клубе почти что для избранных и наслаждаюсь. Это синдромом босяка называется. На девяносто девять процентов капитализм кормится босяками. Это самая благостная для него пища. Босяки мечтают стать капиталистами, и некоторым он порой предоставляет такую возможность. Ну, или хотя бы создаёт видимость этой возможности. Пусть ты менеджер задроченный в такой сраной шарашке, что и близким людям открыться стрёмно, но изображай, что ты крут, что удача тебе улыбнулась, что это только начало, что покорение Джомолунгмы, как в прямом, так и в переносном смысле, уже запланировано в органайзере. В общем, наслаждайся жизнью, босяк, соси вонючие члены у тех, кто похитрее и понахрапистее – а они повыше тебя в социальной лестнице, значит надо сосать – и пей текилу. Потому что это признак успеха.
Впрочем, сейчас я в образе, а потому текила уместна. Я же шифруюсь, я же голимая посредственность. Правда, в глубине души мне был неприятен тот момент, что мне текилу эту всё же хотелось. Даже мысль мелькнула, искре подобная: «А вдруг и в самом деле посредственность убогая?» Отогнал её торопливо.
Он, тот, который был сегодня мне так нужен, через пару минут тоже отстрелялся. Приблизил к себе мишень, удовлетворительно покивал головой – я не видел наверняка, но вроде бы несколько попаданий в яблочко – и как бы тоже решил развеяться. Отошёл в глубь зала, присел за столик. Разумеется, за тот самый, где сидел я.
Подбежал услужливый халдей (а он здесь был воистину услужлив, даже неприятно стало – неужели действительно человек без гордости?), принял заказ на бокал пива и вскоре доставил его на блюдце с салфеткой. Тот, кто был так мне нужен, отхлебнул и откинулся на спинку кресла.
– Хорошо сегодня стрельба идёт! – чуть повернувшись ко мне, похвастался он. – Густо кладу.
– А у меня что-то неважно, – отозвался я. – Может, оружие не пристрелянное дали. Или вообще бракованное.
– Нет, здесь за оружием хорошо следят. Видимо, вы сами такой. Мазила.
Это он типа шутил. Типа прикалывался. Ну ладно, я же в состоянии шутку отличить.
– Очень может быть, – ответил.
Мы помолчали. Народу в клубе было сегодня немного – будний день всё-таки, да к тому же почти утро. В двух коридорах ещё стреляли, три человека кроме нас усасывали напитки за столами. Негромко звучала музыка – этакий приятный буржуазный изилисенинг. Внимания на нас никто не обращал.
– Ну что там у тебя? – спросил наконец мой сосед. – Не дай бог, ерунда какая-нибудь.
– Я за помощью к тебе хочу обратиться, – начал я.
– Финансовой?
– Ну, типа того. Хотя не совсем. Вещь одну у тебя хотел попросить.
– Какую?
– Солярий мне нужен. Та гробина, в которую люди ложатся позагорать.
– Ни хера себе! – присвистнул он. – Так сходи в солярий и позагорай. Ты меня из-за этого искал?
– Мне эта дура для другого дела понадобилась. Для научного эксперимента.
Мой собеседник недовольно отхлебнул пиво из бокала.
– Ну а я-то здесь при чём?
– Ну, у тебя же вроде как салон красоты есть. В котором солярии имеются.
– Салон не у меня, а у моего дяди. Я там просто работаю.
– Для меня это одно и то же. Я думаю, от одного солярия ваш салон не убудет.
– Щекастый малый взглянул на меня так презрительно и недовольно, что не знай я этого человека, то сразу бы засмущался и убежал домой маме жаловаться.
– И что же ты хочешь – чтобы я открутил солярий из салона и отдал его тебе?
– Точно!
– Ты под кайфом что ли?
– Я не ширяюсь.
– Ты знаешь, сколько один такой солярий стоит? Триста тысяч!
– Ну и что?
– А кто их нам вернёт? Ты что ли, гопническая душа?!
Я начинал на него обижаться.
– Чего-то ты прямо как последний буржуй рассуждаешь! Ты послушай, в чём тут дело. Я просто не рассказал ничего, вот ты и не понял. В общем, один мой друг занимается поисками пространственного коридора в параллельную реальность. В Советский Союз. Он уже у цели, опыты показывают, что пространство постепенно раздвигается. Но ему нужен вот этот долбанный солярий, чтобы превратить его в машину для перемещений. Представь, какие после этого для нас откроются перспективы! Войдём в контакт с правительством СССР, начнём переправлять сюда оружие, взрывчатку, фальшивые денежные знаки, опытных инструкторов. Короче, за полгода подорвём всю экономику сраной Рашки, совершим переворот и установим коммунистическую диктатуру. Нам по любому без помощи Союза не справиться. Тут нужны полномасштабные войсковые операции, организация дела совсем на другом уровне, не так топорно, как у нас. Представь: прорвёмся в Союз – и здесь наконец-то Союз построим!
Собеседник смотрел на меня теперь уже насмешливо. Как на форменного дурака.
– Давно такой наивной хрени не слышал.
– Да почему наивной-то?
– Потому. Хрень всё это. Мы только на себя можем рассчитывать. Никаких суперменов из СССР для нас не существует. Никто нам не поможет, кроме нас самих.
– Да почему, ёпэрэсэтэ?! – недоумевал я. – Если существует официальный канал переправки людей в Союз, то можно построить и неофициальный. Всё абсолютно реально! Политбюро должно быть заинтересовано в этом.
– Да ни хрена ты ничего не знаешь про Политбюро. В чём оно заинтересовано, а в чём нет. Ответ отрицательный. Ты, может, и не просёк этот момент сразу, но у нас в Комитете не одобряют эти эскапистские настроения. Они только удаляют нас от цели.
– Да не в Комитете тут дело! – негодовал я, и почти уже в голос. – Это ты зажрался, нэпман! Оброс, блин, соляриями и стрелковыми клубами, сыт, доволен, ничего менять не хочешь. Автоматы по кругу передаём, как сироты какие, на бой выйти не с чем, а ты жиреть собрался, сука!
Человек встал и направился к выходу.
– Брынза! – крикнул я ему в спину, нарушая все писанные и неписанные законы.
В раздражении он обернулся. Тут же поспешил вернуться за свой только что покинутый стул, чтобы окружающие не обращали на нас внимание.
– Я для тебя двоих парней завалил, – выцеживал я сквозь зубы ярость. – Даже не спрашивал, зачем это нужно. Надо – значит, надо. Революционная необходимость. А они нормальные парни были. В ночной клуб приходили – со мной за руку здоровались. Анекдоты рассказывали. Но раз ты попросил, у меня никаких сомнений не было. И жалости никакой. А сейчас ты мне в такой ерунде отказываешь!
– У меня нет денег на твои забавы, – ответил он успокаивающим тоном, словно я вот-вот готов был вгрызться ему в горло. Да я и был готов. – Дядю я кидать не могу и не хочу. У вашей Звёздочки есть оборотные средства, покупайте, играйтесь, я вам запретить не могу. Но не более того. Повторяю сказанное: ответ отрицательный.
Он снова поднялся, на этот раз живее, решительнее и торопливо, почти бегом засеменил к выходу. Недовольно приподнял руку, чтобы взглянуть на часы – они блеснули из-под рукава рубашки. Хорошие часы, дорогие, небось.
– Ты об этом пожалеешь! – крикнул я ему в спину.
Брынза напрягся, будто мои слова догнали его и больно ударили по голове, но не остановился и оборачиваться не стал. Он спешил покинуть заведение.
Следующие минут пятнадцать я нервно допивал текилу и отчаянно материл этого нэпманского ублюдка. Гнида, пидар, сука продажная!
Поворот этот оказался для меня воистину неожиданным. Я и представить не мог, что получу отказ от товарища по Комитету. Да ещё в деле, которое столь важно для всех нас.
У меня оставалось ещё две обоймы и, расправившись с выпивкой, я быстро расстрелял их. Пули ложились гораздо точнее.
Ну где, где я смогу взять эти триста тысяч? На гоп-стоп идти? Ну а что, придётся, раз дело такое. Ладно, может быть, и не триста нужно, у этого гандона солярии пороскошнее да погламурнее, не рядовые, пусть двести, пусть даже сто пятьдесят, но и их где-то надо надыбать. Сам-то я денег никогда не откладывал, сколько было на руках – тратил до последней копейки. Жил по-советски: для чего сбережения в коммунизме, где денежные знаки отменены?
Взбудораженная черепушка лишь одно решение подсказывала, один вариант предоставляла: Белоснежка. Честно говоря, меня ломало у неё просить. Какой-то чужой она мне была, и за все эти месяцы так и не зародилась в сердце искренняя к ней симпатия. Даже просто потрепаться по душам не получалось – сразу скатывался в эмоциональный ступор. Вот что значит энергетические заряды разные, не стыкуются.
Всё же она мой товарищ по партии. Боевая подруга. Эмоции и комплексы надо держать при себе. Здесь рассуждать надо просто: требуется достичь цель – значит, не взирая на трудности, обязан выполнить задачу. Почему вон капиталюги в нашей реальности коммунистов победили? Потому что никогда и не в чём не сомневались. Тупо гнули свою линию и выполняли задания боссов. У них тоже кое-чему можно поучиться.
Решительность, снова заявившаяся ко мне во всей красе и полноте, торопилась тут же упорхнуть, и я не стал позволять ей вольничать. Стремительно вытащил из кармана телефон, отыскал среди имён Вику и нажал на кнопку дозвона.
Связь не устанавливалась, Викуша пребывала вне зоны доступа. Раздосадованный, я принялся названивать ей снова и снова, но с тем же результатом. Красавица либо отключила свой сотовый, либо свалила на шоппинг за границу, как они со своей матушкой любили делать раз в месяц-два. Впрочем, и за границей телефон должен был пахать. Это просто западло, вот как оно называется.
Ближе к ночи она всё же отозвалась.
– Виталик? – у-у ты, лапочка. Невинна, как трусики Мальвины. Ну как такую обругаешь, даже несмотря на то, что все в Звёздочке круглые сутки должны быть на связи?
– Вика, бабло мне надо. – Я понимал, что как-то неправильно начал разговор, не в той тональности и не с теми обертонами, но делать было нечего. – Можно взаймы, а можно и просто так.
– Ой, я не знаю, осталось ли у меня. Я потратилась в последние дни. Тебе сколько надо?
– Триста тысяч для верняка.
– Триста… – ни малейшего удивления. То ли натренирована, то ли действительно не деньги. – Ну, я посмотрю, сколько там на карточке осталось, только, знаешь, мне кажется, триста не наберётся. Тысяч сорок если. Но если хочешь, я у мамы попрошу, она не откажет. Только ей надо объяснить, на что они мне нужны.
– Ладно, не торопись, – я понимал, что это тот же самый облом. – Ты где вообще находишься?
– В Питере. В гости ездила. Знаешь, в Эрмитаж ходила. Там столько интересного!.. Хотя капиталюги относятся к нему наплевательски.
– Ну ладно, до скорого!
– Ой, слушай, а тебе Антон не звонил? Мне только что. Он это… Ну, как бы собирает всех. Как обычно.
– Когда?
– Завтра ночью. Ты понимаешь где?
– Понимаю, понимаю. Пока.
Вот ещё и Гарибальди тему мутит. Видимо, снова приказ от Политбюро. Опять надо Родине послужить.