В конце января 1917 года в Петрограде состоялась давно откладываемая конференция союзников, самое крупное и блестящее собрание из тех, что проводились в военное время. Во время беседы с царем Бьюкенен говорил о перспективах войны в самом пессимистичном тоне, и будущее показало поразительную точность его предсказаний. «В истории великих войн редко встречается такое явление, когда столь большое количество ответственных министров и генералов решились покинуть свои страны по делу, оказавшемуся столь бесполезным», – откомментировал событие Брюс Локарт, тогдашний вице-консул Британии в Москве. Британскую делегацию возглавлял лорд Альфред Милнер, член Специального военного кабинета, с генералом сэром Генри Вильсоном и еще пятью генералами в качестве военных советников. Франция прислала Гастона Думерга, министра колоний, и генерала Эдуарда Кастельно, возглавлявшего ставку, приехали и представители таких менее влиятельных государств, как Италия и Румыния. Члены делегации тщательно отбирались в надежде, что более внушительная делегация будет иметь больше шансов на успех. Дата конференции несколько раз переносилась по просьбе российского правительства, чтобы дать ему возможность подавить революционные настроения. Когда стало невозможно и дальше откладывать проведение конференции, Дума, которая должна была собраться 23 января, отложила начало своей работы до 27 февраля, чтобы избежать открытых политических разногласий.
Все представители союзников, пятьдесят человек, отплыли из Англии и прибыли в столицу России 30 января 1917 года. После пленарного совещания, состоявшегося 1 февраля, конференция разбилась на несколько комитетов, которые должны были обсуждать вопросы политики, финансов и транспорта, а также проблемы технического обеспечения армии, организации и стратегии. Армейские офицеры объезжали фронты, а гражданские чиновники и политики высказывались по поводу положения в стране. Бесконечная череда банкетов, завтраков и приемов создавала соответствующую торжественную и праздничную атмосферу и являлась средством помешать гостям серьезно обсудить те проблемы, которые, как всем было известно, были куда важнее мелких технических вопросов, рассмотрению которых делегаты посвящали столько времени. Но даже при этих, главным образом, добровольно принятых на себя светских обязанностях ни один из делегатов не попытался перешагнуть за рамки условности и поднять волнующие всех вопросы. Царь дал официальный прием, на котором вел себя с обычной безукоризненной любезностью, но упорно избегал затрагивать любые темы, кроме самых банальных. Трудно сказать, было ли это показной апатией или просто устранением от обсуждения сложных проблем, – качество, свойственное всем Романовым. Милнер, казалось, с самого начала потерял всю надежду и механически выполнял свой долг, не скрывая своего крайнего неодобрения. «Мы тратим время попусту!» – часто жаловался он. На одном из собраний он «демонстративно откинулся в кресле и громко застонал», когда направление дискуссии стало еще более безнадежным, вспоминал Родзянко. Только генерал Вильсон сохранял оптимистическое настроение, оживленно участвуя в торжествах.
Французскую делегацию, казалось, не столько тревожила перспектива революции, сколько обеспечение поддержки России ее территориальных претензий на предстоящей мирной конференции. В состоявшемся 3 февраля разговоре с царем Думерг добился необходимых гарантий на получение Францией территорий по левому берегу Рейна, о притязаниях на которые по полученной из Парижа инструкции Палеолог заявил в официальном письме российскому министру иностранных дел. Эти переговоры держались в секрете, и британское правительство ничего о них не знало, пока в ноябре того же года большевики не опубликовали этот факт в газетах. От французов решительно потребовали объяснения, и они прибегли к совершенно неубедительному, но безошибочно срабатывающему приему, заявив, что Думерг превысил данные ему полномочия. Конференция закончила свою работу 21 февраля 1917 года, и результаты ее были весьма ничтожные, если не считать оценки нужд российской армии и обмена мнениями по широкому кругу вопросов. Просьба делегатов о разрешении задержаться в Петрограде до очередного созыва Думы была отозвана, когда кто-то из придворных чинов по секрету признался, что если они останутся, то начало заседаний Думы придется отложить еще на две недели. Одного этого намека было достаточно, чтобы делегаты встревожились по поводу опасной политической ситуации в стране. Тем не менее даже явные признаки коррупции и дезорганизации, волнения и стачки в Петрограде, предупреждения лидеров Думы и различные планы смещения правящей четы, о которых открыто судачили в обществе, не смогли вызвать в членах миссий представление о неминуемо приближающейся революции. Исключение, возможно, составлял сэр Уолтер Лейтон, эксперт по военному снабжению, который выразил свое частное мнение, отличающееся от официального отчета. На удачное предсказание приближающейся революции претендовала также итальянская делегация, но веских доказательств, что их политическое предвидение оказалось основательнее прозорливости коллег из других стран, не существует. Милнер, который на протяжении всей работы конференции сохранял мрачное выражение лица, в своем докладе военному кабинету сообщил, что «в разговорах о революции было много преувеличений, и особенно относительно предполагаемой нелояльности армии». Думерг был еще более оптимистичен. «Я привез превосходные впечатления от поездки, – сообщил он корреспонденту газеты «Матен». – Из всех разговоров, которые я имел, и из всего, что я видел, ясно, что Россия единодушно настроена продолжать войну до полной победы».
Спустя два дня после отъезда миссии Милнера из Петрограда царь дал аудиенцию председателю Думы Михаилу Родзянко и услышал то, что должно было послужить ему последним предостережением. Холодная сдержанность, с которой обычно принимался председатель, на этот раз превратилась в ледяную. Николай равнодушно слушал доклад Родзянко о сложности политической обстановки в стране и наконец раздраженно его прервал: «Вы не могли бы побыстрее закончить с докладом? Меня ожидает к чаю великий князь Михаил Александрович». Родзянко торопливо дочитал доклад и закончил следующим: «Считаю своим долгом, ваше величество, выразить вам мои глубочайшие опасения и убеждение, что этот мой доклад вам будет последним». Николай поинтересовался, почему он так считает. «Потому что Дума будет распущена, – последовал ответ, – а курс правительства не предвещает ничего хорошего… Вы, ваше величество, со мной не согласны, и все останется по-прежнему. Последствиями этого, по моему убеждению, станет революция и анархия, которую никто не будет в силах обуздать». Николай на это ничего не ответил и лишь коротко простился с Родзянко.
Дума собралась через четыре дня, когда на улицы Петрограда вышли бастующие рабочие, в основном сохраняя порядок демонстрации. Открытые призывы к политическим беспорядкам не высказывались, но ситуация казалась временной и могла продолжаться до тех пор, пока либо мнимая революция сверху, либо подлинная революция снизу не устранит растерянность членов Думы. Еще через неделю царь изъявил желание обсудить вопрос об одном из важных министерств и объявил о своем намерении прийти в Думу, чтобы сделать заявление по этому вопросу. В последний момент он передумал и 8 марта уехал в штаб войск, получив окончательные заверения министра внутренних дел, что для подавления возможного восстания в столице будут приняты все меры. В тот же день разразился «хлебный бунт», и забастовали более девяноста тысяч рабочих. К 9 марта беспорядки и забастовки стали еще более серьезными, их не могли подавить, потому что вызванные для восстановления порядка казаки стали брататься с рабочими. И все же пока еще никто не думал, что давно ожидаемая революция, о которой мечтали миллионы людей и ради которой пожертвовали своей жизнью тысячи, становилась наконец реальностью.
Бьюкенен, который не был склонен недооценивать опасность революции, в своих донесениях в Лондон стремился приуменьшать трудности. Он приводил высказывание советника посольства о том, что проблема разрастается, «как это происходило уже раньше», говорил об «огромных толпах людей» и о случаях «некоторого беспорядка, впрочем, несерьезного». Такой же была преобладающая точка зрения даже в революционных кругах, но сила уже «выплеснулась на улицы» в ожидании появления нового политического устройства.
Глава 2
Союзники и мартовская (Февральская) революция
Взбунтовавшиеся безымянные массы Петрограда совершили последний толчок, который предал трехсотлетнюю династию Романовых полному и неоплакиваемому забвению. В течение пяти дней на улицах столицы бурлил народ, пока 12 марта растущее неповиновение войск не переросло в настоящий мятеж, и то, что казалось серьезным восстанием, перешло в увенчавшуюся успехом революцию. Когда было уже слишком поздно, Родзянко отправил царю вторую отчаянную депешу – первую царь оставил без внимания, – умоляя немедленно принять какие-то меры: «Меры должны быть приняты незамедлительно, ибо завтра будет уже поздно. Пробил последний час, когда должна решиться судьба страны и династии». Прочтя депешу, Николай раздраженно заметил: «Этот толстопузый Родзянко снова написал мне полную чушь, на которую я даже отвечать не буду».
После 12 марта едва ли один человек поднялся на защиту старого режима, настолько он себя дискредитировал. Против взбунтовавшейся столицы были посланы войска, но они самовольно «демобилизовались» и присоединились к революции. Заразительная атмосфера товарищества и братства охватила шумную толпу, кипящую энтузиазмом. Классовые различия стирались и снова стали проявляться только после того, как прошло первое опьянение победой. Всех ораторов слушали с одинаковым жадным вниманием, были ли они самыми рьяными революционерами или консервативными националистами вроде Родзянко. Из тюрем были выпущены все заключенные без разбора, как политические, так и уголовники. Большого кровопролития не произошло, так как полиция оставалась преданной монархии. Обнаружив человека в полицейском мундире, хотя большинство полицейских благоразумно поспешили от них избавиться, толпа жестоко с ним расправлялась, но, принимая во внимание размах переворота, таких случаев было не так уж много.
События развивались столь стремительно, что не успевавшие реагировать на них Дума и царь значительно оторвались друг от друга и от революционных масс. К тому моменту, когда Николай наконец решил, что необходимо немедленно создать ответственное министерство во главе с Родзянко, думские лидеры также опоздали выполнить свой план по спасению монархии, для чего намеревались возвести на трон одного из великих князей. Оказавшись перед фактом массового дезертирства из армии, Николай II 15 марта отказался от трона в пользу своего двенадцатилетнего сына Алексея, назначив регентом своего брата, великого князя Михаила. Милюков возвестил об этой смене правителя собравшейся перед зданием Думы толпе и попытался пояснить смысл события, но ему не дали говорить, заглушив его криками. Позднее Николай передумал назначать наследником трона Алексея из-за его хронической болезни и в официальном манифесте об отречении возложил царствование на великого князя.
16 марта думский комитет пытался убедить Михаила согласиться на правление. Поскольку ни Милюков, ни Родзянко не могли гарантировать его личную безопасность, Михаил счел благоразумным отказаться от престола. Окончательно осознав полное крушение идеи конституционной монархии, думские лидеры продолжали лихорадочно искать какие-либо лозунги, посредством которых революцию можно было бы «дисциплинировать» и сделать ее порождением самой Думы. Французский посол, вызванный Родзянко для совета, сказал, что его прежде всего беспокоит вопрос войны и что необходимо как можно скорее восстановить порядок и свести к минимуму все последствия революции. Василий Шульгин, депутат-консерватор, выразил чувства своих коллег, когда предупредил, что «если мы не возьмем власть, ее возьмут другие… те, кто уже выбрал на фабриках каких-то негодяев». «Негодяи на фабриках», о которых он говорил, были представителями Советов рабочих и солдатских депутатов, уникальной формы революционной демократии, которая впервые заявила о себе во время революции 1905 года. Советы представляли собой местные образования, в состав которых входили депутаты, избранные из среды рабочих, крестьян и солдат. Поскольку Петроградский Совет располагался в самой столице, во время мартовской (Февральской) революции он обладал гораздо большим влиянием и властью, чем советы, находившиеся за ее пределами. Эти организации отражали действительное состояние народного мнения гораздо точнее, чем Временное правительство, которое приняло на себя руководство страной после отречения великого князя. Возник феномен «двойной власти» с непреодолимым противоречием интересов, представляемых законным правительством и фактически существующей властью Советов; это противоречие поначалу было не очень заметным, но постепенно все более обострялось, пока в ноябре большевики не сумели захватить власть.
Лидерами Думы было избрано Временное правительство. Оно возглавлялось князем Георгием Евгеньевичем Львовым, честным, но бесцветным кадетом правого крыла. То, что на этот пост был избран именно он вместо более ожидаемого по логике кандидата Родзянко, было результатом влияния Милюкова, чья личная непопулярность в народе помешала ему самому стать главой правительства. Милюков контролировал деятельность нового правительства, но сам удовлетворился портфелем министра иностранных дел. В целом кабинет контролировался кадетами и консервативными националистами (октябристами), единственное исключение составлял пост министра юстиции, который был отдан Александру Федоровичу Керенскому, юристу умеренных левых взглядов, вскоре ставшему главной фигурой правительства. Николай Чхеидзе, меньшевик, недавно избранный председателем Петроградского Совета, был рекомендован на пост руководителя Министерства труда, но отказался от него, подчиняясь резолюции Исполнительного комитета Совета, которая высказалась против участия во Временном правительстве. Керенский, который так же был членом Совета, отказался подчиниться резолюции и тем не менее сохранил твердое положение в обоих лагерях. Как выразился Ленин, правительство было сформировано из «десяти министров-капиталистов и Керенского в качестве заложника демократии».
Конец ознакомительного фрагмента.