Блин! Трусы потерял, прыгун хренов. Несколько гребков руками, и я на поверхности. Хватаю рукой черную тряпку-трусы и отплываю в сторону, давая яхте пройти, тихо рассекая воду. От осознания возможной глубины или обитания здесь чего-нибудь огромного и плотоядного мурашки бегут по телу. Да и вода холодная, опускаешь ноги вниз и тут же отдергиваешь от холодного прикосновения темноты, стараешься держать тело ближе к поверхности. Наверное, градусов четырнадцать, а может и меньше. За идущей под парусомяхтой хвостом тянется десятиметровый канат. Не слышно грохота мотора, потому что он выключен, и только легкий ветер толкает судно вперед, давая возможность насладиться всплесками воды. Это чудо, как тихо бывает среди вод, когда не видно берега, так тихо, что чайка, крикнувшая что-то на одном конце горизонта, слышна на другом.
Хватаюсь за канат и одними руками подтягиваюсь к корпусу корабля. Выход силой, растягиваюсь на нагретом деревянном корпусе корабля. Отдыхаю, и еще пару раз прыгаю за борт, но силы скоро заканчиваются. Пресная вода из-за малой плотности не держит тело на поверхности, поэтому приходится двигаться быстрей, чем в морской, чтобы удержаться. А постоянные подтягивания и выходы силой утомляют и прибавляют аппетит. Сегодня у нас макароны по-флотски. Мы сами себе готовим, и это шанс сделать еду по- настоящему вкусной. Нас всего шестеро и седовласый капитан («тысяча чертей и якорь мне в задницу»). Такое ощущение, что в голове у него вся справочная информация мира – спроси его, и он ответит. Иногда я его достаю совсем своими расспросами.
– А в какой стране сделали эту яхту?
– В Голландии (Ничего себе, оказывается, у них корабли и из дерева делают).
– А из какого дерева?
– Из красного.
– Так дорого ведь?
– Зато надежно и престижно.
– А что это?
– Эхолот.
– А зачем вам эхолот? Киты же здесь не водятся?
– Зато дно можно прощупать и обойти отмели.
– А как яхта из красного дерева оказалась у вас?
– Уф-ф! – вздыхает, – государство выкупило ее на аукционе и отдало флоту. А флот распределил ее нам.
– А в каком году это было?
– Что, тебе так это важно?
– Ну, не знаю, вдруг такой же любопытный, как я, попадется.
– Тогда отвали!
– Чего?
– Ешь, говорю!
– А, спасибо.
– Пожалуйста.
– Как вкусно!
– Да замолчи ты, наконец!!!
– Я просто спросил…
– Бля-я-я! – проводя ладонью по лицу и оттягивая вниз кожу. – Я выкину тебя за борт в одних трусах, и будешь потом дальнобойщикам объяснять, в какую сторону тебя подбросить.
Молчу, жую, соплю и улыбаюсь. Я вижу, что он добрый и несерьезно злится. Это игра в старого морского волка («хо-хо-хо и бутылка рома»).
Мы пришвартовались у острова Коневец. Для тех, кто не знает – это остров-близнец знаменитого Валаама. Только в отличие от своего брата, он не превратился в сплошной бизнес на религии. На Валааме продают все, что можно, вплоть до обычных камней. Если вдруг камни кончатся, то священники-бизнесмены завезут новые. Толпы туристов из святого спокойного места сделали торговый центр, где любой желающий за определенную сумму может инвестировать свою совесть спокойствием. Совесть очищается или набирает бонусы-баллы. Люди успокаиваются и живут с легким сердцем, считая, что им все прощено за деньги. Огромные храмы воздвигнуты на деньги бандитов, чиновников и бизнесменов. Чем больше и богаче храм, тем больше крови и нечестивости на спонсорах. И они считают себя спасенными. И жирные от лососины монахи потной ладошкой отпускают им все грехи. Представляю себе такого спонсора на Суде Божьем. Читают его личное дело, в котором убийства и предательства, тщеславие и корысть, а он заявляет: «Но я же заплатил миллион в церковную кассу?!!» «Простите, не заметили, ведь это меняет все дело!» По-моему, нелепо.
На Коневце нас встретил высокий жилистый батюшка в длинной черной рясе и с крестом на груди. Относительно небольшой и серебряный, он не опошлял вид священнослужителя и играл больше роль отметины. Священник помог нам пришвартоваться у причала, завязав швартовые концы морским узлом, и проводил нас до места, где мы будем пребывать в свободное время. Нас разместили в комнатушке-келье с низким, но уютным потолком, у самой крыши. Наш капитан договорился о двухнедельном проживании при соборе и еде в обмен на работу на благо монастыря. Поскольку работать нужно было только с завтрашнего дня, то я забросил, не разбирая, вещмешок под кровать и ушел исследовать остров. Хочу это чудесное, с положительной энергетикой, место описать подробней.
Наше строение располагалось на холме, возвышавшемся над островом. Здание было с одним входным подъездом и окнами, выходившими на Ладогу и причал с яхтой. Если так и смотреть, то слева будут стены церкви, квадратом подчеркивающие свою территорию четырьмя связанными между собой корпусами. Часть стены закрыта железными лесами, идет ремонт обветшавшей стороны. Высокие, во всю стену, входные арки закрыты коваными воротами. В части стены, приближенной к нам, находится колокольня, где звонарь, извлекая мелодичный звон, возвещает об очередной службе. Если войти через арку во внутренний дворик, можно попасть на кухню, в столовую и опочивальню священнослужителей. Насколько я понял и разобрался в их иерархии, здесь жили белые монахи, которым разрешалось иметь семью и детей, читать газеты и ежедневным трудом прославлять Творца. А отдельно от всех построек было другое строение с колокольней, где жили в отшельничестве от других островитян черные монахи, посвятившие жизнь непрерывному замаливанию грехов всего человечества. Они отреклись от всего мирского и дни и ночи проводили в молитвах, прерываясь только на редкий сон и скудную постную еду. Их я так и не увидел, поскольку они не выходили из своих обителей, и только белые священнослужители изредка к ним наведывались по необходимым делам. Обычным людям вроде меня туда было не попасть. А если пойти с горки к причалу, но не спускаться до конца и свернуть налево, можно наткнуться на несколько простых по архитектуре строений, похожих на бараки, и одно похожее на загородный четырехэтажный деревенский дом. Последнее строение – это маленькая гостиница для туристов из Финляндии. Они, никому не мешая, культурно проводили летние дни, наслаждаясь духовным равновесием этого места (в отличие от многих их собратьев, посещавших нашу Родину с целью отведать русской водки).
А в похожих на бараки зданиях монахи на летнее время обустраивали детей-сирот, предоставляя им что-то вроде летних каникул в трудовом лагере (ничего такого не подумайте, это же вам не католическая церковь J).
Мимо них шла широкая пыльная дорога, тянувшаяся до самого края острова. Я шел по ней и смотрел на песчаную береговую линию, усеянную ржавыми канистрами, цистернами и прочим военным хламом, оставленным здесь детьми пролетариата. Мне немного стыдно, что я военный и имею косвенное отношение к этому оставленному беспорядку. Колючая проволка, гильзы, остовы корпусов торпед – все это теперь ржавело и гнило на желтом песке, привнося жесткий контраст в пейзаж…
Постный, без мяса, но вкусный завтрак был съеден в один присест. Мы сидели за общим столом с белыми священнослужителями и их семьями, в которых были дети школьного возраста, и ели овощное рагу. Одетые в простую одежду и ухоженные, были они будто с другой планеты. Пока наши перешептывались и что-то обсуждали, островитяне, кроме молитвы, не проронили больше ни слова. Я смотрел на них и думал, съев свою порцию: «Интересно, а они здесь с рождения или приезжают на лето?» Один из детей, мальчик лет шести, поймал мой взгляд и посмотрел на меня так, что мне стало неловко за свое любопытство. Рядом со мной остановилась молодая женщина в косынке и фартуке поверх темного мешковатого сарафана. В ее руке была кастрюля с рагу, из которой торчала ручка металлического половника с витиеватым узором.
– Может, добавки? – спросила она, глядя на меня.
От нее пахло уютом, костром (как оказалось позже, еду готовили здесь на углях) и молоком. Я был обескуражен непривычной для меня заботой, которую мало видел в последние годы, поэтому не нашелся что сказать и просто улыбнулся. На ее щеках зарделся румянец, и она тоже сдержанно улыбнулась, как бы украдкой поглядывая по сторонам, не увидел ли кто. У нее глаза василькового цвета.
Я вышел на улицу. Странный, вкусный воздух пьянил, приводя в полнейший восторг мое безумное Я. Кто бы мог подумать, что я на этом острове, с монахами, что я приплыл на яхте из красного дерева, где каждый сантиметр исследован моей босой ногой?! Мой земной, жестокий, ублюдочный мир меркнет в сознании. Я дышу полной грудью и чувствую себя свободным. Комаров и мошкары здесь нет, как ни странно. Из столовой выходит монах, и я отягощаю его этим вопросом. Монах говорит: «Такое каждые пять лет бывает, вам просто повезло»…
…Огромный стог сена, к которому мы подъезжаем на тракторном прицепе, такой воздушный и мягкий. Пахнет свежескошенной травой. Я в восторге от стога, раньше мне не приходилось их видеть, только по телевизору и в кино. Мне захотелось испытать мягкость природной перины и, разбежавшись, я прыгаю в середину горы сена. Крутанувшись через голову в воздухе, лечу в романтическую конструкцию из кино про деревенских жителей. Жизнь в эти секунды потекла очень-очень медленно. Я проваливаюсь в это мягкое сено и вижу острые наконечники вил, торчащие вверх, в самом центре. Что-то сделать уже поздно, и я просто смотрю. Как в замедленной съемке острия проходят в миллиметре от кожи лица, задевая ресницы глаз. Тело ведет по наклонной вниз, и зубчики гигантской расчески поглаживают мою голову. Достигнув конечной точки падения, когда сено, смявшись под моим весом, немного отпружинило, я, оттолкнувшись ногами, как лягушка из пруда выскакиваю из стога, судорожно хватая ртом воздух, и нервно провожу руками по лицу, как бы смахивая с себя легкое, но неприятное прикосновение холодного металла. Понимая, что кто-нибудь захочет прыгнуть следом, я вскакиваю и, выставив перед собой руки, кричу: «Стойте, не прыгайте!» В них ловится долговязый СВИН, который летел уже с борта прицепа, выгнув спину. Я ору на него, а он хлопает свинячьими глазками и лыбится, похрюкивая. Клянусь, если бы у него был хвостик, то он бы им задорно махал.
Страх настигает меня только после того, как я показываю вилы остальным – ничего объяснять не надо. Могло бы получиться как в том анекдоте. «Звонок в дверь. Мужик открывает, смотрит маленькая, трясущаяся смерть с косой, в черном капюшоне, поверх которого бантики нарядные и фенечки разноцветные из бисера в виде цветочков и птичек.
Мужик: Ты кто?
Смерть: Смерть я.
Мужик: А что такая нелепая?»
Ха! Ха! Ха! Моя смерть приперлась бы с вилами, присыпанная сеном. Так бы и написали в некрологе: «Умер в стогу». И ниже приписка, рукой СВИНА: «Как герой!»
– Спасибо, Господи! – весь день слетает с моих уст, пока мы собираем скошенную траву…
…Около восьми вечера выключают свет. Белые ночи кончились, поэтому ничего не видно, кроме очертаний. Я уже познакомился с несколькими послушницами, симпатичными девушками и одной семнадцатилетней девочкой-сиротой-блондинкой. Послушницы оказались с чувством юмора, и нам было над чем посмеяться. Частенько я забегал к ним в келью, на второй этаж нашего корпуса, мы сидели и рассказывали что-нибудь смешное. Оказалось, что сюда они приезжают только на лето, а в остальные времена года – обычные девчонки.
– А ты смотрел «Футураму»? – спрашивает одна.
– Да, классный мультик, пародия на наше общество, – отвечаю я.
– Там есть персонаж Бендер. Он робот, который пьет, курит, ворует и имеет сказочную мечту: убить всех ЧЕЛОВЕКОВ.
– Ну?
– Так вот, это и есть я весь остальной год в мирской жизни. А здесь я от нее отдыхаю, – говорит милая девушка с озорными конопушками.
Мы обсуждаем запомнившиеся моменты из мультиков и фильмов и обыгрываем их по ролям. Иногда затихаем, слыша шаги в коридоре, чтобы не пропустить момента, когда нас смогут застукать, ведь могут пойти слухи о распутном поведении в святом месте, поди потом докажи, что мы просто общались. Мне не хочется говорить о своей жизни, и им тоже, поэтому постоянно говорим на отвлеченные темы. И смеемся. Много смеемся. Мне хочется смеяться вместе с девчонкой с веселыми конопушками…
…Девушка-сирота-блондинка сидела, положив голову мне на плечо, и смотрела на блики костра. В огне что-то потрескивало, и нас обдавало жаром. Тепло и светло спереди, темно и прохладно сзади. Пляски языков пламени завораживали. Тихо и почти безветренно вокруг, только шепотом поет грустным перебором гитара в руках паренька из нашего экипажа. Даже облака на небе растворились, открыв звездную карту.
С ней можно было молчать. Это было ее сущностью. Она обожала молчать и очень старалась, чтобы молчал я. Хоть язык мой вкупе со ртом и пытался поведать ей что-то, что я думаю или ощущаю, она подносила указательный палец к моим губам и шикала.
– Ш-ш-ш! – слушай…
– Ш-ш-ш! – смотри…
– Ш-ш-ш! – чувствуй…
– Ш-ш-ш! – дыши…
И я слушал, смотрел, чувствовал и дышал. И действительно, зачем что-то говорить, когда можно слушать? В ее жизни, наверное, было много пустых слов-обещаний, лжи, надежды, но все они оказались словами. Иногда я порываюсь что-то уточнить, но она быстро меня одергивает. Ей на следующий год уже поступать в институт и устраиваться работать, поэтому она молча прощается с островом и показывает мне его таким, каким видит. Она показала мне качели, которые будут сниться мне всю жизнь. В стороне от большой пыльной дороги, спрятавшись за частоколом соснового леса, висит широкая и толстая доска, толстые веревки уходят от нее к самым верхушкам высоких хвойных великанов. Сосны с качелями росли у края крутого высокого обрыва, уткнувшегося внизу в песок. Берег как бы приобнял водную гладь, создав маленькую заводь, бухту, в которой могут отдохнуть наши души-корабли от шторма-жизни.
Здесь, вдали от остальных людей, блика костра и еле слышного звона гитары мы сидели на теплой, словно живой дощечке, молчали, болтали ногами и смотрели на небо, звезды, огромную луну, серебристую рябь-дорожку на воде, тени деревьев. Мы вслушивались во всплески воды, скрип сосен при покачивании нашей дощечки, молчание луны и шепот легкого ветерка, который усиливался при раскачивании вверх и вниз. Вверх и вниз. Вверх и вниз.
Мы чувствовали холод звезд, зябкость стылого воздуха над озером, высоту нашей насыпи и тепло плеч друг друга. Мы отталкивались ногами от земли назад, все сильней и сильней, и качели несли нас вперед, и все выше и выше. Мир, замерший, красивый, как на открытке, проносился из стороны в сторону, сливаясь в один размытый узор. Только луна неподвижно стояла, приковав наши неотрывные взгляды. Насыпь при каждом толчке заканчивалась под нами, и мы замирали на миг в высшей точке полета, чувствуя под ногами десятиметровый обрыв. Ощущение, словно летишь в воздухе, расправив крылья, но что-то не дает тебе улететь и с силой тянет в глубь острова, под темноту деревьев, вглубь нашей жизни, вглубь наших сосен-проблем. Стенания деревьев становятся чаще и громче. Мы поднимаемся выше и выше, пока в один миг не замираем, резко вонзив ноги в землю, тем самым остановив качели и мир. Восторженные чувства переполняют нас. Мы тихо улыбаемся и смотрим на небо. Возможно, лучше всего было бы поцеловаться, но мы ничего такого друг к другу не чувствуем. Мы словно брат и сестра, увидевшие кусочек мира под одним углом. Чувствуется что-то в ней неуловимо родное. Она встает и уходит назад, к костру. Вдоволь насладившись этой красотой, отправляюсь следом.
У костра нет никого из тех, с кем я сидел. Только один незнакомец в черной рясе сидит в бликах огня и тихо улыбается, закрыв глаза. Он – спокойствие этого мира. Он – отражение тихого треска сырых сучьев в пламени костра.
Я сажусь неслышно рядом и задумываюсь о том, чтобы остаться здесь навсегда. Здесь нет алкоголя, сигарет, наркотиков, секса – а мне безумно хорошо. Можно сказать, что я счастлив. Обратной дороги не будет. Конечно, меня не выдадут властям, но для того мира я превращусь в дезертира-беглеца. Чувствую взгляд незнакомца в черной рясе и поднимаю взгляд от огня на него. Некоторое время смотрим друг на друга и молчим, но вот я задаю свой вопрос:
– Каково здесь?