Метро поразило живостью движенья. Похоже, час пик здесь никогда не кончался. Запомнилась одна девушка. Я остановился напротив открывающихся дверей поезда, за стеклом которых, опустив голову куда-то вниз, стояла эта белокурая бестия. Не с желтоватым оттенком, как у многих, а с цветом волос, словно белый, никем не тронутый курган снега на Северном полюсе. Прическа была как у героини фильма Люка Бессонна «Дансер»: африканские косички, напоминающие кудри «Хищника», только очень тонкие. Медуза Горгона, убившая качественной химией своих змей, одета была во все белое: брючный костюм, кожаные перчатки, туфли и кожаный плащ (крыльев не было, точно). Тон одежды выгодно подчеркивал ее искусственно созданный загар. Когда двери открылись, она подняла на меня глаза.
– У нее змеиные глаза! У нее змеиные глаза! – восторгаюсь я, осознавая, что это всего лишь линзы. Я восхищен исходящей от нее энергетикой и не замечаю, что чуть не кричу про форму зрачков. Она слышит, и рот ее искривляется в улыбке, обнажая верхний ряд белоснежных зубов с резко выделяющимися клыками, как у вампира. Улыбка предназначена не мне, а всем, кто обратил на нее внимание. Она довольна собой и своим эффектным появлением из «железного червя», привезшим ее на вечеринку. Не хотелось бы знать, что у нее в голове творится. Раньше мечтали быть героями космоса или войны, а теперь круто быть вампиром или бандитом. Про это и кино снимают постоянно.
– Тусовщица, – мелькнуло у меня в голове вслед девчонке…
– Дурак, – мелькнуло у нее…
Здесь скорость жизни была другая. Это ощущалось во всем. Здесь бежали не только вниз по эскалаторам, но и вверх. Все спешили, потому что и время спешило. Здесь людям некогда остановиться. Некогда болеть. Некогда нормально поесть. Некогда выспаться. Здесь все nonstop. Здесь люди готовы отдать все за то, чтобы в сутках было тридцать шесть часов, потому что двадцать четыре часа расписаны по минутам в их органайзерах. Здесь даже некогда поругаться на наступившего тебе на ногу, потому что через секунду он уже далеко (и это – за время поворота головы в его сторону)…
Человек с саксофоном остановился и, открыв на полу чемоданчик, заиграл. Словно в ускоренной съемке, в саквояж падали денежные знаки. Как осенние листья, они кружились в отпущенном им интервале, и уже через десять минут ворох купюр горой возвышался в резервуаре. Человек с саксофоном закрыл чемоданчик и ушел. Кто-то забыл выключить ускоренную перемотку…
Морская форма была окружающим в диковинку. А буква «Н» на погонах заставляла людей спрашивать: «А что означает эта буква?». Отвечать «Воспитанник Нахимовского военно-морского училища» показалось скучным и неоригинальным. Поэтому родился шквал новых вариаций на тему «кто мы», из которых были озвучены: «нейтронные войска», «водородные войска», «Николаевский полк», «партия любителей буквы Н», «необходимое подразделение», «нет детству», «НАТО не пройдет»… Наши утверждения воспринимались на «ура». Но в один из таких вечеров, после выпитого пива, на этот вопрос кто-то из взвода ответил (в шутку, конечно): «Мы из Чечни!» (шла вторая Чеченская кампания)… Сказанное больше имело целью отвязаться от расспросов и этого человека, чем задеть чьи-то чувства. Дальше все развивалось, как эпизод из фильмов Тарантино, нелепо и страшно.
Москвич, услышавший этот ответ, через миг материализовался возле сказавшего. На вид ему было лет сорок-сорок пять, немного выше меня, примерно метр восемьдесят пять, жилистый и с гусарскими усами. Резким, почти неуловимым движением, он схватил руку нахимовца двумя пальцами и немного нажал. Раздался хруст в образовавшейся тишине.
– А-а-а! – пропел пленник, немного привставая на цыпочки. Пленника звали Коля. Хоть его многие ненавидели за заносчивость и бахвальство большими деньгами, но сейчас перед внешней агрессией, все про это забыли и подались вперед с целью урезонить «Гусара». А тот посмотрел на нас и пригвоздил каждого к определенной точке в пространстве какой-то непонятной, сверхъестественной силой. В своей последующей жизни такое же ощущение я испытал от зияющей черной пустоты направленного на меня пистолета. Не спрятаться, не скрыться. Осознаешь, что пуля быстрей окажется в твоем теле, чем ты успеешь сказать: «Мама!» Хоть и далеко, но все равно пытаешься немного отклониться в сторону. Вот какой у него был взгляд, как у взведенного пистолета, пронзительный. Нас было двадцать два человека, СААВЕЙ и офицер с кафедры физкультуры, клявшийся, что даосские монахи передали ему многовековые знания по рукопашному бою - половым путем, что ли? Но никто не дернулся с места, чтобы не качеством, так количеством освободить из мертвой хватки «своего». От москвича пахло дорогой туалетной водой и чем-то, нам доселе неизвестным.
– Из Чечни, говорите…
– Мы пошутили, простите… – зашушукались «нейтронные войска».
– Я – командир подразделения «Альфа», – произнес он, холодно чеканя каждое слово. – Слышали про такое?
– Да. Да! Конечно! Да… – закивали все утвердительно головами.
В разговор, наконец, вмешался наш «даосский монах»:
– Поймите, они лишь дети…
Но Гусар его перебил:
– Дети, говоришь? Те, кто пачками гиб в этой войне, ненамного старше их. Многие только школу окончили. Многие в свои девятнадцать-двадцать стали инвалидами на всю жизнь! Многие вернулись параноиками, не приспособленными к обычной жизни. Многие вчера сидели за партами и дергали за косички одноклассниц, мечтая о карьере и семье! Многие ли из вас ходили под пулями, вжимаясь в каждый куст? Что вы знаете о том, о чем говорите?
– Но…– попытался, было, что-то вставить наш офицер.
– Никаких но! – снова перебил его Гусар. – За проявленную браваду и глупость нужно платить! Понятно?!
– Да-а-а! – хором вместе с «даоссом» пролепетали мы.
– Сейчас этот человек… – немного нагнувшись к пленнику, он спросил милым голосом, как Якубович в «Поле чудес». – Как вас зовут, любезный?
– Коля! – немного фальцетя от усилившейся хватки, ответил тот.
– Прекрасно! – улыбнулся Гусар. – Сейчас Олег будет нам читать стихи! Ваши подсказки приветствуются! Начнем?!
– А какие стихи? – промямлил пленник.
– Да какие хотите. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений, маленькая демонстрация! – с этими словами в его второй руке появилась шариковая ручка в толстом пластмассовом корпусе с металлической отделкой и ободком. Он приподнял ее немножко над собой, для лучшей видимости. Взял за середину, и сжал ее между указательным и большим пальцами. КРАК! Раздался треск, и как будто взрыв изнутри разделил ее на сотню осколков, которые разлетелись вокруг. Теперь я понял, чем пах этот человек, кроме дорогой туалетной дорогой воды. Этот запах назывался СИЛА. У него она шла изнутри, как в фильме про джедаев, где зеленый морщинистый человечек, замеченный также в рекламе PEPSI, объясняет Люку Скайвокеру, как ее в себе открыть и использовать. Похоже, что этот человек открыл ее в себе.
Мы начинаем читать стихи. Что может вспомнить с ходу подросток, заканчивающий школьную программу?
– Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог.
Он уважать себя заставил… и так далее.
Правильно. Александр Сергеевич Пушкин, быль! Возможно так бы и начал каждый из нас, не понимая всей серьезности ситуации. Но было не до шуток. Только ПАРАМОН (про него история позже) несколько раз толкнул с силой СААВЬЯ из общей массы, желая ему скорой «смерти храбрых», со словами:
– Давай, одноразовый сапер, разминируй хоть одну мину в своей жизни. Толку от тебя мало, зато дети твои смогут участвовать в тестировании новых лекарств, спасая животных. Давай дуй на передовую, спасешь всех картавым чтением классики. Обещаю не ржать на твоих похоронах и вознести в изголовье твои клоунские гигантские ботинки.
СААВЕЙ упирался и тихонько шипел: «Па-а-моннн, я тепя упьу, сука».
Стихи давались с трудом и только коллективно. Каждый вынимал по нескольку строчек из засоренной боевиками, уставом, эротическими журналами и подробностями личной жизни заокеанских кинозвезд головы. И в итоге все получилось. «Якубович» отпустил руку и, улыбнувшись, как порядочный семьянин, спросил:
– Откуда вы?
– Из Питера, – замямлили было мы, но увидев его хмурые брови, поправились. – Из Санкт-Петербурга, славного города на Неве, - чем вызвали на его лице новый приступ умиления, словно у милого папашки, узнавшего об отличной оценке своего сына в школе.
– А хотите, я сам прочитаю вам стихи? – и, не дождавшись ответа, выразительно, пропуская через себя каждое слово, прочитал. Это были, бесспорно, прекрасные стихи. В них говорилось о любви и смерти, о чести и долге, о предательстве и верности. Когда он закончил, все захлопали в ладоши (ПАРАМОН похлопал СААВЬЯ по затылку).
– А сколько вам лет? – с небольшим прищуром спросил этот человек.
– Шестнадцать, кое-кому семнадцать, – ответили мы.
– Надеюсь, товарищ капитан не будет противиться, если я устрою вам экскурсию по центру Москвы? – сказал он и посмотрел на нашего офицера.
– Но… понимаете…
– Понимаю, – прервал нечеткую речь Гусар. – Очень даже понимаю. Наверное, это вы не понимаете? Вот, смотрите, – с этими словами он развернул перед носом пИдагога удостоверение, в котором последний, порыскав глазами, судя по выражению лица, прочитал что-то очень важное.
– Но понимаете… они опаздывают… – снова начал оправдываться и мямлить капитан, но снова был прерван.
– Мое звание – полковник. И я приказываю вам, как младшему по званию и служебной лестнице, следовать за мной. Это не отнимет много времени.
– Но… – попытался робко вставить наш даосский монах.
– Если будут проблемы с опозданием, позвоните по этому номеру, – и протянул визитку…
В ту ночь он показал нам Златоглавую какой он видел ее. Лучше любого искусствоведа он рассказывал то об улице, то о квартале, то об интересных событиях, происходивших прямо здесь. Гусар ссылался на источники, даты, имена. Даже характеры участников он описывал в подробностях. Временами он упоминал о своей биографии. Оказалось, что он брал Дворец Амина и участвовал во многих операциях. Но он вовремя переключался на великолепие современной архитектуры. Наверное, информация была секретной. Я смотрел на него, и с каждой минутой мне все больше хотелось, чтобы это он был нашим офицером-воспитателем. Он сильно отличался от офицеров в моем заведении. Скорее он был похож на героя книг, чем на офицера нынешней армии. Что-то в нем было по-отечески заботливое. То, чего мне так сильно не хватало в моих родственных связях. Как ни грустно признавать, но мне не хватало такого ОТЦА. Я уже представлял его верхом на коне в гусарской тужурке, в дыму артиллерии, когда он остановился и, попрощавшись со всеми за руку, ушел. Мне хотелось его остановить, крикнуть вслед: «Стой! Возьми меня с собой! Я хочу каждый день видеть достойных людей, ради которых можно умереть! Будь наставником! Не оставляй меня снова с несоответствующими «офицерами»!» Но это было глупо… Поэтому, глубоко вздохнув, я вернулся к своей реальности, навсегда оставив в своей памяти след об этом человеке…
Длинный Р.S. Этой же ночью наши пьяные офицеры, нуждающиеся в самореализации, отбили мне почки. Просто затащили меня в туалет и принялись избивать, повалив на пол. Никаких требований. Никаких объяснений. Просто били ногами, дыша от усердия на меня кислым водочным перегаром. Втаптывали в кафель своими офицерскими туфлями. Потом на секунду они ослабили внимание, и я с треском рвущейся на мне тельняшки выскользнул в коридор, а оттуда семимильными шагами достиг своей кровати.
Слобоцкий (принципиальный парень из Сибири), увидев меня, спросил:
– Что случилось?
Но ответ пришел в виде двух сильношатающихся офицеров, выкрикивающих:
– Попов! Встать! Встать, Попов! Мы еще не закончили!
Две трети класса приподнялись в своих кроватях от шума.
– Что вам от него надо? – спокойно и четко произнес Слобоцкий. – Отстаньте, иначе вам хуже будет. Все встанем разом и поставим вам несколько синяков под глазами, а остальные, куда уж попадем.
– Что, крутой? – спросили мои преследователи.
– Не-а. Сирота, – ответил он. – Нас тут человек десять, все деремся нормально, так что валите.
Глядя на то, как по роте встают один за другим подростки, они немного пригрозили:
– Пиздец вам всем, особенно тебе, Попов, – и шатаясь, ушли к себе в каморку.
– На сегодня поменяемся местами, – сказал Слобоцкий. – Если что, я им ЧРЕСЛА поразбиваю.
Мы поменялись, и я заснул, мучаясь от боли в теле и симптомов всех сотрясений – тошноты. На мне были надеты трусы и тельняшка. Одежда черного и белого цвета - хроника с передовой моей жизни, где неприметные солдатики моей души занимались выживанием…
Р.Р.S. Следующие несколько дней я пИсал кровью, наслаждаясь оттенками розового в писсуаре, еле ходил, с трудом делая каждый шаг, и в свободное время прятался от тех самых офицеров, мечтающих продолжить расправу. В санчасть вслед за мной пришел мой командир и, пошептавшись с врачом, испепелил меня взглядом и ушел.
– И какие жалобы? – поинтересовался врач.
– Доктор, здесь сильно болит, ноет, и я писаю кровью…
– Не выдумывайте, Попов, – перебил он. – Вы, наверное, свеклу едите? Вот от этого и писаете розовым цветом.
– Простите, свеклу здесь не дают на камбузе, – попытался возразить я, но был снова нагло перебит:
– Вы, может, сами покупаете и едите? Кто знает? Вот тебе три таблетки анальгина и иди, занимайся своими обязанностями. Нечего тут косить!
Оставшийся месяц я только и делал, что ел этот анальгин…
Глава 12. «Наши отцы были для нас богами. Если они ошибались, то что уж тогда говорить о БОГЕ?» Чак Паланник, «Бойцовский клуб»
Вот и закончились, казалось, бесконечные дневные тренировки на Тушинском аэродроме, и начались ночные тренировки на Красной площади, оказавшейся более кривой и неровной, чем Дворцовая площадь в Питере. В ночных тренировках участвовали все, кто будет представлять свой вид войск или подразделений. На пятнадцатиминутный перерыв специально привезли и установили на окраине легендарной Red square четыре биотуалета. Раздалась команда: «Разойтись!» И мы все организовали рекордную очередь в желанное место. Не знаю, кто и по каким расчетам поставил именно четыре, а не, например, один нужник для нескольких тысяч человек. Ожидая и подпрыгивая в толпе, я размышлял обо всем этом так: генералы в гигантских фуражках, со всевозможным тюнингом и обвесами, склонившись над картой Красной площади, ведут серьезный разговор. В помещении плотно задернуты тяжелые бордовые шторы. Свет единственной лампочки над столом не достигает штор, и от этого они кажутся в темноте кровавыми. Тень от козырьков головных уборов ниспадает на верхнюю часть лиц присутствующих, и только по редкому блеску понятно, что у них есть глаза. Сигаретный дым выписывает причудливые завитки в свете лампы и замирает, пока следующая струя, выпущенная из чьих-то легких, не разрушает сизую картинку. Жуткая, в общем, картинка с оттенком таинственности. Генералы с отсутствием лицевой мимики и эмоций с помощью калькуляторов, деревянных счет и логарифмической линейки выясняли:
Первое. Какова площадь этого места. И не обращая внимания на уже известный всем результат, приравняли его к условному значению «А».
Второе. Какова сила атмосферного давления на тело военного.
И, не став заморачиваться по мелочам, разогнали тучи одним росчерком пера в каком-то документе, почему-то узрев здесь очевидную связь. Потом пытались вставить значения в какое-то уравнение, чтобы решить. Получилось: Толя должен половину яблока отдать Сереже из-за годовых процентов и роста инфляции (???). Затем генералы приступили к чаепитию с «печеньками» и булочками, совсем позабыв о причине собрания, вздыхая время от времени, вспоминая что-то из прошлого. Карта обогащалась колечками, оставленными днищами кружек. Толик дулся на Серегу из-за половины яблока. Кто-то дремал, приспустив козырек еще ниже и ворочаясь в кресле… Никто и не заметил, как пришел и ушел отдел безопасности, крестиками отметив места, где лучше всего было бы расположить ОМОН. Крестиков оказалось четыре. Попив чай, и снова зависнув над картой, они площадь «А», умножили на «Пи» и разделили на четыре тысячи участников. Извлекши квадратный корень из получившегося, генералы хотели уже перевести все в джоули, но ответ взялся сам собой, когда были замечены крестики…