Но вскоре Ева заметила на одном из деревьев блестящее красное яблоко. И хотя Господь сказал ей, что это дерево – единственное во всем саду, яблоки которого ей нельзя хотеть, именно это яблоко она и возжелала. И вот однажды она проголодалась, сорвала яблоко и откусила кусочек. А затем хитростью вынудила и Адама откусить от него. Как только он это сделал, Адам и Ева впервые в своей жизни почувствовали стыд и попытались спрятаться от Господа. Но Господь все видит, и Он узнал о том, что случилось. Господь изгнал Адама и Еву из прекрасного сада. А затем проклял их самих и их будущих детей, чтобы жизнь на Земле превратилась для них в страдания. Вот почему мы страдаем и сегодня – потому что первородный грех Евы лежит на всех нас. Грех, стыд и страдания появляются у нас, когда мы ведем себя, как Ева – следуем своим порывам вместо того, чтобы повиноваться Богу.
Что ж, все было предельно ясно. У меня не осталось вопросов.
Минеты
Мы с мужем начали ходить к семейному психологу после того, как он признался, что спал с другими женщинами. Теперь мы не высказываем друг другу претензии, а копим их и выплескиваем на приеме каждый вторник. Когда друзья спрашивают у меня, хороший ли она психолог, я говорю: «Да, наверное. Вы же видите, мы все еще женаты».
Сегодня я позвонила ей и попросила встретиться наедине. Я очень устала и была вся как на иголках, потому что целую ночь не спала, продумывая, как мне сказать ей то, что я хотела сказать.
Я тихо сижу в кресле, сложив руки на коленях. Она сидит в кресле напротив. Спина прямая, на ней накрахмаленный белый костюм, туфли на удобных каблуках и ни грамма макияжа на лице. Деревянная книжная полка битком набита учебниками, дипломы взбираются по стене у нее за спиной, точно бобовый стебель. Она занесла ручку над белоснежной страницей блокнота в кожаном переплете, готовая пригвоздить меня к ней простыми и понятными словами. Я напоминаю себе: говори спокойно и уверено, Гленнон. Как взрослая.
– Мне нужно сказать вам кое-что важное. Я влюбилась. Просто голову потеряла. Ее зовут Эбби.
У моего психолога отвисает челюсть – немного, но ровно настолько, чтобы я заметила. Она молчит – всего секунду, но эта секунда тянется целую вечность. А затем делает очень глубокий вдох и говорит:
– Понятно.
Еще одна пауза, и она пытается снова:
– Гленнон, ты же понимаешь, что бы это ни было – это не реально. Это не настоящее чувство. И какое бы будущее ты ни представляла себе в этой ситуации, это все тоже не реально. Это не более чем опасное увлечение. И добром не кончится. Этому нужно положить конец.
– Вы не понимаете, – начинаю я, – это совсем другое…
А потом думаю о том, сколько человек сидело на моем месте в этом самом кресле и сколько из них точно так же настойчиво повторяли: Это совсем другое.
Если она не позволит мне быть с Эбби, мне хотя бы нужно будет сделать все возможное, чтобы по крайней мере не оставаться с мужем.
– Я не смогу и дальше спать с ним, – говорю я. – Вы же знаете, как сильно я старалась. Иногда мне кажется, я простила его. Но когда он залезает на меня, я снова начинаю его ненавидеть. Прошло уже много лет, я не хочу усложнять ситуацию, поэтому просто закрываю глаза и жду, когда все наконец закончится, как будто улетаю куда-то далеко-далеко. Но в какой-то момент я так или иначе случайно срываюсь обратно и падаю в свое тело, и это все равно что упасть на раскаленную сковородку. Я как будто очень стараюсь умереть, но во мне всегда так или иначе остается капелька жизни, и она делает секс просто невыносимым. Живой в это время я оставаться просто не могу, но и достаточно безжизненной стать не получается, так что я не вижу выхода. Я просто… просто не могу больше.
Я злюсь на себя за слезы, но они все равно вскипают. Похоже, теперь я умоляю. Пожалуйста, прошу вас, пощады!
Две женщины. Один белый костюм. Шесть дипломов в рамках. Один открытый блокнот и ручка наготове.
А после:
– Гленнон… а вы не пробовали делать ему минет вместо полноценного секса? Многие женщины находят минеты куда менее интимными.
Направления
У меня сын и две дочери – по крайней мере, пока они не сообщили мне иное.
Мои дети верят, что душ – это волшебный портал, источник идей. Младшая недавно сказала мне:
– Мам, у меня весь день в голове прямо пустенько, а как пойду в душ – сразу куча-куча идей. Наверное, это все вода.
– Может, и вода, – сказала я. – А может, все дело в том, что душ – это единственное место, где мы остаемся наедине со своими мыслями, где можно расслабиться и по-настоящему их услышать.
А она посмотрела на меня и такая:
– Чего?
– Я про то, что происходит в душе, малышка. Это называется думать. Люди делали это чаще до того, как у них появился гугл. Думать – это все равно, что… хм… гуглить, но только у себя в мозгу.
– А, – кивнула она, – прикольно.
Этот же ребенок раз в неделю стабильно ворует у меня дорогущий шампунь. В один из таких дней я, грозно топая, наведалась в общую детскую ванную, чтобы украсть свой шампунь обратно. Отдернув душевую занавеску, я обнаружила целый батальон из двенадцати пустых бутылок, толпящийся на узеньком бортике ванны. Справа стояли только красные, синие и белые бутылки. Слева – розовые и фиолетовые. Я взяла красную бутылку с той стороны, которая, судя по всему, принадлежала моему сыну-подростку. Она была продолговатая, прямоугольная и массивная. Мне в глаза бросились жирные красные, белые и голубые буквы:
В 3 РАЗА БОЛЬШЕ ОБЪЕМА!
НЕ СМОЕТ ЛИШЬ ТВОЕ МУЖЕСТВО!
ОБЛЕКИ СЕБЯ В БРОНЮ ИЗ ЧИСТОТЫ,
ДАЙ ОТПОР ГРЯЗИ, ШАРАХНИ ВОНЬ ПО ХРЕБТУ
И я подумала: Какого черта? Мой сын тут душ принимает или к военному наступлению готовится? Тогда я взяла одну из девчачьих бутылочек, тоненькую, перламутрово-розовую. На сей раз вместо рявкающих жирными буквами приказов меня опутал витиеватый, текучий курсив и принялся нашептывать в уши бессвязные прилагательные: очаровательный, сияющий, нежный, чистый, озаряющий, манящий, осязаемый, легкий, сливочный…
И ни одного глагола. Никаких призывов к действию, сплошные призывы казаться такой-то и такой.
Я на всякий случай огляделась – убедиться, что этот душ и правда не какой-нибудь магический портал и не перенес меня случайно в прошлое. Да вроде бы нет. Я по-прежнему в двадцать первом веке, где мальчикам все еще вбивают в голову, что настоящий мужчина должен быть здоровенным, суровым, жестоким, неуязвимым, питающим всяческое отвращение к девчачьим штукам, обязан завоевать женщину и вообще весь мир. В то время как девочкам все так же внушают, что настоящая женщина – тихонькая, маленькая, красивая, смирненькая и желанная, конечно же, достойная вышеупомянутого завоевания. Вот так тасуются колоды. Не успевают наши сыновья и дочери трусы натянуть поутру, а мир уже пытается пристыдить их за то, что они – люди.
Наших детей не распихаешь по розовым и голубым бутылкам, они для этого слишком велики. Но увы, могут поломать себя, пытаясь это сделать.
Полярные мишки
Несколько лет назад мне позвонила воспитательница моей дочери Тиш и сказала, что в садике произошел «инцидент». Во время урока на тему дикой природы воспитательница сообщила детям, что из-за таяния ледников полярным медведям все чаще становится негде жить и нечем питаться. А затем еще и показала им фото умирающего полярного медведя в качестве наглядного примера того, как много негативных последствий у глобального потепления. Детишек в основной массе это впечатлило, но не особо – да, грустненько, но не настолько, чтобы забить на переменку и игрушки. Но только не Тиш… Учительница сказала, что как только началась перемена, детей как ветром сдуло с ковра, и все убежали на улицу. Одна лишь Тиш осталась сидеть на месте, замерла, как приклеенная – рот широко открыт, маленькое личико искажено ужасом, а на нем немой вопрос: «ЧТО?! Вы сказали, полярные мишки умирают? Из-за того, что Земля тает? Вот эта Земля, та самая, на которой мы все живем?! И вы так запросто все эти страсти ДЕТЯМ В САДУ РАССКАЗЫВАЕТЕ?!»
В конце концов бедняжка тоже поплелась на улицу, но ни в каких играх до конца дня участия не принимала. Другие дети несколько раз пытались стащить ее со скамейки, чтобы она поиграла с ними в классики, но Тиш жалась к воспитательнице, глядела на нее гигантскими глазами и спрашивала: «А взрослые знают? А они что-то делают? А другие животные тоже умрут? А где мама того голодного медвежонка?».
Целый месяц жизнь в нашей семье вращалась вокруг полярных медведей. Мы купили несколько постеров с ними и повесили в ее комнате. «Чтобы помнить, мам! Я не хочу забыть!». Мы перевели деньги четверым нуждающимся медведям онлайн. Говорили о медведях за ужином, завтраком, во время мытья машины и даже в гостях. В конце концов тема медведей проела мне такую плешь, что через несколько недель я уже просто не могла это выносить. Я возненавидела полярных медведей всеми фибрами души. Прокляла тот день, когда чертовы медведи появились на свет как вид. Что я только не перепробовала, чтобы вытащить мою Тиш из клешней медвежьей одержимости. Я утешала ее, потакала ей, срывалась и в конце концов наврала ей.
Я попросила друга прислать мне страшно официальный мейл от «Президента всей Антарктики» и сообщить в нем, что ледники починили раз и навсегда, и полярным мишкам больше ничто не грозит – ЧЕСТНО-ПРЕЧЕСТНО.
Открыв это фальшивое письмо, я позвала Тиш, которая в этот момент была в своей комнате:
– О боже, малыш, иди сюда скорее! Сюда, сюда! Смотри, что мне прислали! Посмотри, какие новости!
Тиш молча прочитала письмо, а потом медленно повернулась ко мне и просто пригвоздила к месту испепеляющим, полным презрения взглядом. Она поняла, что письмо было подделкой, да, Тиш чувствительная девочка, но далеко не дура. Сага о медведях продолжилась. Понеслась на всех парусах.
Как-то раз я укладывала Тиш спать и уже на цыпочках кралась из ее комнаты, одной ногой в земле обетованной всех матерей (там, где все дети спят, есть «Нетфликс» и пакет с чипсами, и где никто не дергает аж до тех пор, пока не взойдет солнце, аллилуйя!). Я уже закрывала за собой дверь, как вдруг услышала шепот Тиш:
– Мам, подожди.
Блин.
– Что такое, солнышко?
– Мишки…
ГОСПОДЬ МИЛОСЕРДНЫЙ, ТОЛЬКО НЕ МИШКИ.
Я вернулась, села и уставилась на нее, признаюсь, немного маниакальными глазами. Тиш подняла на меня взгляд и сказала:
– Мамулечка, я не могу перестать думать: сейчас – беда у мишек. И всем все равно. Значит, следующие мы.
А затем она отвернулась и уснула, а я так и осталась сидеть одна в темной комнате, не в силах заставить себя встать.
«О. МОЙ. БОГ. МЕДВЕДИ! ПОЛЯРНЫЕ! НАДО СРОЧНО СПАСАТЬ МЕДВЕДЕЙ, МАТЬ ИХ ПОЛЯРНУЮ ЗА ЛАПУ! ПОТОМУ ЧТО МЫ – СЛЕДУЮЩИЕ! ПОЧЕМУ МЫ ЭТОГО НЕ ПОНИМАЕМ, ЧТО С НАМИ НЕ ТАК?!»
А потом я посмотрела на свою малышку и подумала: Горе ты мое луковое. И вовсе нет ничего странного в том, что новость о мишках разбила тебе сердечко. Странно, что наши сердца такие вещи уже не трогают.
Тиш и правда слушала, о чем рассказывала им воспитательница, и после услышанного просто не нашла в себе силы пойти играть на переменке. Узнав о страданиях полярных медведей, она не отмахнулась, а пропустила через себя весь ужас и последствия этой ситуации вместе с осознанием того, как это неправильно. Тиш – чувствительная, и в этом ее суперсила. Противоположность чувствительности – это бесчувственность. Она чести не делает.
Тиш чувствует этот мир. Даже когда он пытается просто проскочить мимо, она медленно вбирает его в себя, как губка. Погодите, погодите. То, что вы сейчас рассказали про медведей… это заставило меня почувствовать кое-что, задуматься. Можем задержаться на секунду? У меня есть чувства. У меня есть вопросы. Я не готова пока что бежать «на переменку».
В большинстве культур, во все времена, такие люди, как Тиш, проявляют свои таланты еще в раннем возрасте. Обычно из них вырастают шаманы, знахари, поэты и священнослужители. Их считают эксцентричными, но в то же время бесконечно важными для жизни всей группы, в которой они обитают, потому что только такие люди способны слышать то, что другие не слышат, видеть, что скрыто от глаз, и ощущать то, что не дано остальным.
Именно на чувствительности таких вот людей и стоит наша культура, потому что лишь те, кто остро проживает все раны, нанесенные этому миру, способы их исцелить. Они взбегают на нос «Титаника» и кричат: «Айсберг! Впереди айсберг!», в то время как остальные прогуливаются по палубе и огрызаются: «Хватит кричать! Вы нас раздражаете! А ведь сегодня такой прекрасный вечер, и скоро танцы!».
Наше общество так туго намотано на маховик динамичного, эффективного и мощного образа жизни, что люди вроде Тиш – или меня – те, которые пытаются хоть как-то это движение замедлить, кажутся неудобными и вообще лишними. Куда как проще назвать нас неправильными, чем просто признать, что мы адекватно реагируем на неправильный мир.
Моя малышка не «поломанная». Она – пророчица. А я хочу обладать достаточной мудростью, которая заставит меня слезть с маховика, присесть рядом с ней, спросить, что она чувствует и послушать, о чем она мне расскажет.
Галочки
Старшие классы. Последний год. А меня до сих пор не номинировали на пост в Совет Выпускников.
Совет Выпускников состоит из десяти самых популярных учеников каждого класса. Эти десять учеников наряжаются и едут на кабриолетах во время выпускного парада, тусят на футбольном поле посреди ночи и щеголяют своими выпускными ленточками через плечо. Выпускной бал в старших классах – это всегда школьный аналог Недели Высокой моды, во время которой мы, простые ученики, превращаемся в толпу зрителей и со своих стульчиков в тени под подиумом наблюдаем за блистательным дефиле членов Совета.
Учителя раздают бюллетени на уроке английского и агитируют нас голосовать за тех, кто должен пройти в Совет. Каждый год мы голосуем en masse[1] за одних и тех же учеников, так называемую Золотую Десятку. Их все знают. Иногда у меня возникает такое чувство, что мы и на свет родиться не успели, а уже про них знали. Золотые держатся особняком – в коридорах, на футбольных матчах, в торговом центре, даже в наших головах. Они держатся поодаль, как солнце, и так же, как на солнце, на них нельзя подолгу смотреть, да и не выходит, такие блестящие у них волосы и прекрасные тела – ослепительные, яркие и сияющие, образец человеческой породы. Среди них нет ни одного хулигана. Карьера школьного хулигана отнимала бы слишком много сил и требовала бы обращать куда больше внимания на окружающих людей. А они выше этого. Их работа – не замечать нас, а наша работа – посыпать себе голову пеплом, если мы почему-то не вписываемся в те рамки и стандарты, которые они установили. Они Золотые – но только на нашем фоне, а мы ущербные – на их фоне. И все же мы голосуем за них каждый год, потому что школьные правила дышат нам в затылок, даже когда мы сидим за своей собственной партой. Голосуйте за Золотых! Они ходят по струнке, они примерные ученики, такие, какими должны быть мы все, поэтому они должны выиграть. Справедливость есть справедливость.
Я – не одна из Золотых, но греюсь в их лучах так долго, что и на меня налипла позолота. Время от времени они приглашают меня на свои тусовки, и я соглашаюсь, но, когда прихожу, со мной особо никто не общается. Думаю, они приглашают меня лишь потому, что им нужно, чтобы рядом хотя бы изредка крутился кто-то обычный, на фоне которого их блеск стал бы особенно заметен. Ведь золото становится золотом лишь на контрасте с материалом попроще. Так что когда они стоят кружком на футбольных матчах, они иногда пускают в этот кружок меня, но даже в этих случаях предпочитают со мной не разговаривать. Мне в таких ситуациях всегда неловко, я чувствую себя каким-то аутсайдером. Очень глупо. Обычно я напоминаю себе – неважно, что там на самом деле происходит в самом круге. Главное, люди за его пределами видят, как меня в него принимают. Важно не то, что реально, а то, в реальности чего я смогу убедить остальных. Не то, что я чувствую, а то, какие чувства показываю. Именно это определяет отношение ко мне окружающих. А отношение окружающих действительно имеет значение. Именно поэтому я веду себя так, как положено Золотым.