Заметим, что в Средние века церковь полагала происходившее в эпоху изживания язычества нормальным и естественным. Однако времена меняются, приходит Возрождение, утверждается новая культурная атмосфера, а затем и Реформация. И подробности торжества истинной веры оказываются не ко двору.
В подобной эволюции нет ничего чрезвычайного. Придя к власти, большевики утверждались за счет в высшей степени энергичных мер. Причем этого никто не скрывал. Был обнародован декрет СНК от 5 сентября 1918 года «О красном терроре». До того, 21 февраля 1918 года, СНК издал декрет «Социалистическое отечество в опасности!», который постановлял, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»23. Вводится институт заложников, которых расстреливают в ответ на происки классового врага. Заложники – зримая примета эпохи. Фиксируя яркую примету революционной поры, пролетарский поэт Владимир Маяковский слагает стихи: «Ветер сдирает списки расстрелянных, Рвет, закручивает и пускает в трубу. Лапа класса лежит на хищнике – Лубянская лапа ЧК». Издавался журнал «Еженедельник ВЧК» и так далее.
Проходят десятилетия, и в отредактированной, казенной версии истории Гражданской войны поминают 26 бакинских комиссаров, расстрелянных в сентябре 1918 года по приказу правительства Туркестана за сдачу Баку турецко-азербайджанским войскам. Поминают Сергея Лазо, по одной из версий, живьем сожженного в конце мая 1920 года казаками-белогвардейцами в паровозной топке. Ни красный террор, ни заложники, ни «концентрационные лагеря» не находят места в истории родной страны.
Расставим точки над i. Автор настоящего текста – христианин. Правда, моя церковь не имеет отношения к описанным гонениям и духовно возводит себя к первохристианам. Тем не менее история раннего христианства со всеми ее ужасами и омерзением – реальность. Наш долг – знать ее и нести следующим поколениям. В назидание и поучение. Существуют грустная логика и страшная диалектика всемирно-исторического процесса, в соответствии с которыми по пути от секты к мировой религии христианство становится властным институтом, проникается злом мира сего, а далее притязает на абсолютное господство. На том этапе всемирно-исторического процесса христианизация Ойкумены по-другому была невозможна. Потребовались Реформация, войны Контрреформации, буржуазные революции и утверждение секулярного сознания для того, чтобы свобода совести стала безусловной конвенцией в цивилизованном мире.
Святая инквизиция, судьба Джордано Бруно и Яна Гуса, крестовые походы против еретиков более или менее известны широкой публике. Что же касается первых веков утверждения христианства, то этот пласт истории остается в тени.
Суммируя, можно сказать лишь одно. В описанном нами виновато не христианство как доктрина, а человеческая природа носителей, интерпретаторов и практиков этой доктрины, попиравших самую суть и дух учения. Мерзкая природа человека, то самое низменное и паскудное, что есть в каждом и требует постоянной работы духа, следящего за тем, чтобы подавлять эти инстинкты и потенции. Придворные христиане при первых христианских императорах не вынесли одного из самых сложных и страшных испытаний – соблазна безграничной власти. Следовавшие за ними воспринимали репрессии, обращенные на язычников и отколовшихся, как устоявшуюся и самоочевидную традицию и громили без размышлений, опираясь на авторитет сакрализованной иерархии.
Завершая наше исследование, сделаем оговорку: обозначая те или иные механизмы, с помощью которых культура манипулирует человеком, называя некоторые из мифов, показывая примеры идеологий, я лишь прописываю типологию феноменов, отвечающих за аберрации человеческого сознания. Развернутый и сколько-нибудь исчерпывающий перечень с подробным анализом природы явления потребовал бы солидной монографии. Предоставим вдумчивому читателю самостоятельно двигаться в глубь обозначенного нами пространства.
К примеру, обращаясь к культуре, я показал устойчивые механизмы манипуляции, заложенные в структуре культуры. Помимо этого, культура по-разному манипулирует человеком на разных этапах своего существования, добиваясь собственного развития и самоосуществления в конкретных условиях. Интересы культуры и человека могут не совпадать в данной исторической ситуации. Однако культура стремится подчинить своих адептов решению необходимых ей задач. Как правило, эти процессы оказываются вне поля зрения исследователей. Единственный известный автору пример – последняя монография Андрея Пелипенко «Контрэволюция» (Пелипенко А.А. Контрэволюция. М.: Изд-во «Знание», 2016).
И, наконец, последний сюжет. Бессмысленно задаваться вопросом, какое из суждений: «мир прекрасен» или «мир ужасен» – ближе к истине. Перед нами классический философский вопрос, на который не может быть единственного и конечного ответа. Поэты, философы и религиозные авторитеты могут спорить до бесконечности. Между тем в практическом аспекте подавляющее большинство людей выбирают жизнь. А это значит, что жажда жизни и страх смерти – в подлинном смысле решающие аргументы в формировании отношения к жизни большинства homo sapiens.
Мощная и самоочевидная человеческая эмоция, которую мы обозначаем как «жажда жизни», присуща всему живому, и безусловно – человеку. С ней сопряжена другая мощнейшая эмоция – страх смерти. Страх смерти имеет множество измерений, осмысливается и переживается по-разному. Но прежде всего в основании этой эмоции лежит биологический ужас и мобилизация всех сил человека в ситуации витальной опасности. Общебиологический смысл данной эмоции очевиден. Страх смерти уберегает живое существо от опасных ситуаций и мобилизует все силы организма в критические моменты. Жажда жизни работает в том же направлении, и в некотором смысле это взаимоперетекающие и неразделимые переживания.
Когда мы обращаемся к биологическим механизмам, детерминирующим общее отношение человека к жизни и миру, в котором живет человек, имеет смысл задаться вопросом: какова судьба живой особи, негативно или хотя бы безразлично относящейся к жизни? По нашему разумению, такие существа обречены вымирать, не оставив потомства. Соответственно, выживают, плодятся и размножаются носители противоположной эмоциональной доминанты. Отбор по описанному нами параметру идет постоянно. Соответственно, закрепляется и утверждается позитивная, мироприемлющая установка.
Гностики называют это узами материи, описывая материю как активную злую силу. Носители самых разнообразных религиозно-философских доктрин по-разному объясняют несовершенство нашего мира и отвечают на вопрос, как человеку жить в этом сложном и трагическом мире.
На наш взгляд, задаваться вопросом «почему мир несовершенен?» – занятие малопродуктивное. Это религиозно-философская проблема, и по существу любой ответ на данный вопрос является предметом веры. Дискуссии здесь малоосмысленны. Что же касается вопроса «как жить в этом сложном и трагическом мире?» – то это ключевая личностная проблема. Ответ на этот вопрос дает каждый из нас. Не имеет значения, рефлексирует ли он названную проблему и размышляет об интересующих нас сущностях или вырабатывает линию жизненного поведения инстинктивно, двигаясь от одной коллизии к другой и нарабатывая некоторую устойчивую колею. В любом случае, человек отвечает на ключевое вопрошание, перед которым ставит его жизнь. Интеллектуальное мужество, с которого мы начинали наше исследование, представляется одним из важнейших оснований человеческой зрелости, необходимым моментом постижения природы этого мира и формирования человеческой позиции. Осмысленной, нравственной, соответствующей зрелой автономной личности.
Природа вещей такова, что дискомфортной, мучительной, беспощадной, раздирающей душу и унизительной истине средний человек предпочитает комфортную ложь. Так устроена человеческая психика, так сконструировано наше сознание и так работает культура, к которой мы принадлежим. Истина одна, а источники иллюзий и искажений неисчислимы: психологические, культурные, идеологические, биологически заданные, социально-манипулятивные… – всех не перечесть. Такова реальность. В этой реальности возможны два вектора, две интенции движения человеческого сознания: по направлению к истине и в противоположную сторону. Сознательно или безотчетно, каждый избирает одну из этих жизненных стратегий.
Если читатель задумается над названной проблематикой и попытается отдать себе отчет в своей диспозиции относительно перечисленных интенций, значит, этот текст был написан не зря.
Россия, Великая война, Революция
События 1917 года лежат в основании отечественной реальности, сложившейся в ХХ веке, и сказываются на нашей жизни до сегодняшнего дня. События эти травматичны, обсуждение их рождает ожесточенную полемику и разделяет общество. Как это часто бывает, болезненное и чрезвычайно значимое отодвигается в темный угол и замалчивается. Однако перед нами та историческая реальность, от которой нельзя отмахнуться. Февральская революция, последовавший за этим большевистский переворот, а также Гражданская война, закрепившая результат этого переворота, – фундаментальные события отечественной истории. Наш интеллектуальный и гражданский долг – понимать эти процессы и вырабатывать свое отношение к ним. Сто лет – достаточный срок для того, чтобы отрешиться от мифов, преодолеть мощнейшие идеологические схемы и, по крайней мере, попытаться посмотреть на интересующие нас события беспристрастно, вне партийных позиций и идеологических предпочтений.
Понимание этого феномена, имеющего всемирно-историческое значение, ставит вопросы о природе России, ее месте в мировом целом, позволяет осознать настоящую эпоху и в контексте обсуждения революции представить себе наиболее вероятные перспективы нашего дальнейшего бытия. Никогда с 1917 года и по сей день в нашей стране не было времени, когда об Октябрьском перевороте можно было бы говорить спокойно-отстраненно – так, скажем, как мы можем обсуждать Реформацию или войны диадохов. Прежде всего имеет смысл определиться с понятием «революция». Обсуждение знаковых исторических событий всегда происходит в некотором политическом и идеологическом контексте. Этот контекст задает оценки и интерпретации. В Советском Союзе слово «революция» имело сакральный смысл. Важнейшими вехами европейской истории последних двух веков мыслились буржуазно-демократические революции, которые продвигали мировую историю и готовили «Великую Октябрьскую Социалистическую». Последняя представлялась как ключевое событие, открывшее новую эру в истории человечества. Советский Союз и коммунистический проект вырастали из этого события, в нем правящий режим черпал свою легитимность. Поэтому большевистская революция представала как безусловное благо.
И эту оценку разделяло большинство послевоенного советского общества. Люди старших поколений хорошо помнят духовный климат 1960–70-х. Валентин Катаев, не только признанный патриарх советской литературы, но и любимый писатель городской интеллигенции, в исповедальной прозе, изданной в 1964 году, писал: «Какой бы я ни был, я обязан своей жизнью и своим творчеством Революции. Только Ей одной». В ту пору Катаев мог себе многое позволить. В той же «Траве забвенья» он пишет об «узкобородом палаче в длинной до земли кавалерийской шинели». Мы – читатели, современники выхода повести в свет, хорошо понимали, кого он имел в виду. Для типичного интеллигента-шестидесятника революция относилась к разряду экзистенциально значимых ценностей.
В 90-е годы новых акцентов в трактовке революции как универсального понятия не обнаруживалось. Шли напряженные баталии вокруг трактовки конкретной – большевистской революции. Само понятие «революция» несколько поблекло, поскольку лидеры новой России не отважились назвать события августа 1991 года революцией. Перемены наступили в 2000-е. Медленно, но неуклонно на идеологическом горизонте нашего общества прорисовывались контуры классической охранительной идеологии. В этой парадигме революции предстают как чуждое духу народа заемное средство политической борьбы, к которому прибегают «группы интересов» (конечно же, своекорыстных), ведомые внешними силами.
Странно, но никто не говорит о нравственном измерении такой модели трактовки исторических событий. В рамках этих побасенок сотни тысяч и миллионы людей, выходящих на центральные площади своих столиц, трактуются не как граждане, совершившие акт нравственного и гражданского выбора, но предстают темным и неразумным быдлом, ведомым опытными манипуляторами. С помощью названной объяснительной модели можно легко ранжировать внешнеполитические перемены. Все, что представляется враждебным и не входит в «наши» планы (то есть планы политической элиты и обслуживающих ее идеологов) – не важно, идет ли речь о постсоветском пространстве, бывших «народных демократиях» или об арабском мире, пережившем не так давно собственную «Весну народов», – объявляется происками стратегического противника. Что автоматически снимает любые вопросы об обусловленности происшедшего, о логике исторической эволюции и историческом выборе, который в переломные моменты истории совершают все народы (разнятся лишь формы такого выбора).
Бессмысленно обсуждать, нужна была или не нужна революция где бы то ни было, в том числе и в России в 1917 году. Случайных революций не бывает. Процессы, в которых участвуют статистически значимые массы, в нашем случае миллионы людей, неизбежны и закономерны. Это объективный исторический процесс. При всей трагичности революций они принципиально неустранимы. В революциях находит свое разрешение конфликт между устойчивым структурным началом любого общества и универсальным императивом изменения. Ответственность за революции в большей степени лежит на элитах, которые располагают интеллектуальными и организационными ресурсами для понимания реальности, постижения логики истории и формирования вменяемой политики, но не обнаруживают способности перешагнуть идеологические барьеры и пожертвовать малым, чтобы спасти многое. И в меньшей степени – на широких народных массах, которые однажды отказываются терпеть и сметают «старый порядок».
Никто не представляет себе отдаленных последствий любой революции, однако во все времена подавляющая масса вовлеченных в революцию людей переживают ее апокалиптически, как конец нестерпимого положения вещей и наступление новой эры. Эры всеобщей справедливости и счастья. Для данной категории Революция – праздник, пространство идеального бытия. Как человек, заставший людей, переживших эту ужасную и прекрасную эпоху, свидетельствую: принявшие сторону революции сохраняли описанное переживание до конца своих дней. Несмотря на все ужасы и разочарования. Истоки такого переживания кроются в базовых основаниях религиозного сознания и даже глубже, в архетипах коллективного ритуального действия.
Теперь имеет смысл остановиться на устоявшемся определении исследуемого явления. «Великая Октябрьская» не была революцией в собственном смысле. Заметим, что большевики первые десять лет события 25 октября 1917 года называли «большевистский переворот». В общем случае под революцией понимают смену политического режима, которая произошла в результате стихийного выступления народных масс. Люди выходят на улицы столицы, армия отказывается стрелять, переходит на сторону восставшего народа, и «старый режим» падает. Если же власть в результате захвата центров управления государством переходит в руки организованной силы, то это – переворот, военный или политический.
Далее любой переворот проходит процедуру верификации. Общество либо принимает результаты переворота, либо отвергает их, и тогда начинается гражданская война или происходит контрпереворот. В нашем случае после разгона Учредительного собрания началась Гражданская война. В том обстоятельстве, что 25 октября 1917 года в Петрограде произошел переворот, нет какого-либо умаления рассматриваемого события. Нет и попытки представить его как нечто внешнее или случайное, поскольку большевистский переворот был подтвержден на всероссийском референдуме под названием Гражданская война. Речь идет о чистоте жанра и корректности использования терминов. Другой вопрос: почему большевизм родился и победил в России? Это серьезная проблема, заслуживающая специального рассмотрения. Нас интересует Февральская революция.