Почему 24–25 февраля 1917 года на улицы Петрограда вышли тысячи людей, а 27-го солдаты учебной команды запасного батальона Волынского полка не только отказались стрелять в народ, но убили штабс-капитана Лушкевича, разобрали винтовки и присоединились к народу? Почему к восставшим последовательно присоединялись другие военные части? Почему офицеры разбегались, а восставшие захватывали тюрьмы и арсеналы? Почему к вечеру 27-го на сторону революции перешло 67 тысяч солдат Петроградского гарнизона?
Носители сословного сознания пребывают в святом убеждении, что народ – подъяремные, «людишки» – в принципе не способен на какие-либо самостоятельные действия и тем более не способен поднять руку на сакральную Власть. Если же такое случилось, надо искать зачинщиков. Тех, кто совратил неразумную чернь.
Отсюда бесконечные рассуждения о кознях думской оппозиции, о либеральном Прогрессивном блоке с его требованием «ответственного министерства», назначаемого Думой и ответственного перед Думой, которое Николай II отвергал с порога по принципиальным соображениям, блюдя верность идеалу самодержавья24.
В этом же ряду скандальное явление под названием «распутинщина». Здесь и вздорные слухи об интимной связи императрицы и Григория Ефимовича, и не менее вздорные измышления об измене этнической немки Александры Федоровны, передающей по телеграфу непосредственно в Берлин все доступные ей государственные тайны.
Называют и «великокняжескую фронду». Под этим понимается оппозиция Николаю II и проводимой им политике со стороны великих князей (их было пятнадцать душ), которые также требовали ответственного министерства и отстранения Распутина.
Наконец, называют заговоры против Николая II, предполагавшие дворцовый переворот или физическое устранение царя. Заговоры действительно готовились. Этим занимались крупные политики, придворные, генералы. Причем Николаю неоднократно сообщали о заговорах. Но ответы его сводились к тому, что «императрица и я знаем, что мы в руке Божией. Да будет воля его!». Однако заговорщики опоздали. Революция случилась раньше.
В этом самое интересное и самое важное. Заговоры и попытки устранения власти, ведущей страну к катастрофе, неизбежны, но, как правило, безуспешны. Вспомним заговор 20 июля 1944 года в Германии. Дело в том, что элита, тем более в сословном обществе, владеет информацией и исходно умеет думать. Способность к анализу и навыки аналитической работы – профессиональная характеристика политической элиты. Дальновидные люди если и не понимают до конца, то чувствуют, что ситуация становится критической и страна заходит в тупик. В такой трагической ситуации вменяемые представители политического класса ищут способ устранения невменяемых правителей. Иными словами, все перечисленные выше предреволюционные процессы и политические комбинации элиты были следствием исторического тупика, а не причиной, породившей Февраль.
Обращаясь к теме истоков мировой войны, советские и постсоветские авторы развернуто и обстоятельно пишут о гегемонистских устремлениях кайзеровской Германии, о раздиравших европейский континент межимпериалистических противоречиях, о жестком соперничестве Англии и Германии. Для полноты картины не хватает одной темы – борьбы России за доминирование в Европе, что в ту пору означало мировое господство. Между тем с начала XIX века Российская империя последовательно движется к этой цели. Причем данная цель осознавалась со второй половины XVIII века. Слова главы екатерининского внешнеполитического ведомства канцлера Безбородко: «Не знаю, батенька, как при вас будет, а при нас ни одна пушка без нашего ведома в Европе не стреляет» – красноречивы. В ту пору таких устремлений не стеснялись и вещи называли своими именами.
Понятно, что полувековая традиция идеологического прикрытия борьбы за мировое господство лозунгами «борьбы за мир» (1946– 1988) сделало обозначенную нами тему неприличной и закрытой к обсуждению, но, если мы хотим понимать реальность, надо привыкать к обсуждению закрытых тем. Начнем с того, что эта борьба опирается на огромную идеологическую традицию. Тезис «Москва – третий Рим», традиционно приписываемый иноку Филофею (1465–1542), утверждал Россию как мистический центр христианской ойкумены. Петр I начинает активную внешнеполитическую деятельность с Великого посольства в Европу (1697). Стратегическая цель – заключение союза против Османов. Идея состояла в том, чтобы совместными усилиями христианских народов изгнать турок в Азию. Иными словами, водрузить крест на Святую Софию. Европейская реальность перечеркнула планы молодого царя и задала другие ориентиры. Победила Realpolitik, но Константинополь как метастратегическая цель остался. Далее следует «греческий проект» Екатерины II, предполагавший сокрушение Османской империи и раздел ее территории между Россией, Священной Римской империей и Венецианской республикой. Проект был похоронен европейскими державами, опасавшимися нарушения «баланса сил».
XIX век привнес в описываемый нами тренд свою специфику. С одной стороны, оставался лозунг «Крест на Святую Софию». Идея Креста на Святую Софию вдохновляла верноподданных на протяжении всей Великой войны. С другой – появляется новый аспект, новое измерение российского движения к доминированию – панславизм.
Идеология панславизма формируется в среде славянских народов в первой половине XIX века. Панславизм (так же как пангерманизм и позднее пантюркизм) возникает в эпоху заката традиционных империй, когда наступает секулярное сознание и на смену конфессионально-идеологической идентичности (католик, протестант, советский человек) приходит идентичность национальная. В стратегическом плане панславизм противостоял любой империи, поскольку фиксировал наступление эпохи национальных государств, идущих на смену империям. Однако российские славянофилы с энтузиазмом подхватили эти идеи, видя в них ресурс борьбы за доминирование. Они выступили с концепцией противопоставления славянского православного мира с Россией во главе «больной», утратившей веру Европе. Иными словами, в простоте душевной полагали в «братьях славянах» своих союзников.
Расчет был очень простым. Славяне жили на территориях Османской и Австро-Венгерской империй. Если разгромить эти государства и объединить всех славян под эгидой России, то, во-первых, Россия продвинется в центр Европы и, во-вторых, Российская империя окажется безусловно доминирующей силой на континенте. Две трети этих славян были католиками. В этом отношении опыт владения Польшей, да и Прибалтикой, не давал оснований для оптимизма. С другой стороны, православные Сербия, Болгария жили своей жизнью, рассчитывая, в случае чего, на российскую поддержку, ничем за это не платя. Воевали между собой, сдавали Россию. Болгария и Сербия – каждая из них подумывала о собственной империи и никак не спешила под высокую руку России. Но идея была превыше.
С самого начала панславизм осознавался как идеология имперского могущества. В стратегическом отношении панславизм был химерой. Наиболее модернизированные славянские народы принадлежали к западноевропейской цивилизации. Бесперспективность панславизма понимали даже трезвомыслящие правые мыслители. Константин Леонтьев указывал на то, что зараженные европейским духом западные славяне бесполезны в деле противостояния Европе. Однако мифологическому сознанию свойственно видеть не то, что есть, а то, что хочется. Идеи панславизма охватывали широкие слои образованного общества: создавались славянские комитеты, проводились съезды.
Панславизм с необходимостью толкал Россию к военному противостоянию с Османской, Австро-Венгерской и Германской империями. Очевидным было и то, что России придется иметь дело с коалицией названных государств. Если Османская империя, что называется, дышала на ладан, то Австро-Венгрия не уступала России, а Германия – превосходила. Учитывая внутренние проблемы России, степень готовности страны к большой войне, борьба с такой коалицией ничего, кроме катастрофы, не предвещала.
Более ста лет на вопрос о том, кто развязал Первую мировую войну, даются разные ответы. На наш взгляд, чтобы получить достоверный ответ, необходимо задаться классическим вопросом: кому это выгодно? К началу ХХ века большая часть славян жила на территории Австро-Венгрии. Османская империя практически была выдавлена из Европы. С точки зрения имперских притязаний любых панславистских сил распад Австро-Венгрии был приоритетной задачей. Кризис «лоскутной империи» осознавали не только внутренние и внешние враги Австро-Венгрии, но и вменяемая часть политической элиты страны, которая искала пути разрешения этого кризиса. Предыдущий кризис удалось разрешить переходом в 1867 году от Австрийской империи к дуалистической модели – Австро-Венгрии. Планы наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда трансформировать дуалистическую монархию в триалистическую федерацию – Соединенные Штаты Великой Австрии, планировавшийся эрцгерцогом символический акт коронации в Вене, Будапеште и Праге – ставили крест на планах Великой Сербии и планах славянской федерации во главе с Россией. В этих двух центрах, располагающих волей, ресурсами и влиянием, имеет смысл искать силы, стоявшие за Гаврилой Принципом.
Надо сказать, что поведение Николая II в дни, предшествовавшие вступлению России в войну (мы имеем в виду публикацию указа о мобилизации российской армии, каковой делал разворачивание военных действий неизбежным), дает веские основания полагать, что участие российских сил в создании casus belli происходило за спиной царя. Николая Александровича поставили перед фактом. Как пишет Александр Янов, «опьяненная племенным мифом и маячившим перед нею видением Царьграда, втянула российская элита страну в ненужную и непосильную для нее войну…»25.
На чем базировались расчеты российских стратегов? Россия традиционно располагала двумя ключевыми ресурсами: необозримой территорией и крупнейшим на Европейском континенте населением. На пике своего могущества Российская империя занимала одну шестую часть мировой суши. Перед Первой мировой на территории собственно России проживало 89,9 миллиона человек (для сравнения: в Англии – 43 миллиона, Германии – около 67 миллионов). В армию было призвано 15,8 миллиона человек. Эти ресурсы позволяли рассчитывать на победу в войнах на истощение. Заметим, что противники России также осознавали данное преимущество и планировали стремительные военные операции, понимая, что в длительной войне с Россией не справиться.
История подтверждала расчеты российских правителей, однако не всегда. Если в Северной войне (1700–1721) и Отечественной войне 1812 года Россия победила, то в Ливонской войне (1558–1583), а это была классическая война на истощение, Московское царство потерпело поражение. Причем поражение такого масштаба, что отдаленным последствием проигранной войны стали эпоха Смуты и распад государства, которое пришлось восстанавливать большой кровью. Первая мировая стала проигранной войной на истощение. Политическая элита страны в принципе не рассматривала такого сценария, и в этом свидетельство ее исторической несостоятельности.
А между тем для такого сценария были достаточные основания. Всего семь лет назад Россия вышла из революции, которая началась после проигранной Русско-японской войны. Проигранные войны часто заканчиваются революциями и падением правящих режимов. В ту пору самым свежим примером этому служила Парижская коммуна (18 марта – 28 мая 1871 года), которая стала следствием поражения Франции во Франко-прусской войне. В самой России во время больших войн начинались восстания и разворачивались крестьянские войны. Так, во время Северной войны полыхнуло казацкое восстание под руководством Кондратия Булавина (1707–1708), охватившее значительную территорию страны. Пугачевщина, или Крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева, которая вылилась в полномасштабную войну казаков, народов Урала и Поволжья с правительством (1773–1775), падает на очередную Русско-турецкую войну 1768–1774 годов, затяжную и кровавую.
Российским правителям эти соображения не приходили в голову. А, например, Ленин прекрасно понимал логику истории и строил на поражении империи в войне политический расчет. Отсюда – пораженчество большевиков, рассматривавших поражение России в Первой мировой войне как политическую необходимость и условие «превращения войны империалистической в войну гражданскую».
Дело в том, что в России бок о бок жили два народа, один – так называемое образованное общество, другой – простонародье: крестьяне, бедные мещане, рабочие. Хорошо, если первый к началу войны насчитывал 10 % населения. Все остальные принадлежали к традиционалистским массам. Эти социально-культурные группы отличались разительно: ментальностью, образом жизни, традициями, картиной мира и так далее, и так далее. Верхушка российского общества относилась к «холопам» с презрением, интеллигенция – сочувствовала и идеализировала, но и те и другие не понимали, поскольку между двумя русскими народами пролегала стадия исторического развития. Они принадлежали разным мирам и разным эпохам.
Названные народы кардинально отличались своим отношением к Великой войне. Безграмотные крестьяне, в простоте душевной полагавшие, что упоминавшийся в церковных службах «Царьград» означает весенний град, который побивает всходы на полях, для которых слова «Австрия», «Сербия» или «эрцгерцог Фердинанд» говорили столько же, сколько китайские иероглифы, в принципе не могли постигнуть смысл происходящего. Народ был готов встать на защиту родины от супостата. Готов наказать гонористых полячишек. Но почему надо было вырывать из привычной жизни и гнать на войну большую часть мужиков призывного возраста ради неведомых «братьев славян», не постигал.
Как известно, едва ли не во всех странах-участницах начало войны встретили с воодушевлением и считали, что она скоро закончится. Этому есть объяснения. Великая война была первой большой войной XX века. Экономика и технологии индустриальной эпохи задавали совершенно иной, непривычный рисунок тотальной войны на истощение. С многомиллионными армиями, сплошной линией фронта, пулеметами, танками, авиацией. В России начало войны разворачивалось на фоне всплеска энтузиазма и верноподданнических демонстраций. На второй день после объявления войны толпа манифестантов на радостях разгромила и подожгла германское посольство в Петербурге.
Но к народным массам описанная истерия не имела никакого отношения. За время войны Россия потеряла 1,7 миллиона убитыми и умершими от ран, 2,5 миллиона попали в плен. И это были те последствия, которые видели и понимали самые простые люди. Умозрительно крестьянин не имел ничего против имперского величия России. Но, когда во имя этого величия стали подгребать всех мужиков в деревне и пошли похоронки, настроения менялись. Как указывает упоминавшийся выше Янов, «к концу мая уже два миллиона солдат дезертировали из действующей армии»26. А далее годами «по всей стране деревенские общины укрывают сотни тысяч дезертиров и трусами их не считают»27.
Здесь надо сказать и о неписаном общественном договоре, который веками существовал в России. В нашей стране крестьянская община традиционно страдала от малоземелья. Многодетная традиционная семья сталкивалась с тем, что ртов и рабочих рук становилось больше, а земельный надел оставался прежним. Из этой ситуации существовало два выхода: освоение новых, прогрессивных технологий либо расширение земельного надела. Первый отвергался традиционным крестьянским сознанием, исходившим из того, что «отцы наши не глупее нас были». Второй решался на путях переселения на свободные земли либо через вожделенный крестьянами «черный передел». Крестьяне исходили из того, что царь воюет басурман и приращивает землицу. Мы платим за это рекрутчиной, но получаем земли, на которые можно расселяться (Кавказ, Средняя Азия, Сибирь, Дальний Восток).