В 1928 г. общая численность «лишенцев» в стране увеличилась с 3 млн 38 тыс. до 3 млн 716 тыс., или на 22 %. В городах их доля возросла на 17 %, в сельской местности – на 24 %[186]. В РСФСР «лишенцев» стало почти на 500 тыс. чел. больше (по сравнению с 1927 г.), всего их насчитывалось 2 млн 433 тыс.[187] В Сибирском крае численность «лишенцев» возросла более значительно, чем в целом по стране, – со 141 тыс. до 218 тыс. чел., или на 54,5 %[188]. Самой многочисленной в стране оставалась категория членов семей «лишенцев»: в городах – 35 %, в деревне – 49,1 %, в сибирской деревне доля членов семей составляла 55,9 % и превышала общероссийские показатели. Остальные категории увеличились в абсолютном выражении, но соотношение между ними не изменилось[189]. Значительный рост численности «лишенцев» в кампанию 1928/29 г. происходил в условиях действия прежней инструкции и, следовательно, относительной стабильности круга категорий, подлежащих лишению избирательных прав. И хотя изменения в инструкции в сторону расширительного толкования пунктов все-таки произошли, увеличение численности «лишенцев» объясняется большей тщательностью в выявлении «лишенцев» местными властями.
Итоги выборов кампании 1930/31 г. выявили снижение численности «лишенцев». В 1931 г. в РСФСР официально значилось 1 млн 842 тыс. лиц, лишенных избирательных прав (меньше по сравнению с предыдущей кампанией более чем на 500 тыс.)[190]. По официальной статистике, численность «лишенцев» значительно сократилась как в городах, так и в сельской местности. Если в сельской местности доля «лишенцев» за 1929–1931 гг. снизилась с 3,9 до 3,5 %, то в городах – с 7,2 до 4,6 %[191]. Столь резкое уменьшение показателей официально объяснялось как «следствие проведенных работ на местах в 1930 г. комиссиями по пересмотру списков лишенных избирательных прав, исключивших значительное количество лиц, неправильно включенных в списки лишенцев местными органами»[192]. В сельской местности численность лишенных за применение наемного труда увеличилась в 2 раза (с 10,5 до 20,1 %); доля членов семей понизилась всего на 5 % (с 49,1 до 44,5 %); в городах на 10 % сократилась численность категории членов семей (с 35 % в 1929 г. до 25 % в 1931 г.) и на 6 % выросла доля осужденных. Все остальные категории изменились не столь существенно – в пределах 2–3 %[193]. Подчеркнем, что это данные официальной статистики. Однако насколько они достоверны? Допустим, что в городах во время проведения мероприятий, связанных с ликвидацией нарушений в сфере лишения избирательных прав, численность могла сократиться за счет неправильно лишенных (в ряде городов они составляли около трети), которые были восстановлены в правах, а также детей «лишенцев». Но трудно даже предположить, каковы могли быть источники уменьшения численности «лишенцев» во время проводившегося «раскулачивания» и высылок «кулаков» в сельской местности. По официальным данным, численность «лишенцев» в деревне в рассматриваемый период сократилась на 330 тыс. Это вызывает недоумение и сомнение в достоверности сведений. Хотелось бы обратить внимание на то, что ранее в статистических сборниках по итогам выборных кампаний в главе о «лишенцах» приводились сведения (в процентном и абсолютном выражениях) по республике в целом и отдельным категориям, а также таблицы по отдельным регионам, городам. В сборнике за 1930/31 г. опубликованы лишь сведения о «лишенцах» по всей республике, данные по отдельным регионам и городам отсутствуют. Кроме того, категории охарактеризованы относительными показателями. И это при том, что все остальные сведения, касающиеся депутатов, участия избирателей и т. д., в целом и по отдельным территориям приведены в абсолютном выражении. Все это наводит на мысль о фальсификации сведений о численности «лишенцев». Впрочем, подтверждение тому, что данные о численности «лишенцев» не очень «точные», можно найти и в статье секретаря Всероссийского Центризбиркома П. Зайцева, в которой подводились итоги избирательной кампании 1930/31 г. Понижение доли «лишенцев» автор объяснял тем, что «часть лишенцев (раскулаченные и высланные кулаки) не нашла отражения в статистике»[194].
По официальной статистике, к 1934 г. численность «лишенцев» значительно сократилась по сравнению с 1930 г. По СССР их доля в городах составила 2,1 %, в сельской местности – 2,6 %, по РСФСР – 1,9 и 2,6 % соответственно[195]. В статье председателя Всероссийского Центризбиркома, посвященной итогам выборов, приводились общие данные о «лишенцах» и официальная трактовка причин сокращения этой группы – «в связи с огромным ростом и укреплением социализма в стране из года в год резко снижается общее число эксплуататорских элементов, лишаемых советской конституцией избирательных прав»[196]. Говорилось также, что уменьшение численности произошло за счет восстановления в правах детей «лишенцев», «за счет бывших полицейских и других элементов в связи с их естественной убылью» и тех «лишенцев», которые воспользовались правом, данным им советским государством, – своим честным трудом обрели право стать полноценными гражданами (в качестве примера называли «тылоополченцев, работающих на крупных стройках»)[197].
Однако вызывает сомнение и сам факт снижения численности «лишенцев», и показатель – 2,5 % (доля «лишенцев» по стране). Почему-то итоговые документы выборов 1934/35 г. зафиксировали лишь относительные, а не абсолютные цифры с распределением по категориям. Информация о значительном сокращении численности «лишенцев» в первой половине 1930-х гг. представляется недостоверной, особенно если иметь в виду масштабы «раскулачивания» и репрессий – жертвы этих процессов автоматически должны были попасть в число «лишенцев». Исходя из данных о «лишенцах» и зная общую численность взрослого населения страны или любого региона, нетрудно подсчитать численность «лишенцев». В 1950-е гг. она была названа: «В 1935 г. число лиц, лишенных избирательных прав, составляло 2,5 % от общего числа взрослого населения, т. е. немногим больше двух миллионов человек»[198]. Получается, что власти сообщали «чистую правду» о том, что численность «лишенцев» резко сокращалась (в 1934 г. «лишенцев» в стране было на 1 млн меньше, чем в 1927 г.). Однако отметим любопытную особенность этой статистики, на которой акцентировали внимание и в 1930 г.: сведения о «лишенцах» приводились только в процентах и по стране в целом. Вместе с тем, судя по разрозненным архивным данным, в отдельных городах и районах численность «лишенцев» далеко не везде сокращалась, напротив, в течение 1930-х гг. она оставалась стабильной. Например, в таких сибирских городах, как Анжеро-Судженск, Тюкалинск, Омск, Новосибирск, в 1934 г. по сравнению с 1931 г. этот показатель в абсолютном выражении почти не изменился (в Новосибирске он даже вырос), но его удельный вес в численности взрослого населения городов сократился[199]. В ряде городов, рабочих поселков, а также Москве, Ленинграде численность «лишенцев» действительно снизилась[200].
Мы полагаем, что в первой половине 1930-х гг. сведения о реальной численности «лишенцев» в стране были фальсифицированы. В пользу этой версии свидетельствуют косвенные данные: в 1934–1935 гг. в стране насчитывалось не менее 1,5–2 млн спецпереселенцев и заключенных[201]. При этом их совокупная численность постепенно увеличивалась. Поскольку представители названных категорий входили в число лиц, лишенных избирательных прав, то общая численность «лишенцев» должна увеличиваться тоже. Спецпереселенцы и заключенные были вообще исключены из официальной статистики «лишенцев», властями учитывались лишь те из них, кто «оставался на воле». К сожалению, в архивах нам не удалось найти сведений о численности «лишенцев» в декабре 1936 г., на момент ликвидации самого института «лишенчества», а также восстановленных к этому времени. Но совершенно очевидно, что официальная статистика не имеет ничего общего с реальными данными о «лишенцах» 1930-х гг., которые остаются для нас неизвестными.
Источники формирования, демографические, социальные и культурные характеристики «лишенцев»
Изучение сибирских городских «лишенцев» проводилось на материале г. Новосибирска. В 1925–1930 гг. Новосибирск являлся центром Сибирского края и Новосибирского округа, а в 1930–1937 гг. – центром Западно-Сибирского края и Новосибирского района. В 1920–1930-е гг. это был типичный крупный сибирский город. Поэтому на основе анализа данных, касающихся новосибирских «лишенцев», можно создать модель, которая поможет изучению этой группы в других крупных сибирских городах.
Исследование сельских «лишенцев» проводилось на примере трех районов Новосибирской области – Кочковского, Мошковского и Черепановского. В 1925–1930 гг. они входили в состав двух округов – Новосибирского (Мошковский и Черепановский районы) и Каменского (Кочковский р-н).
Тенденции изменения численности лишенных избирательных прав, типичные для сельской местности страны, республики и Сибирского края, получили полное отражение в рассматриваемых Новосибирском и Каменском округах. В 1926/27 г. в Новосибирском округе насчитывалось 9010 «лишенцев» (3 % от взрослого населения округа), в Каменском – 6469 (3,2 % от взрослого населения округа), в Сибирском крае – 102 489 (2,9 % от взрослого населения края)[202]. В 1929 г. численность «лишенцев» в этих округах значительно выросла и составила в Новосибирском округе – 14 226 чел. (4,2 % от взрослого населения), в Каменском – 7685 (4 %), в Сибирском крае – 165 866 (4,4 %)[203]. Достоверные сведения о численности лишенных избирательных прав в кампанию 1930/31 г. и в 1934 г. отсутствуют, официальная статистика показывала уменьшение относительных показателей в 1931 г. до 3,5 %[204], в 1934 г. – до 2,6 %[205].
Изучение «лишенцев» г. Новосибирска и Новосибирской обл. базировалось на документах личных дел 1412 городских и 716 сельских «лишенцев». Была осуществлена районированная серийная случайная 20 %-ная выборка личных дел сельских «лишенцев» Кочковского, Мошковского и Черепановского районов. Таблицы 1–17 и Приложения составлены на основе электронной базы данных, полученных путем обработки указанного массива личных дел городских и сельских «лишенцев». Оговоримся, что личные дела заводились только на «лишенцев», которые подавали жалобы на неправильное лишение избирательных прав или ходатайствовали о восстановлении в правах. Данное обстоятельство очень существенно, поскольку жалобы и ходатайства подавали «лишенцы», имевшие определенные шансы на восстановление.
Доля женщин среди городских «лишенцев» составляла менее одной пятой части (17,8 %). Во второй половине 1920-х гг. она была просто мизерной: из 349 чел., подававших апелляции на восстановление в избирательных правах в 1926–1929 гг., женщины составляли лишь 5 %. В первой половине 1930-х гг. удельный вес заявительниц женского пола увеличился до 22 %. Это объясняется в первую очередь тем, что с выходом постановления ЦИК СССР от 22 марта 1930 г. женщины получали реальный шанс на индивидуальное восстановление[206], тогда как ранее они восстанавливались лишь в случае удачной апелляции глав семей. Большинство горожанок (64 %) были причислены к «лишенцам» не за собственные деяния, а как члены семей «лишенцев». Основанием для лишения избирательных прав женщин считалось занятие торговлей (32,5 %). За эксплуатацию наемного труда 2 % представительниц женского пола были лишены избирательных прав и 1,5 % оказались административно-ссыльными.
Среди сельских «лишенцев» доля женщин была существенно ниже, чем среди городских, и составляла лишь 7 % от общей численности изучаемой группы. Как и среди городских «лишенцев», женщины-сельчанки лишались избирательных прав в основном как члены семей (73 %). Это были матери, жены, дочери, снохи глав семей, которые по разным причинам подавали заявления на восстановление в правах отдельно от мужчин. «За эксплуатацию наемного труда», т. е. как «кулаки», оказались лишенными избирательных прав 10 % женщин. В отличие от горожанок женщины в сельской местности редко лишались избирательных прав за занятие торговлей (4 %, как правило, торговля велась совместно с мужем). Даже сдача жилья внаем (нетрудовые доходы) являлась более распространенным мотивом для лишения прав женщин-сельчанок (8 %). Как «священнослужители» были лишены прав 4 % женщин – бывшие монахини, вернувшиеся в 1920-е гг. на свое прежнее место жительства. В двух категориях «лишенцев» – «бывших» и владельцев сельскохозяйственных «предприятий» – женщины отсутствовали.
По возрасту женщины, лишенные избирательных прав как в городе, так и в деревне, были в среднем моложе мужчин-«лишенцев», поскольку являлись их женами, дочерьми, снохами. В 1930 г. около трети женщин, лишенных избирательных прав, были моложе 30 лет. Однако по уровню грамотности женщины-«лишенки» в городе и деревне значительно уступали мужчинам. Так, среди горожанок, лишенных избирательных прав, доля неграмотных достигала 40 % (среди мужчин – лишь 10 %), малограмотных или имевших начальное образование – 45, среднее – 10, среднеспециальное и высшее – 3 %. Среди сельских жительниц-«лишенок» неграмотных было 64,5 % (мужчин в 3 раза меньше – 19 %), малограмотных – 19, с начальным образованием – 12, со средним и среднеспециальным – 3 %. То, что образовательный уровень у женщин в изучаемой группе был невысоким, отражало реалии того времени. Так, согласно данным Всесоюзной переписи 1926 г., в городских поселениях Новосибирского округа неграмотные женщины составляли 40,2 %[207], в сельских поселениях – 81,7 %, т. е. даже больше, чем в изучаемой группе[208]. Представительницы молодого поколения, лишенные избирательных прав, и в городе, и в деревне были более образованными, чем их матери. Дочери городских «лишенцев», получив среднее образование, старались устроиться на работу в советские учреждения или на предприятия. Дочери «кулаков», приехавшие из сельской местности, имели начальное образование, что позволило им устроиться на предприятия.
Занятия большинства женщин рассматриваемой группы как в городе, так и в деревне, были традиционными – ведение домашнего хозяйства и воспитание детей, участие в полевых работах (для сельчанок). В начале 1920-х гг. в связи с тяжелым материальным положением семьи горожанкам пришлось заняться торговлей, как правило, мелкой или мельчайшей, по патентам первого разряда или беспатентной, торговали преимущественно продуктами и старыми вещами. Были случаи, когда женщины, организовав мелкую торговлю, со временем расширяли дело и обзаводились лавками и магазинами. Деревенские жительницы, в отличие от горожанок, самостоятельной деятельностью (например, торговлей) почти не занимались. Дочери «кулаков» после лишения избирательных прав и высылки родителей старались всеми возможными способами устроиться в городе в качестве прислуги, нянь, рабочих на заводах; практически никто из них позже не остался жить в той же деревне.
Сельские и городские «лишенцы» различались по возрастной структуре: среди первых выше доля старших возрастных групп (старше 50 лет) – 26,6 % против 19 %, а доля молодых людей до 30 лет, напротив, ниже – 17,2 % против 21 % (табл. 1). Это свидетельствовало не о том, что в деревне членов семей лишали избирательных прав меньше, а о том, что дети «лишенцев»-сельчан реже подавали заявления о своем персональном восстановлении в правах – ждали, когда восстановят главу семьи. В городе, напротив, обычным явлением была подача заявлений детей о восстановлении в избирательных правах отдельно от своих родителей. В этом смысле в сельской местности сохранялась и соблюдалась определенная патриархальность.