Всегда ли эти изменения позитивны? Так, сосредоточение богатства в мегаполисах мира стимулирует развитие теневой экономики, коррупции и уличной преступности. То же можно сказать о криминализации других сфер жизни больших городов. Сосредоточение огромных масс населения, предприятий ритейла и сервиса, строительной индустрии и многих других приводит к всевозрастающему производству отходов, что вызывает недовольство населения, живущего рядом с полигонами ТБО и т. д. При всем этом, как неоднократно отмечали теоретики городской динамики и практики строительства, внешне мегаполис может изменяться практически незаметно, но его информационная сеть и социальная жизнь непрерывно изменяются.
Это, в свою очередь, означает, что сама система планирования на конкретный срок (например, разработка пяти, трехлетних и годовых планов) не соответствует главной закономерности информационной эпохи: непрерывному изменению всего и вся, причем с возрастающей скоростью. Если сегодня перед наукой стоит задача «перехода на цифру», значит, она и является критерием выбора срока непрерывного планирования, т. е. разработки сценариев «переходного периода». А на какой именно срок они должны рассчитываться – это вопрос к экспертам.
В чем конкретно состоят задачи переходного периода? Я полагаю, что они заключаются в достижении материального благополучия, социальной мобильности и безопасности жителей страны и мира, причем безопасность сегодня выходит на первый план. Далее – в создании для них благоприятной среды обитания, в возможности выбора сферы деятельности и социальной мобильности, в экономии энергии и ресурсов, а также – в повышении экономического и социального потенциала мегаполисов и связанных с ним региональных систем. Сказанное отнюдь не означает, что я призываю вернуться к модели традиционной общины. Речь идет о том, чтобы безопасность, сложность и неустойчивость сложных систем были более предсказуемыми, для чего нужен специальный теоретический и практический инструментарий.
Что в данном случае означает термин «системное моделирование»? Это – всеобщая связь всего со всем, будь то информационная, энергетическая, материальная, социальная, пространственная связь. Сегодня Россия – это часть мировой СБТ-системы, от которой все страны и регионы, так или иначе, зависимы. Вместе с тем моделирование ее динамики требует не только выявления ее структурных элементов, но построения модели ее функциональной организации, суть которой состоит в выявлении характера взаимодействия ее основных элементов. Значит, для анализа этой и подобных систем можно, например, использовать теорию подобия, разработанную российским ученым акад. АН СССР М. В. Кирпичевым и его коллегами [Кирпичев, 1953, 1987].
Если «все связано со всем и все куда-то попадает», то главным теоретическим и методическим инструментом моделирования системной динамики является междисциплинарный подход. Мировая наука, особенно ее биохимические и технические дисциплины и связанные с ними образовательные процессы, уже движутся в этом направлении, чего нельзя сказать о социальных и гуманитарных науках, междисциплинарные барьеры между которыми все еще очень высоки. Мы живем в век сложных и подвижных СБТ-систем, поэтому правы те, кто называет социальные системы гибридными в том смысле, что в них происходит не просто обмен, но взаимные изменения входящих в него структурно-функциональных элементов [Fischer-Kowalski and Erb, 2016].
Сегодня решение задач конкретного проекта зависит не только от состояния общества и его мегаполисов, но и от той среды обитания, в которую они включены. Речь идет о региональной и глобальной среде (литосфере, биосфере и космосе). Структурно-функциональная организация и динамика этой среды в целом носит вероятностный характер. Значит, модель переходного общества, которую необходимо построить, тоже будет носить вероятностный характер. Поэтому сразу определить, какие факторы рассматриваемой динамики являются важными, а какие нет, невозможно. Как отмечал У. Бек, современное общество живет не столько предсказаниями будущего, сколько осмыслением «побочных последствий» (side-effects) текущих или уже произошедших событий. Именно поэтому необходимо возрождение прогностики как комплексной дисциплины.
Следовательно, перед современной наукой стоит двойная задача: не только построить структурно-функциональную модель российского общества, но исследовать ее внутренние механизмы и наметить возможные направления ее динамики под воздействием новых технологических и социально-экологических вызовов. Это означает, прежде всего, необходимость построения сетевой модели системы «мегаполис – общество – глобальная система», основанной на потоках информации, вещества энергии, людей и др. между этими разными уровнями. То есть изучаемые нами вызовы и риски также имеют двойной, локально-глобальный характер.
Система «мегаполис – общество – глобальная система» непрерывно изменяется. Значит, мы должны иметь данные мониторинга о динамике «мегаполис – глобальная система» и на этой основе строить сценарии, касающиеся ее развития. Поскольку сведения о такой динамике имеют неполный и часто ошибочный характер, сегодня мы можем строить только качественную модель этой динамики. Главное сейчас – определить основные параметры и направление этой динамики, а оно может быть многовекторным.
Исследование взаимодействий и взаимных изменений структур и процессов названной выше системы, то есть их метаболические трансформации, – важнейшая задача исследования. При этом необходимо учитывать, что многие их результаты и, прежде всего отходы, включаются в глобальный круговорот вещества и энергии. Каждый день по телевидению нам рассказывают, какие продукты питания более или менее опасны, какие последствия они могут оказывать. Но метаболические процессы, вызванные производственными или иными факторами, нам еще предстоит изучить. Понятия социального и индустриального метаболизма были введены в оборот многими исследователями в 1990-х гг. Наиболее полное описание этого подхода дано в работе П. Баччини и П. Бруннера [Baccini and Brunner, 1991].
Особое внимание необходимо уделить социальному метаболизму, имеющему двойственный характер. С одной стороны, социальные процессы общества и мегаполиса изменяются под воздействием их среды обитания, а с другой стороны, она сама их изменяет. Сегодня, когда социальные явления и процессы не только спонтанно возникают, но и политически конструируются, такой «двойной» социальный метаболизм должен быть изучен специально. Можно только предположить, что в результате такого метаболизма и, в особенности, под воздействием достижений биогенетики, с одной стороны, и направленного изменения публичной сферы, с другой стороны, изменится смысл такого фундаментального понятия, как человеческая личность. Это означает появление нового поля идеологической борьбы между сторонниками и противниками трансгендерных трансформаций.
Изучение социального метаболизма важно и по другой причине. Я имею в виду пространственную динамику жизни современного общества. Развитие всепроникающих информационных сетей уменьшило значение пространственного фактора, но не исключило его. В любом мегаполисе или местном сообществе одновременно идут противоположные процессы. С одной стороны, пространственная дифференциация и даже изоляция отдельных групп населения (например, изолированные «оазисы», где живут самые богатые и самые бедные), а также их перемещение в пространстве города как результат политики городских властей. С другой стороны, это – растущая территориальная мобильность «среднего класса» и молодежи, местные и глобальные миграционные процессы, возможность работать не выходя из дома, рост числа самозанятых и т. д.
Изучение временной динамики жизни общественного организма не менее важно. В этой проблеме есть ряд важных аспектов. Один – общее ускорение темпа жизни и перемен в ее среде обитания, другой – изменяющиеся темпо-ритмы «поведения» различных агентов, участвующих в жизни его подсистем. Третий – скорость распространения рисков и опасностей и реакции на них. Проблема этой сложной динамики состоит в том, что современные опасности, как, например, хакерская атака, приходят в город и к каждому его жителю внезапно, практически не оставляя времени на защиту от них. Плюс периодические аварии и катастрофы (обрушение коммуникаций, взрывы домов, пожары, стихийные бедствия) создают достаточно напряженную психологическую атмосферу в обществе, поскольку речь идет о массовых процессах, реабилитация после которых иногда растягивается на месяцы и годы.
Для построения качественной модели переходного общества необходимо, хотя бы в целом, описать взаимодействие его трех связанных между собою параметров: его сетевую структурно-функциональную модель, ее зависимость от глобальных процессов и их совокупное воздействие на жителей страны и их среду обитания. Исследования в этом направлении интенсивно ведутся: например, разработана принципиальная схема потоков и их взаимодействий в глобальной СБТ-системе [Fischer-Kowalski and Erb, 2016: 33]. Без построения такой модели для мегаполиса и хотя бы примерной схемы взаимозависимости его структурно-функциональных элементов и потоков вещества, энергии и информации эмпирические исследования, включая массовые опросы и дискурс-анализ и другие традиционные методы социологии, являются нерелевантными, потому что они не выявляют связей между качественно различными структурами и процессами.
Комплексный подход имеет свои пределы. Непрерывное повышение сложности, многоуровневости и разновременности метаболических трансформаций ведет к потере управляемости, так как агент управления уже не способен справиться с количеством одновременно поступающей к нему информации, причем разного уровня и качества. Приходится сознательно упрощать ситуацию, в результате риск ошибки, как в действии управляющего агента, так и в оценке ответной реакции повышается [Tainter, 2011].
Российские теоретики глобальной гибридной войны полагают, что ее сущность как раз и заключается в ее сложности, многосторонности и разновременности [Бартош, 2019; Сивков, 2019]. Как в этих условиях взаимодействия постоянно изменяющихся сил и общей неопределенности ситуации управлять комплексными объектами, пока непонятно. Но можно и нужно регулировать и контролировать те системы общества и города, которыми человек уже умеет управлять. И одновременно разрабатывать теорию управления этими сверхсложными системами.
Глава 2
Международный проект «Куда идет Россия?»
2.1. Теоретическое и политическое значение проекта
Я сознательно поставил эту и следующую главы рядом, потому что, по существу, обсуждаемые в них процессы – одни и те же, но в первом случае в отношении России, а во втором, в более широком теоретическом плане – в англосаксонской социологической литературе того же периода. Представлялось правильным сначала проанализировать ход и основные результаты российского проекта о проблемах переходного периода в России, а затем рассмотреть взгляды на переходный процесс как таковой в западной литературе.
Международный проект «Куда идет Россия?», развивавшийся в течение 10 лет, – это огромное и несомненное достижение постсоветской, то есть российской социологии. Проект был организован и проведен Московской школой социальных и экономических наук (МШСЭН), руководимой проф. Т. Шаниным (Великобритания), и Междисциплинарным академическим центром социальных наук (Интерцентром) под руководством акад. РАН Т. И. Заславской. В проекте участвовали ученые из России, стран СНГ и стран Запада. После международной «Дискуссии о социалистическом городе» 1927–1931 гг., в ходе которой обсуждались пути социалистической индустриализации и организации жизни граждан СССР, проект «Куда идет Россия?» был вторым и единственным по своему масштабу, междисциплинарному подходу и широте анализа связей между прошлым и будущим российского общества.
В течение десяти лет идеологи и участники этого проекта обсуждали и критически оценивали динамику российского общества в международном контексте, ее характер, поворотные и критические узлы и точки. Участникам проекта удавалось проводить анализ одновременно в трех измерениях: прошлом, настоящем и будущем. Уже тогда особое значение придавалось попыткам построения альтернативных стратегий и сценариев, анализу роли внешнеполитических факторов, роли локальных этнополитических конфликтов и войн, значению типа экономики, доставшейся России от Советского Союза. К сожалению, многие ценные идеи и мысли, высказанные в ходе этого десятилетнего научного марафона, не были позже превращены в ценностные ориентиры и политические установки переходного периода.
Не имея возможности полно и систематически оценить этот проект в рамках одной главы, я остановлюсь лишь на некоторых его ключевых проблемах и поворотных точках, которые представляются мне необходимыми для исследования современного переходного периода «на цифру». В основном я буду пользоваться материалами итогового симпозиума «Куда пришла Россия?», поскольку в нем изложены основные результаты этого исследовательского проекта.
2.2. Россия в международном контексте
На мой взгляд, прав был К. Г. Холодковский, утверждая, что главная цель наших трансформаций – это «воссоединение с мейнстримом исторического процесса, то есть включение в процессы глобализации, которые берут нас в жесткие рамки, что и будет определять будущее России. «Глобализационные процессы… резко обостряют конкуренцию за “место под солнцем”, каждая страна стремится найти свою нишу в мировом экономическом раскладе».
И – далее, «наша теперешняя страна – это сырьевая база, сырьевой придаток ведущих стран. Наш интеллектуальный потенциал, которым традиционно сильна Россия, своими достижениями в основном обслуживает научно-техническое развитие зарубежных стран». Эта модель развития получила название «латиноамериканской». «Если “верхи” включены в процесс глобализации как субъект, то остальное население в лучшем случае является его объектом, а в худшем – вообще маргинализируется».
Приходится признать, что мотором наших преобразований были как раз те группировки элиты, которые связаны с экспортно-сырьевой ориентацией нашей экономики. Холодковский заключает, «наиболее сильные группировки элиты, по сути, не заинтересованы в изменении складывающейся экономической, а значит, и социальной модели. Вязкое сопротивление бюрократии, как это уже часто бывало в России, гасит реформаторские порывы» [Холодковский, 2003: 354–357]. Как пишут другие авторы в том же сборнике, именно в переходных процессах выявляются разнонаправленные векторы социальной динамики, разделяющие население России и других стран на тех, кто включен в глобальное информационное поле и исключен из него. В конечном счете степень и форма включенности в производство и распространение информации формируют социальную структуру информационного общества.
Интересный вывод сделал в том же сборнике Д. Е. Фурман. Он полагал, что система, начинавшаяся как демократическая, со временем стала безальтернативной. При этом демократическая форма сохранилась. «Распространение безальтернативности на все сферы управления означает ослабление “обратных связей”… При утрате “обратных связей” кризис настигает систему неожиданно, когда пытаться справиться с ним уже поздно, и как показала гибель СССР, никакие действия силовых структур и спецслужб предотвратить его не могут» [Фурман, 2003: 5].
2.3. Насколько силен ‘Path Dependence’ фактор?
Как пишет Р. Капелюшников, издержки расставания с социализмом были явно недооценены. «Никто не ожидал, что трансформационный кризис может растянуться на целое десятилетие или что объем производства может сократиться почти вдвое… Переходный период оказался мучительным и затяжным, вызвал резкое падение уровня жизни и осуществлялся с сильнейшей «пробуксовкой». С другой стороны, реакция российского общества на перемены «оказалась на удивление приглушенной и невзрывной», и можно «только поражаться устойчивости российского общества и степени его нечувствительности к импульсам саморазрушения, которую оно демонстрировало не протяжении всего пореформенного периода». И это при том, что данный автор признает, что значение институциональных реформ также было явно недооценено [Капелюшников, 2003: 86–89].
С моей точки зрения, этот автор тоже недооценил целый ряд важнейших факторов и сил. Во-первых, предперестроечную раскачку и разбалансировку социальных и политических сил. Несмотря на наличие Госплана СССР, министерств и ряда других «вертикальных» регулирующих институтов, в действительности вся система управления – самоуправления сверху донизу фактически не существовала. И акции властных структур, подобные «госприемке» или «мерам по борьбе с пьянством» ничего, кроме озлобления населения, вызвать не могли.