Мексиканские исследователи особо акцентировали внимание на том, что истинное международное сообщество должно состоять из мозаики народов, которые уважают существующий плюрализм и поддерживают отношения дружбы и сотрудничества. А самоопределение народов, невмешательство, правовое равенство государств, мирное урегулирование споров и международное сотрудничество в целях развития являются главными принципами внешней политики Мексики. Кроме того, они являются и важнейшей частью политической культуры цивилизованного мира, в котором сосуществуют высокие уровни как цивилизованности, так и варварства.
Равным образом в работах мексиканских политологов заострялось особое внимание на концепции значимости ответственности и баланса интересов всех субъектов международных отношений.
В своих исследованиях, посвященных анализу проблемы внешнего долга, бывшая глава МИД Мексики политолог Р. Грин приводила следующую характеристику занимаемой Мексикой позиции в переговорах по долговым обязательствам государств: «Мексика поддерживает партнерство, а не конфронтацию, поиск решений, способных удовлетворить все вовлеченные страны, требуя соблюдения принципа справедливости. Мексика выступает за сохранение гармоничных отношений между всеми участниками мирового сообщества. Наша позиция в этом вопросе является проекцией традиций мексиканской внешней политики, неизменно выступающих за поддержание международного мира, безопасности и равенства»[20].
При этом среди мексиканских исследователей широкое распространение получила концепция миропорядка, ориентированного, прежде всего, на равновесие и сотрудничество, а не на конфликт и господство[21]. В рамках нее подчеркивалось, что главная цель международной политики заключается в поиске баланса между противоборствующими блоками, интересами и силами, будучи гораздо шире ее трактовки в качестве «борьбы за власть и за мир», выдвинутой Г. Моргентау. А баланс сил определяется как глобальное равновесие, установленное между вовлеченными сторонами во всех сферах и на всех уровнях их взаимодействия. Вместе с тем, несмотря на то, что человеческая цивилизация развивается в сторону закрепления более высокого уровня гармонии и понимания, все же важно понимать, что глобального равновесия чрезвычайно трудно достичь, поэтому его следует расценивать как идеал, а не как реалистичную и возможную цель.
В контексте теории модернизации категория экономического развития, измеряемая уровнями роста экономики и социально-экономического прогресса, выступает важной внешнеполитической целью, которую разделяет Мексика наряду с другими латиноамериканскими странами. А независимость внешней политики имеет смысл только в том случае, если та задумана как инструмент, преследующий обеспечение экономического роста. Подобная позиция зародилась в 1920-х гг., когда после фазы институционализации Мексиканской революции в течение длительного периода внешняя политика Мексики служила исключительно цели внутреннего стимулирования экономического роста страны. А проектирование на международной арене образа стабильности и прогресса служило средствами для развития экономики.
Поддержание пассивной и изоляционистской внешней политики долгое время играло на руку попыткам достижения внутреннего экономического развития Мексики. Но к 1970 г. новые обстоятельства как внутреннего, так и внешнего характера обусловили переход к новому типу внешней политики, названному в мексиканской литературе «активным»[22]. При этом в мексиканском внешнеполитическом курсе, несмотря на его явную активизацию, все же выделялось одно направление, где сохранился откровенно пассивный подход: проблема миграции из Мексики в США. В 70-е и 80-е гг. XX в. среди мексиканских политиков и политологов прочно закрепилось мнение о том, что сохранение status quo в этом вопросе было лучшим вариантом для обеих стран. Соединенные Штаты подобный подход также устраивал. Мексика же акцентировала внимание на проблеме соблюдения прав мигрантов лишь в рамках международных организаций. С позиции экономики подобный внешнеполитический курс Мексики стал характеризоваться разработкой стратегии расширения и диверсификации рынков и обеспечением фискальных стимулов к экспорту, поскольку считалось, что внутреннее развитие должно было основываться на поиске новых рынков сбыта и равноправном торговом сотрудничестве. При этом с позиции политики подобная стратегия очень быстро продемонстрировала невозможность достижения своей главной цели – развития внутреннего.
К концу XX в. число инициатив и степень участия Мексики на международной арене стали внушительными, в большинстве из которых невозможно было проследить какую-либо возможную пользу для нее самой. Таким образом, в долгосрочной перспективе независимая внешняя политика Мексики представлялась оправданной только в том случае, если она была направлена на удовлетворение национального интереса. В широком смысле с отсылкой на постулаты политического реализма термин «национальный интерес» определялся как осознанная потребность государства в развитии, самосохранении и обеспечении безопасности, реализуемая посредством его внешнеполитической стратегии. В Мексике же национальный интерес принято сопоставлять с частной повесткой дня президентов, приоритетами федерального правительства и целями политической партии избранных в правительство.
М. Охеда, выражая мнение большинства мексиканских политологов, подчеркивал, что «независимая внешняя политика сама по себе лишена реализма, по крайней мере, в отношении бедных и слабых стран, живущих в эпоху, когда во главе стоит именно преодоление экономического отставания»[23]. А особое значение, приданное решению проблемы экономического развития, прослеживается во внешнеполитических курсах всех стран Латинской Америки. Подобное можно наблюдать как в двусторонних, так и в многосторонних региональных отношениях, тем самым объясняя иное отношение к ценностям по сравнению с позицией американских ученых, ставящих во главу именно стратегические и геополитические проблемы межамериканских отношений.
Большое внимание в работах мексиканских политологов уделяется изучению концепции догоняющего развития. Вступив в 1950 г. в фазу экономического взлета, который продлился до 1981 г., Мексика смогла достичь впечатляющих экономических результатов. Тем не менее столь успешное развитие полностью прекратилось после периода кризисов 1982-1995 гг., несмотря на реализованные реформы, включая либерализацию внешней торговли и инвестиций. С конца XX в. экономический рост Мексики так и продолжил оставаться незначительным, сохранив эту тенденцию и в первых десятилетиях XXI в. В работах Э. Карденаса и Х. Лопес-Кордовы этот феномен рассматривается как проблема глобализации, а не отдельных национальных экономик[24]. Обращаясь к постулатам классической теории экономического роста, Мексика, как и ряд других стран, вынуждена сталкиваться с проблемой несоответствия результатов догоняющего развития поставленным целям. А повторение мексиканского экономического чуда возможно лишь при наличии более активной и независимой внешней политики, отвечающей требованиям механизма целостности мирового рынка, необходимым подспорьем которого выступает развитие индустриализации и повышение уровня образования, совместно способных привести к уровням доходов, сопоставимыми с США.
Что касается отношений между Мексикой и США как третьего приоритетного внешнеполитического направления, то в исследованиях мексиканских политологов они неизменно представали одним из важнейших вопросов, несмотря на расхождение во мнениях относительно характера, степени контроля и гегемонии Соединенных Штатов в рамках их взаимодействия со своим ближайшим латиноамериканским соседом. Количество литературы по этой теме огромно так же, как и число подходов[25].
Как отмечалось выше, на протяжении всего XX в., а также в начале XXI в. Мексика стремилась развиваться в рамках конкретной политической реальности, объединившей в себе неизбежность, с одной стороны, положения ближайшего соседа Соединенных Штатов и, с другой стороны, наличия высокой степени зависимости от этой сверхдержавы. Отсюда вытекает и неизменная дилемма мексиканской внешней политики, которая заключается в том, чтобы выбирать между двумя основными сценариями: придерживаться своей антиинтервенционистской позиции во внешнеполитическом курсе и при этом стараться не нарушать интересы Соединенных Штатов.
После Второй мировой войны во внешней политике Мексики в рамках ее отношений с США стала доминировать концепция чрезмерного билатеризма, сочетающая в себе активные попытки согласовать преференциальный режим для мексиканских экспортеров, а также стремление заключить ряд соглашений о сотрудничестве для решения пограничных проблем. Обусловлена она была развитием особых отношений, в рамках которых обе страны равноценно нуждались друг в друге. Этот тезис получил свое развитие в работах мексиканских исследователей Л. Мейера и Х. Шиавона[26]. В политической сфере негласное соблюдение особых отношений работало следующим образом: Вашингтон признавал за Мехико право не соглашаться с его политикой во всех вопросах, которые имели основополагающее значение для мексиканцев, но для американцев таковыми не являлись. Если это способствовало укреплению внутренней стабильности мексиканской политической системы, то США даже были готовы принять позицию несогласия со стороны Мексики. В свою очередь мексиканская сторона активно сотрудничала с Соединенными Штатами по всем вопросам, имевшим преимущественное значение в первую очередь для Соединенных Штатов, а не для самой Мексики. Это объясняло американскую толерантность по отношению к возникшим дипломатическим разногласиям, ярчайшим примером которой был отказ Мексики от разрыва отношений с Кубой в 1964 г.
В течение 1960-х гг., период разрастающегося американского гегемонистского влияния, Мексике удалось сохранить положение относительной независимости по сравнению с остальными странами Латинской Америки. Особые отношения подошли к концу лишь в 1970 г. с появлением в Соединенных Штатах новых глобалистских взглядов, порожденных курсом Ричарда Никсона (19691974), начавшего политику «малозаметного присутствия» во всей Латинской Америке. В это же время мексиканское руководство наконец осознало, что статуса ближайшего латиноамериканского соседа США уже оказалось недостаточно для того, чтобы обеспечить себе преимущественное отношение со стороны Вашингтона. Именно это стало толчком к последующей диверсификации внешних связей, ставшей отличительной чертой нового активного этапа мексиканской внешней политики.
Во внешнеполитическом курсе Вашингтона последних десятилетий XX в. все более явным становилось развитие гегемонистских устремлений. Несмотря на «нефтяную карту» – важный козырь в руках мексиканцев, в ведущихся переговорах администрация Рональда Рейгана (1981-1989) уже не была столь толерантна при расхождении во взглядах с мексиканской стороной. Во время нахождения у власти Мигеля де ла Мадрида (1982-1988) отношения между Мексикой и Соединенными Штатами вновь стали особыми, но уже благодаря конфликтам и высокой степени напряженности, сравнимой лишь с периодом после окончания вооруженной фазы мексиканской революции в 1917 г.
Несмотря на наличие различных теоретических концепций, посвященных изучению мексикано-американских отношений, между ними существует принципиальная точка консенсуса, заключающаяся в том, что все они признают наличие у Соединенных Штатов неизменного стратегического интереса к сохранению внутренней стабильности Мексики.
Широкую известность получила концепция парадокса пропасти, разработанная в 1986 г. мексиканским дипломатом и политологом К. Рико Ферратом[27]. Согласно ей на протяжении всего XX в. самые острые моменты внутренних кризисов в Мексике ни разу не совпали с обострением мексикано-американских отношений. Несмотря на очевидно непростое партнерство со своим южным соседом, Соединенные Штаты все же не были готовы дать последний толчок Мексике, когда та уже находилась на грани «падения в пропасть»[28].
В соответствии с теорией, разработанной исследователями П. Г. Олвера и И. С. Каптильо, Вашингтон был заинтересован в защите страны-должника, отталкиваясь исключительно от своих экономических выгод[29]. Дальнейшее развитие эти идеи получили в рамках концепции, предложенной политологом Л.Г. Соуcа, в соответствии с которой США заинтересованы в защите не внутренней стабильности Мексики, а прежде всего удобного им режима постепенного развития капитализма. А мексиканским лидерам при выстраивании своего внешнеполитического курса всегда требуется учитывать высокую степень заинтересованности Вашингтона в поддержании внутренней стабильности Мексики, даже в те моменты, когда степень враждебности и агрессии в двустороннем диалоге достигает предела[30].
Следуя постулатам школы неореалистов, мексиканские политологи Г. Гонсалес и М. И. Студер 11огее определяют отношения между Мексикой и Соединенными Штатами в начале XXI в. как сеть транснациональных и трансграничных альянсов, обладающих следующими особенностями: методично растущая степень участия в них субъектов как мексиканского, так и североамериканского гражданского общества; сокращение количества вопросов, которые подпадают под непосредственный контроль правительств; а общий характер двусторонних отношений при этом подобен американским горкам, чьи циклы никогда не укладываются ни в мексиканские шестилетние президентские сроки, ни в американские четырехлетние[31].
Мексиканских политологов, изучающих отношения Мексики и США с позиции описанного выше американского интереса, можно разделить на две группы. В первую вошли те, кто рассматривает его как продвигаемый со стороны единоличного актора, эгоистично преследующего свои стратегические цели. Вторая группа рассматривает этот интерес уже как совокупность целой серии частных интересов, принимая во внимание все множество различных политических и социальных групп североамериканского общества. А позиция Белого дома выступает в роли лишь одного из многочисленных факторов, влияющих на выстраивание внешней политики Соединенных Штатов.
Важно отметить, что в большинстве мексиканских внешнеполитических исследований как конца XX в., так и первых десятилетий XXI в. роль ведущего ориентира неизменно приписывалась именно отношениям с Соединенными Штатами. При этом в самих США изучению отношений с Мексикой приоритетное значение не придавалось никогда. В связи c этим важным представляется понятие асимметрии силы, порожденной естественными причинами и обстоятельствами и существующей между сверхдержавой – США и гораздо более слабой страной – Мексикой, которой периодически преувеличенно приписывалось положение региональной державы средней силы. На основе сложившейся асимметрии выстроилась концепция, которая рассматривает категории приоритетного и второстепенного, отталкиваясь от различных пониманий национального интереса. Таким образом, для Мексики сохранение преимущественного значения складывающихся отношений с Соединенными Штатами подается как неизбежное. При этом для Вашингтона все, что связано с Мексикой, имеет далеко второстепенное значение по сравнению с вопросами, касающимися России, Европы, Японии, Китая, а также стран Латинской Америки, уже традиционно имеющих принципиально стратегическое значение.
В заключение стоит отметить, что внешнеполитическая мысль в Мексике приобрела свои самостоятельные и независимые характеристики sui generis, которые нашли отражение в ряде принципов, концепций, теоретических и методологических подходов, отличных от других стран. Ведущие мексиканские исследователи единогласно отмечали, что главными особенностями внешней политики Мексики как в XX в., так и в начале XXI в. являются ее защитный и автономный характер, а также неизменное соблюдение международно-правовых принципов[32]. Подобный защитный характер стал следствием трагического опыта ряда иностранных вмешательств, всепроникающей роли отношений с Соединенными Штатами, а также постоянной необходимости укрепления как внутренней политической стабильности, так и повышения уровня социально-экономического развития страны. Важно и то, что ни одну из этих особенностей, даже частично, нельзя проследить во внешнеполитических курсах ни США, ни стран Европейского Союза. В этом контексте происходит прямая отсылка к теории перспективизма, согласно которой возможные пути развития государства рассматриваются с учетом занимаемого им места в природной и исторической реальности[33].