Цезарь принял Брута со всей теплотой. Вот что сообщает о том Плутарх: они отправились вдвоем на прогулку, без спутников, и Цезарь поинтересовался, куда направился Помпей. Брут отвечал, что не знает, но, вероятно, его целью является Египет, где у него есть союзники. Согласно Плутарху, Цезаря убедили эти слова: он отверг остальные варианты и направился в Египет.[79]
В своих «Записках о гражданской войне» Цезарь излагает другую версию событий,[80] в которой история служит пропаганде: нельзя было без должной осторожности описывать конфликт, повлекший за собой гибель множества римлян. Цезарь утверждает, что первоначально он направлялся за Помпеем на Восток, в Эфес (совр. Турция). Однако затем он узнал о том, что Помпея видели на Кипре, и это навело его на мысль о Египте как конечной цели Помпея. Только тогда он устремился в том же направлении. При этом Цезарь ни разу не упомянул Брута в «Записках…». Возможно, он хотел замять эпизод с предательством им Помпея, а может быть, и вправду счел полученную от Брута информацию недостаточно точной, чтобы сразу менять маршрут.
Цицерон тоже помирился с Цезарем, но многие сенаторы продолжали борьбу. У них всё еще были войска, деньги и самый сильный флот в Средиземноморье. Их вожди отправились в римскую провинцию Африка (совр. Тунис), где они могли рассчитывать на поддержку со стороны союзников. Помпей прибыл в Египет, но был убит, едва ступив на берег.
Еще год понадобился Цезарю, чтобы расправиться с врагами в римской Африке. Окончательно они были разбиты в апреле 46 г. Затем Цезарь продвинулся на запад до Утики (запад совр. Туниса), портового города и столицы провинции Африка. В этом городе распоряжался Катон – последний, кто продолжал сопротивление в тех местах. Цезарь получал удовольствие от мысли о великой символической победе, которой стала бы капитуляция Катона; он хотел, чтобы Катон принял его милосердие.
Но Катон отказался. Он считал Цезаря тираном,[81] а милосердие тирана было для него хуже смерти. Катон решил покончить с собой. Своему сыну он сказал, что был воспитан с идеей свободы[82] слова и дела, а теперь слишком стар, чтобы учиться рабству. Оставшись ночью один, он поразил себя ударом кинжала в живот.[83] Близкие нашли его, и врач зашил рану, но Катон всё-таки разорвал швы и скончался.
Когда Цезарь узнал об участи Катона, он будто бы произнес: «Катон, ненавистна мне твоя смерть,[84] потому что и тебе ненавистно было принять от меня спасение!» Самоубийство Катона подпортило рассказ Цезаря, и автор «Записок…» вполне мог бы умолчать о том.
Сегодня нам кажется, что римляне восхищались мужеством добровольного ухода из жизни, но на самом деле это отношение установилось гораздо позднее. В 46 г. самоубийство еще осуждалось: даже Брут считал поступок дяди нечестивым[85] и недостойным мужчины.
Вернувшись в Рим в 46 г., он получил разрешение сената отпраздновать подряд четыре триумфа. Это была его возможность превзойти Помпея, отпраздновавшего три триумфа, которые приходились на разные годы и были отделены друг от друга большим временным промежутком[86]. Последний триумф Помпея – в 61 г., в честь его побед на Востоке, – был особенно грандиозным. Цезарь, конечно, постарался организовать еще более роскошные мероприятия.
Поскольку праздновать гибель римских граждан было неудобно, Цезарю пришлось затушевать в своих триумфах тему гражданской войны. Он выдвинул на первый план свои победы над галлами и другими иноземными врагами[87]. Толпа приходила в восторг от таких экспромтов, как эпизод с легионерами, распевающими:
Триумфальные шествия включали демонстрацию плакатов с изображениями и именами. Цезарь позаботился о том, чтобы на них не было имен римских граждан, но всё же разрешил выставить картины, изображающие самоубийство трех ведущих римских военачальников после поражения в Африке. Одна из этих картин показывала Катона, «самого себя раздирающего, как зверь»: в толпе охали и стенали.[89] Между тем, упоминая смерть Катона, Цезарь только оживил память о своем заклятом враге.
Это было только начало. В следующие месяцы из-за Катона разразилась война памфлетов. Брут поручил Цицерону написать небольшой текст в честь его дяди – «Катон». Вероятно, Цицерон понимал, что результат его труда наверняка оскорбит Цезаря и его друзей, однако взялся за эту работу; он-то считал Катона великим человеком,[90] сумевшим, между прочим, невероятно точно предсказать будущее. Произведение не дошло до наших дней, но очевидно, что автор с почтением отзывался о покойном, который в другом тексте Цицерона назван мужественнейшим из людей.[91] Высший свет поддерживал Цицерона.[92] А вот Брут по какой-то причине был недоволен этим сочинением и потому написал собственное небольшое сочинение с тем же названием. В ответ им обоим Цезарь написал «Анти-Катона», где изобличал своего врага в алчности, пьянстве и разврате.
Итак, если в Северной Африке дядя и наставник оборвал свою жизнь простым клинком, чтобы только не сдаваться Цезарю, то на севере Италии племянник пользовался всеми преимуществами его милосердия. Рано или поздно Бруту всё же предстояло оказаться лицом к лицу с последствиями своего выбора.
Лето 45 г. выдалось для Сервилии тяжелым, несмотря на то что для отдыха у нее имелось новое поместье недалеко от Неаполя.[93] После конфискации у сторонника Помпея она получила его то ли в дар, то ли по очень выгодной цене. Очевидно, для нее еще находилось место в сердце Цезаря – или хотя бы в его планах. Так или иначе, Сервилия не стеснялась обогащаться за счет его врагов.
Но теперь ей приходилось привыкать к новой невестке. Брут развелся с Клавдией и взял в жены Порцию – свою двоюродную сестру, дочь Катона. Она была вдовой Бибула, непримиримого врага Цезаря, ушедшего из жизни двумя годами ранее[94].
С этой женщиной приходилось считаться. Она была еще совсем юной, когда известный оратор хотел забрать ее у Бибула, чтобы она родила ему наследника. Тот оратор, доживший уже до преклонных лет, оказался большим поклонником Катона – и хотел наследника самых лучших кровей; он даже был согласен вернуть Порцию после рождения ребенка обратно Бибулу, если тот ее так любит. Но Катон, решавший этот вопрос, отказал ему. Вместо дочери он отдал оратору свою собственную жену![95]
Но Порция была не только желанной, но и сильной женщиной. Как утверждается в одной истории, однажды она нанесла себе глубокую рану в бедро,[96] только чтобы доказать мужу, что она его достойна. Порция была достойной дочерью Катона и как раз такой женщиной, какая могла привлечь сына другой сильной женщины – Сервилии.
Нетрудно понять тревоги Сервилии. Тем летом они не ладили с невесткой,[97] хотя Брут и пытался достойно обходиться с обеими. Причина ссор неизвестна; возможно, дело было в верности Брута Цезарю, верности, которая вызывала серьезные вопросы. Нет причин сомневаться, что брак был заключен по любви, но многие римляне, должно быть, считали его пощечиной диктатору. Одно можно сказать наверняка: сладкие речи Цезаря могли обмануть сына Сервилии, но дочь Катона – никогда.
Глава 3
Решение на вилле
В АВГУСТЕ 45 Г. ЦЕЗАРЬ ВЕРНУЛСЯ ИЗ ИСПАНИИ в Италию, но не спешил появляться в Риме. В город он вошел только в октябре,[98] когда отпраздновал триумф. Конец лета и начало осени Цезарь провел в двадцати милях к югу, на своей вилле под Лабикумом.[99] Здесь каждое утро он просыпался в спальне, пол которой был вымощен изящной, похожей на ковер мозаикой из кусочков непрозрачного стекла, с растительными узорами и изображениями вазы, полной цветов, в обрамлении меандра. Здесь, среди роскошного желтого мрамора, порой прогуливаясь в тени портиков, он и вел дела.
Лабикум был известен в древности благодаря необычайно плодородным вулканическим почвам, которые дарили богатый урожай фруктов и овощей, а также винограда, из которого делали изысканное вино. Цезарь наслаждался прохладным покоем Альбанских холмов, куда и по сей день приезжают летом спасаться от жгучей жары. Впрочем, дополнительной причиной отложить возвращение в Рим могла быть неблагожелательная политическая обстановка в столице, так что Цезаря несложно понять.
В Риме было полно людей, требовавших возвращения политической системы в том виде, в котором она существовала до гражданской войны. Однако у Цезаря были другие представления об идеальном политическом устройстве. Его оппоненты мыслили в масштабах одного города, Цезарь – в масштабах империи. Как он написал однажды, после окончания гражданской войны «все будут обязаны ему одному спокойствием Италии, миром в провинциях и спасением государства».[100] Цезарь смотрел гораздо дальше пределов курии или пределов Форума – он создавал новый сенат и новый форум. Он открыто презирал республиканский строй, который оставался священной коровой для многих его современников. Наконец, Цезарь жаждал власти. Он уже стал диктатором на десять лет (сенат присвоил ему титул в 46 г.) и имел немало других почестей сверх того. Мы не можем точно знать, что же он думал о будущем, ибо он никогда не говорил о нем с определенностью, а планы его могли находиться в стадии разработки. Уверенно можно говорить об одном: Цезарево представление о будущем Рима было несовместимо с прошлым Римской Республики. Будущее могло быть за какой-то одной силой: либо за Цезарем, либо за Республикой.
Теперь, когда гражданская война была окончена, сенаторы приготовились вернуть власть, которую считали своей по праву. После пяти лет войны, десятков тысяч убитых, разграбленных городов, сожженных библиотек, колоссальных денег, потраченных на резню, наступило, как им казалось, время людей в длинных одеяниях. Они уже насмотрелись на изрыгающих огонь полководцев, которые пытались заполучить первенство или диктатуру, чаще всего ценой какого-то числа отрубленных голов. Они многое повидали и теперь думали, что всему этому не стоит придавать слишком много значения.
Римские аристократы были настолько уверены в своей коллективной власти, что не могли даже представить чего-то выходящего за ее пределы. Они не сомневались в своей способности поглотить и вновь сделать органичной частью Республики даже самую сильную оппозицию. Они приручили Помпея и считали, что теперь смогут укротить Цезаря. Даже сейчас, несмотря на всё, что случилось, они убеждали себя: Цезарь не хочет ничего кроме Республики. В письмах, которые они диктовали рабам, на хмельных вечеринках, во время прогулок по саду, слушая журчание воды в фонтанах, – все твердили одно и то же. Но Цезарь их одурачил.
Он и не думал играть по правилам сенаторов. Это хорошо понимал только Катон, и иногда о том догадывался Цицерон, но большинство – отрицало. Правда скрывалась за внешним обаянием Цезаря. Он прощал врагов и даже назначал их на высшие должности в Риме. Он готов был доброжелательно говорить с каждым: писал личные письма даже во время военных действий, дарил щедрые подарки. Он прекрасно исполнял свою роль, и всё же это была только роль.
Личности Цезаря давно было мало масштабов Рима и продолжавшихся там мелких споров. Он позволял себе назначать вчерашних врагов преторами и консулами, ведь эти должности потеряли всякий смысл. Настоящая сила теперь была сосредоточена в руках его друзей. Цезарь и не думал больше о сенате. Требовалось только, чтобы это не стало слишком очевидным.
Годом ранее, в 46 г., когда Цезарь только вернулся в Рим из Северной Африки, он еще пытался вести себя как дипломат. Но сейчас, после тяжелых сражений в Испании, Цезарь был куда менее склонен искать компромиссы. Война завершилась в страшном сражении при Мунде (недалеко от совр. Севильи) 17 марта 45 г., и враги почти одержали победу. Цезарю пришлось призывать своих людей сделать всё, что в их силах, а в какой-то момент в опасности оказалась и его жизнь. Казалось, поражение было уже совсем близко, однако его армия одержала победу.
Конец ознакомительного фрагмента.