Более строгая классификация симптомов нарциссизма представлена в Диагностическом руководстве по психическим расстройствам DSM-5. В общем виде нарциссическое расстройство личности характеризуется «грандиозностью (в фантазиях или поведении), постоянной потребностью в восхищении, и отсутствием эмпатии, которые проявляются в юношеские годы и влияют на все сферы жизни».
Чтобы нарциссизм был признан патологией, а не особенностью характера, у человека должны проявляться как минимум пять из девяти характерных признаков.
Непомерное чувство собственной важности. Такой человек преувеличивает свои достижения и таланты и ожидает, что его признают лучшим в выбранной области, причем без реальных достижений;
Постоянные фантазии о собственном успехе, силе, блеске, красоте, идеальном объекте любви;
Вера в то, что он (она) – особенна и уникальна, и достойна общества только лучших людей: самых богатых, высокопоставленных, известных;
Постоянная потребность в восхищении;
Чувство, что ему все должны, то есть необоснованно высокие ожидания того, что такому человеку будут оказывать особые почести и исполнять его желания;
Эксплуататорское поведение в общении, использование других для достижения своих целей;
Отсутствие эмпатии. Нежелание признавать чувства других людей и неумение отождествлять себя с их потребностями;
Зависть к более успешным людям или убеждение, что другие завидуют ему (ей);
Демонстрация высокомерного и надменного поведения или взглядов[17].
Однако во всем, что касается политического нарциссизма, ситуация одновременно и сложнее, и проще. Она сложнее в том плане, что сама политика как особый род деятельности и отношений во многом предполагает присутствие нарциссической акцентуации, например в диапазоне от популярности до харизмы. Поэтому здесь не всегда можно сразу разделить технологию и психологию активного нарциссического субъекта. Так, в, казалось бы, явно нарциссическом поведении лидера можно усматривать и его личностную предрасположенность вплоть до патологии, и эффективную разработку имиджмейкеров и политтехнологов, проще говоря – роль. Все переходы натуры в роль и обратно понятны, однако эта сложность одновременно и упрощает позицию аналитика. Внешний наблюдатель не ставит диагноз личности, тем более со всеми профессиональными и этическими ограничениями такого рода диагностики, но он вполне ответственно может ставить диагноз той бессубъектной структуре, которая представлена в профессиональной разработке данной роли. Здесь может быть использована универсально продуктивная формула Канта als ob – вполне достаточно того, что политик ведет себя так, как если бы он был нарциссом именно в своей психической организации.
То же самое распространяется на все ранее упоминавшиеся бессубъектные формы сознания, такие как идеология, стиль и контент пропаганды и пр. Так, нас может вовсе не интересовать, является ли патологическим или даже злокачественным нарциссом идеолог-сочинитель или идеолог-транслятор идейной харизмы, но сам тон и контент идеологии можно рассматривать в качестве обстоятельств условного субъекта и даже пациента. Иначе говоря, идеология и политика, пропаганда или режим могут вести себя так, как если бы они были человеком с той или иной степенью нарциссической деформации психики. Эта методологическая сложность одновременно существенно, иногда решающим образом упрощает все, что связано с методологической корректностью и профессиональной этикой. Далее я могу вообще вынести за скобки, в какой мере, например, имиджмейкеры работают не только на публику и электоральный результат, но и нарциссические склонности самого клиента. В свое время Путин с удивительной регулярностью покорял все среды, виды техники и даже фауны: воздух, вода, самолеты и стерхи, автомобили и лошади, рыбы и тигры. Мы не знаем, с каким вожделением он всем этим занимался – или же все это ему сильно претило и он это делал только ради политического эффекта, если не для спасения Родины от дефицита сплочения и мобилизации. Мы не знаем, в какой мере здесь был задействован внутренний пиар, проще говоря, желание исполнителя угодить и польстить самому клиенту. Но вполне достаточно того, то это была роль классического нарцисса – неважно, как именно написанная и исполненная. Важно другое: как все эти схемы переносятся, например, на внешнюю политику и военные акции государства, на глобальную гордыню и своего рода нарциссической милитаризм. Все это можно рассматривать с точки зрения появлений нарциссизма, отвлекаясь от психопатологической диагностики в обычном смысле этого слова.
Михаил Лушников, Нарцисс, 2004 (фрагмент)
Вместе с тем весь этот нарциссический формализм нельзя в полной мере оторвать от характеристик персоналистского режима, а тем более от психопатологии нарциссической массы. Актер может притворяться, но не возбужденная им публика, явно страдающая комплексами неполноценности, мукой обесценивания и потребностью в компенсации в форме «грандиозного Я», слитого с всемогущественностью державы, империи, ее всепобеждающей дипломатии и виртуозно действующих ВКС. Этот факт имеет принципиальное значение, поскольку резко перестраивает «терапевтические» стратегии работы с массой. Упования на просветительскую миссию и рациональную расчистку засоренных мозгов приходится резко сокращать, понимая, что в таких случаях реакции нарцисса, как правило, дают эффекты, прямо противоположные желаемому. Даже выяснив, кто виноват, мы еще не приближаемся к ответу на вопрос, что делать. Терапия политического нарциссизма, воплощаемого в бессубъектных структурах и в условной субъектности, – дело другой работы.
Раздел первый
Цикл в форбс
Устанавливая максимальный контроль над всем, что так или иначе связано с отражением, нарциссическая власть не столько репрессирует кого-то, сколько спасает себя
Опыт психоанализа
Даже беглая оценка коллективного сознания и массовой психологии российского общества указывает на ряд изменений, в частности, связанных с регрессией – с возвратом к архаичным, примитивным и крайне опасным состояниям. К такому заключению подводят разные объяснительные схемы и диагностические техники. Так, в имперском синдроме и обострении ревнивой, мстительной агрессии многое объясняется феноменом ресентимента – от Ницше и Шелера до Сергея Медведева. Однако с углублением кризиса проступает уже не только моральная деградация, но и классика психиатрии – комплекс расстройств разной этиологии. Пожалуй, более других в этом ряду бросается в глаза нарциссизм – синдром патологической, болезненной самовлюбленности власти, а косвенно – и массы ее особо воодушевленных обожателей. Вместе с тем этот комплекс реализуется сложнее, чем может показаться обывателю, знакомому с легендой о Нарциссе и Эхо в изложении Овидия или Куна. Поэтому серию публикаций о прогрессирующем нарциссизме приходится начинать с общей методологии.
Рефлексия и самокритика – неотъемлемые черты всякого здравого ума, даже если он коллективный и российский. Но с этим бывают проблемы, и тогда исследование ментальности и психической организации массы может приводить к заключению о расстройствах, требующих квалифицированного диагноза и лечения. Речь здесь не просто о некоторых не совсем обычных особенностях нашего коллективного сознания, психики и их изменении, но именно о болезни – о клинике в самом прямом смысле слова с типичными для нарцисса синдромами мегаломании, всемогущества и грандиозности, но одновременно и самоуничижения, сублимации страхов, изнурительного стыда, чувства неполноценности и обделенности всем хорошим. Заканчивается все классическим влечением к смерти: режим, как и Нарцисс, убивает себя непреодолимой страстью к собственному отражению.
Подобные симптомы в политике, в поведении и самооценке режима, а также политически ангажированной массы наблюдаются постоянно, начиная с фиксации на идентичности, с мании всемогущества и легкого бреда величия и заканчивая яростной нетерпимостью к критике, болезненной реакцией на все, что мешает восторженному переживанию собственной грандиозной Самости. Поэтому даже загнанная в социальную резервацию, политически обессиленная и почти деморализованная оппозиция, в данный момент совершенно не опасная для режима, вызывает нестерпимый зуд подавления: даже если она ничем не грозит, она элементарно мешает жить, причем очень всерьез. Даже вовсе маргинальная критика разрушает крайне необходимые нарциссу психические защиты. Она портит безупречность отражения, а это для нарциссической личности страшная травма и рана. Влиять на отражение нарцисса – все равно что ковырять чем-то острым в его теле или царапать стекло портрета (чем собственно и занимаются всякого рода левада-центры). Это не опасно, но невыносимо, поэтому, устанавливая максимальный контроль над всем, что так или иначе связано с отражением, нарциссическая власть не столько репрессирует кого-то, сколько спасает себя – свою многократно эшелонированную психическую оборону.
Расстройства психики обычно связывают с проблемами личности. Тем не менее психическое расстройство применительно к социальной группе, массе и даже к социуму в целом – отнюдь не просто аналогия, не образ или метафорический перенос. Идея коллективного нарциссизма присутствует в психологии начиная с Фрейда; квалификация самого общества как «не вполне здорового» есть у Эриха Фромма. И сейчас «политическая психиатрия», «коллективный пациент» и пр. – реабилитируемые понятия в науке. Здесь вопрос скорее не к теории, а к ее крайне нерешительному применению к нашим реалиям, к исследованию собственного опыта и общества. Тот факт, что столь эффектный и явно напрашивающийся диагноз почти не отрабатывается и социальной наукой, и падкой на сенсации журналистикой, и даже наиболее резкими оппонентами режима, говорит о наличии здесь особых, дополнительных защит и блокировок, о всеобщем бессознательном вытеснении.
Сложности начинаются с того, что реальную степень такого расстройства (границу, за которой умеренно завышенная самооценка становится деструктивной, переходит в нарциссический бред и начинает разрушать жизнь) корректно определить не так просто – если не поддаваться соблазнам эпатажной публицистики со свойственными жанру преувеличениями. Это особенно проблемно применительно к группам и общностям: здесь «норма» сдвинута; в плане самомнения и переоценки себя народам, государствам и странам иногда прощается то, за что отдельных товарищей госпитализируют. Вместе с тем последствия злостных нарциссические расстройств, например, этносов и наций могут быть по разрушительным и трагическим последствиям несравнимы с индивидуальными отклонениями, какими бы острыми они ни были.
В политической патопсихологии более, чем в обычной, обострена проблема пациента. Психиатру, даже работающему с отдельной личностью, трудно пробиться через «броню самозащиты», которой окружает себя патология (здесь подошел бы термин странноватого ученика Фрейда Вильгельма Райха – «панцирь характера»). Тем более такой контакт затруднен, а часто и невозможен в отношении массового сознания и коллективных патологий, дополнительно защищенных незримой поддержкой миллионов экзальтированных единомышленников, официальной идеологией и психотропной пропагандой, а также живым социальным и политическим интересом. Это те самые случаи, когда пациент чувствует себя здоровее всех здоровых, а попытки лечения, предъявления диагноза или хотя бы деликатного анализа собственной психики воспринимает как оскорбление и покушение на святое. Здесь сакрализовано и неприкосновенно все: начиная с вождя с его божественной харизмой и заканчивая собственным совершенством обывателя в его причастности к сборке грандиозного целого. Эти реакции настолько трепетны, что и предельно объективную социологическую службу от страха и обиды на прямое зеркало можно объявить иностранным агентом.
В политике даже намек на деформацию сознания трактуется как вызов и лобовая атака, вследствие чего самого терапевта начинают грубо и безжалостно «лечить». В той мере, в какой подобные патологии затрагивают власть и государство, есть шанс, что больным скорее объявят самого психоаналитика. И хорошо, если такой встречный диагноз сольют ботам и используют метафорически, как политическое ругательство, а не как направление в соответствующее заведение – лечебное или исправительное. Репрессивная, карательная психиатрия – испытанное средство сдерживания несанкционированного анализа сознания больного общества.
Но и для самого аналитика здесь всегда есть собственный риск предустановки – соблазн поставить небеспристрастный диагноз пациенту, одновременно являющемуся политическим оппонентом. Такое исследование слишком удобно как средство полемики, борьбы и эмоциональной мести. Это как если бы психоаналитик и пациент в жизни делили власть, женщину или бизнес. В таких случаях рефлексия и самокритика значимы не только с точки зрения научной добросовестности, но и для обеспечения рабочего контакта: приложение теории и рабочую диагностику всегда будут сначала воспринимать как нечто из области политических вооружений, наращивая тем самым «панцирь» исследуемого сознания и встречную агрессию. Это и более общая проблема: критика режима со стороны всех оппозиций и их подобия вообще «не проходит» и не воспринимается как что-то могущее иметь конструктивный или хотя бы диагностический смысл. И было бы не совсем верно считать, что в этом вина только глухой власти.
Самоанализ в психиатрии – нормальная практика; здесь считается обязательным самому аналитику предварительно проработать собственные нарциссические склонности и механизмы. Это необходимо, чтобы выдерживать «нарциссические провокации» клиента, не вступая с ним в «автоматическую конкуренцию», не гнобить его «психоаналитической властью» и собственной «терапевтической грандиозностью».
В политической психиатрии даже в не самых запущенных случаях с этим еще сложнее. Срабатывает эффект «временной глухоты», как у невоспитанных собак. Если вы пишете не для удовольствия своего и единомышленников, а для общего понимания и хоть сколько-нибудь реального эффекта, надо думать и о том, что в среде пациентов вас просто не воспримут, а это непрофессионально. Поэтому приходится идти на хитрости.
Если сразу начать с живого сознания и подведения симптомов под неприятный диагноз, в политике такое заключение с гарантией отвергнут. В свое время в администрации президента был стандартный термин «в отбой» – так реагировали на слишком смелые по тону входящие документы независимо от их содержания.
Однако есть несколько экстравагантный, но доходчивый способ совместного анализа патологии – с позиции «любопытного дилетанта». Можно попытаться сделать обратный ход: от освоения клиентом общей симптоматики и патогенеза к осмыслению реальной клинической картины, в том числе его собственной. Идея в том, чтобы идти от метода к предмету: читать вместе с пациентом крайне увлекательную, хотя и профессиональную психиатрическую литературу, как если бы никакой привязки к реальному предмету изначально не было и не планировалось. Тактический ход: мы не ставим диагноз и даже никак не намекаем на серьезные проблемы с мозгами у современного российского общества – мы просто читаем научное описание болезни, безумно интересное само по себе (как и все «про психов»), а если вдруг такие описания оказываются похожими на что-то до боли знакомое и родное – тем хуже для болезни, но лучше для больного.
Эффект «узнавания в зеркале» может дать клиенту настолько яркое, убедительное и совершенно готовое описание его собственной патологии, что он непроизвольно и даже против воли ставит диагноз самому себе. Написано вроде бы вообще, а получается, будто специально для нас – про это начальство, про его самомнение, Я-образ и пиар, про нашу идеологию, пропаганду, внешнюю политику, прессу, телевизор и массовую, мягко говоря, приподнятость, восходящую к экзальтации. Усвоив хоть что-то из этой популярной психиатрии, начинаешь по-другому видеть в телевизоре знакомые милые лица и по-другому слышать их гордые самооценки. Иногда такое знание помогает пациенту иначе отнестись и к самому себе, задуматься о собственных самооценках, о самомнении режима в целом.