Гуссерль считает возможным объяснить структурные особенности сознательного опыта, воздерживаясь от суждений о существовании иного по отношению к сознанию.
Свой феноменологический проект Гуссерль называет «трансцендентальным», употребляя это слово в наиболее широком смысле для характеристики мотива «вопрошания о последнем источнике всех образований познания, об источнике осмысления познающим самого себя и своей познавательной жизни»; «источник этот называется: Я сам, со всей моей жизнью действительного и возможного познания и, в конце концов, со всей моей конкретной жизнью вообще»50.
Идея феноменологии как эгологии отвечает важнейшей очевидности, состоящей в том, что мир со всеми его смыслами, в том числе и с его трансцендентностью, существует для нас постольку, поскольку субъективность дает нам такую возможность: «<…> жизнь сознания – это единственное, в чем любое трансцендентное конституируется как неотделимое от нее»51.
Проследим, как развивается Гуссерлем проект осмысления сознания как единственной сферы смыслообразования, не нуждающейся в привнесении каких-либо смысловых составляющих из области иного.
Свое исследование конституирующей деятельности субъективности Гуссерль начинает с вещей и смыслов, составляющих «жизненный мир» познающего – «сущий мир, именно как горизонт всего в тот или иной момент несомненно сущего и значимого»52. Философ подчеркивает, что в описание жизненного мира «нельзя привносить психофизическую, психологическую интерпретацию из какой-либо объективной науки», «нельзя тотчас же прибегать к якобы непосредственным “данным ощущения”, как если бы именно ими непосредственно характеризовались чисто созерцаемые данности жизненного мира»53. Соотнесенное с субъектом априори жизненного мира – первое априори, на основе которого осуществляется смыслообразование более высокой ступени54.
Однако постановка вопроса об «инвариантных структурах жизненного мира»55 требует уточнения: идет ли речь о поиске общей структуры культурного мира (например, об условиях возможности искусства, религии) или о поиске структуры мира непосредственного опыта («царства изначальных очевидностей»56), имеющего долингвистический, допредикативный характер? Как справедливо замечает Д. Карр, Гуссерль объединил под одним названием «жизненный мир» в корне различные и в некоторых отношениях несовместимые понятия57. Жизненный мир (мир дотеоретический, предданный, пассивно принимаемый сознанием и являющийся предпосылкой его активности) – это не только мир чистого опыта, но также и мир культуры со всеми вытекающими из него предрассудками и интерпретациями. Учитывая эту двойственность, будем в дальнейшем вести речь о гуссерлевской феноменологии восприятия, которая имеет в виду мир непосредственного опыта.
Согласно Гуссерлю, «путь здесь идет назад к праочевидности, в которой всегда заранее дан жизненный мир»58. Однако отдельная очевидность еще не создает для нас пребывающего бытия. Существование на основе очевидности предполагает возможность приводить к очевидности и воспроизводить обретенную очевидность, устойчивое существование опирается «не на очевидность как фактическое переживание, но на определенные потенциальности, которые коренятся в трансцендентальном Я и его жизни»59.
Гуссерль приходит к выводу о том, что вещь, предмет в модусе он сам предстает нам благодаря пассивному синтезу: мы осознаем конституированное как «данность», как «реальный предмет», поскольку от нас скрыт сам процесс конституирования.
Пассивный синтез определяет сущностную типику воспринимаемого. Самое всеобщее в этой типике – то, что «универсум заранее дан как универсум “вещей”», причем «в этом наиболее широком смысле выражение “вещь” означает сущее в последнем смысле, “имеющее” последние свойства, отношения, связи <…>, тогда как оно само уже не есть “имеемое” этим же способом»60. Далее по степени общности следует «региональная» типика (например, различие живых и неживых вещей), в рамках которой определяется особенная типика каждой вещи, выражающаяся в «основных словах» того или иного языка61. Тип воспринимаемой вещи преддан познающему, познание вещи осуществляется в рамках предузнанного типа. «Любое известное отсылает к первичному ознакомлению; то, что мы называем неизвестным, обладает все же структурной формой известного, формой предмета, а если конкретнее, то формой пространственной вещи, объекта культуры, орудия и т.д.»62.
Принимая, что каждая вещь при ее активном восприятии предварительно определяется в своей типике благодаря пассивности, Гуссерль утверждает априоризм, отличный от кантовского. Априорные формы у Гуссерля – это не только законы нашего мышления, но и определяющие основания самого смысла трансцендентных предметов. Каждому типу предметности соответствует свое априори.
Однако Гуссерлю не удается продемонстрировать укорененность разнообразия предметного мира в субъективности. Разнообразие регионов бытия, типов предметов у Гуссерля никоим образом не вытекает из смысла самой субъективности, и это заставляет сомневаться в отсутствии иного по отношению к сознанию источника смыслообразования. Так, например, А. Щютц пишет: «Нет сомнений в том, что возможно схватывать эйдетически материальные области или регионы бытия, но эти регионы не конституируются благодаря свершениям нашего сознания: они на самом деле суть онтологические регионы мира и как таковые даны нам в опыте»63.
Таким образом, сохраняется неясность относительно того, каким образом субъективность определяет характер как типичных, так и особенных предметных связей. Выявленные в результате рефлексии структуры выглядят как «причуды» субъективности, их неизменное присутствие в сознании остается загадкой. Это означает, что проблему деформализации связей сознательного опыта нельзя считать решенной.
Для ее решения недостаточно «схватываний» определенных способов познания и указаний на корреляцию предметов и типов интенциональности. На основе анализа условий возможности познания необходимо показать, что субъективность должна конституировать именно такие, а не иные «типы интенциональности» и «типы синтетического сплетения».
Итак, недостаточность феноменологической дескрипции универсального априори состоит в том, что она не позволяет продемонстрировать укорененность предметной сферы в субъективности. Кроме того, вытекающее из гуссерлевского априоризма утверждение о постоянстве типов предметов не позволяет решить проблему осмысления историко-культурных изменений структуры сознания.
Существенную трудность для Гуссерля представляет объяснение возможности конституирования предметов, имеющих значимость иного по отношению к субъекту. По Гуссерлю, предметы такого рода имеют смысл иного по отношению к сознанию, но способ придания им такого смысла может быть изучен в рамках эгологии. Но если на самом деле эти предметы не есть иные по отношению к субъекту, то эта значимость есть фиктивная значимость и придание предметам такой значимости не может считаться познанием этих предметов.
Этого упрека можно попытаться избежать указанием на то, что речь идет о конституировании предмета, о придании ему его собственного смысла, а не о произвольном конструировании фикций. Однако это указание утратит видимость убедительности, если сравнить познание других субъектов с познанием «внешних» предметов, которые в качестве «внешних» интендированы сознанием. Другой субъект, по Гуссерлю, не только значим как другой, не только конституирован в качестве такового, но и действительно есть другой. Получается, что угроза солипсизма заставляет Гуссерля сделать для субъективности исключение, которое привносит непоследовательность в его концепцию. На этот момент обращает внимание В.И. Молчанов.
«Нащупывая эту предельную реальность различия собственного и чужого, Гуссерль все же стремится осуществить заранее принятую схему, он ставит задачу конституировать чужое из сферы собственного посредством так называемого “апперцептивного переноса”, “аналогизирующей аппрезентации” и т.д. <…> важно отметить эти методологические колебания – от фиксации предельной реальности различий к квазисубстанциалистскому подходу в описании сферы собственного, искусственного удаления из нее “чуждых элементов”, а затем их “возрождение” посредством конституирования»64.
Гуссерлевский подход предполагает, что конституирование смысловых целостностей, конфигураций не является познанием некоторой отличной от них самих реальности. Такой подход не позволяет усмотреть, что мы познаем не только тогда, когда осуществляем феноменологическую дескрипцию тех или иных образований сознания и способов их конституирования, но и тогда, когда эти образования впервые возникают в нашем сознании, не будучи феноменологически отрефлектированы.
§ 6. Пассивный синтез: от описания связей к поиску их оснований
Не останавливаясь на исследовании характера результатов пассивного синтеза и их отношения к синтезу активному, Гуссерль переходит к детальному рассмотрению процесса конституирования смыслов в сфере пассивности, стремясь постичь эту «всего лишь субъективную и будто бы непостижимую “гераклитову реку”»65. Целью исследований пассивности является поиск «первичных источников всякого знания»66, выделение «подпочвы» и различных «слоев» конституирования. Анализ пассивного синтеза должен показать, каким образом «в имманентности жизни сознания и в тех или иных модусах сознания этого беспрестанного потока сознания может быть осознано нечто такое, как устойчивые и пребывающие предметные единства?»67.
Однако возникает сомнение в возможности такого анализа: разве приоритет пассивных синтезов по отношению к активности эго не препятствует досягаемости их для активной феноменологической рефлексии?68
Утверждение о доступности пассивного синтеза для рефлексии базируется на фундаментальном феноменологическом принципе, состоящем в признании феноменологической дескрипции единственным методом познания. Все, что не может быть приведено к дескриптивной очевидности, не может быть предметом исследования. Таким образом, следует либо вынести пассивность за скобки, либо признать возможность доступа к ней путем рефлексии.
Гуссерль принимает компромиссное решение: вещи, являющиеся результатами пассивного синтеза, с одной стороны, относятся к продуктам субъективности, а с другой, образуют поле предметов, предданных активному сознательному познанию, обусловливающих его возможность. По Гуссерлю, пассивные синтезы возникают за порогом сознательной активности эго, но при помощи феноменологической рефлексии могут быть осознаны. Они не относятся к сфере, лежащей за пределами сознания, а являются «несознательными» актами сознания.
Гуссерль различает первичную (или примордиальную) и вторичную пассивность. Первичные пассивные феномены имеют место до всякой активности эго, вторичные предполагают опору на предшествующую активность, которая перешла в пассивность в виде «отложений» смысла. В сферу примордиальной пассивности Гуссерль включает самотемпорализацию, установление ассоциативных структур чувственных полей, пробуждение и распространение аффектов, а также формирование сложных смысловых единств посредством кинестетических чувствований.
Ассоциация понимается Гуссерлем как «форма и законосообразный порядок имманентного генезиса, который постоянно принадлежит сознанию вообще»69. Среди различных видов ассоциации особое значение имеют первичные или примордиальные ассоциации, которые устанавливают связи в пределах «живого настоящего», т.е. связи гилетических данных, схватываемых как одновременные: «<…> каждое моментальное настоящее с его первичным впечатлением “теперь” и с его шлейфом “соединено” с параллельным настоящим»70. Такое соединение серий ретенциальных модификаций, относящихся к различным объектам, Гуссерль называет ассоциацией одновременности71.
«Ассоциация одновременности и последовательности как чисто темпоральная ассоциация»72 определяет темпоральный синтез, являющийся одним из фундаментальных феноменов сферы пассивности. «Вовсе не потому, что А и В сосуществуют или следуют друг за другом, сознание ассоциирует их; скорее поскольку ассоциация уже установила их взаимное отношение, эти содержания воспринимаются как последовательные или одновременные»73. Именно ассоциативный синтез приводит к тому, что живое настоящее разрастается до «небольшой сферы»74, включающей «живые ретенции».
Но могут ли примордиальные ассоциации, основанные только на сходстве, иметь результатом нечто, хотя бы отдаленно напоминающее устойчивые и упорядоченные конфигурации? Каким образом возникает богатство конкретных связей, содержание которых подчиняется категориальным связям, но в своей конкретности не исчерпывается ими?
Роль обеспечения устойчивости и упорядоченности продуктов ассоциаций Гуссерль отводит кинестезам – ощущениям телесных движений, как актуальных, так и потенциальных. «Явления образуют зависимые системы. Только в качестве зависящих от кинестез они могут непрерывно переходить из одного в другое и конституировать единство смысла»75.
Но вместе с тем Гуссерль признает, что «если бы чувственные данные вдруг стали бы появляться в беспорядке, если бы наше визуальное поле внезапно наполнилось бы беспорядочной путаницей цветов, кинестетические мотивации утратили бы свою силу»76. Таким образом, кинестезы предполагают некоторую упорядоченность, предданную по отношению к пассивному синтезу. Осмысление процесса конституирования невозможно без указания источника этой упорядоченности.
Гуссерль также отмечает, что «если два сходных элемента имеют место в настоящем, то это не означает, что они сначала существовали отдельно, а затем последовал их синтез; скорее, мы называем “сходными” те элементы, которые имеют место в таком синтезе как сосуществующие»77. Уже первичные содержания сознания представляют собой связанные друг с другом целостности.
Невозможно найти в сознании материал, который бы подлежал синтезу, но при этом сам не был бы результатом синтеза. «Сознание, которое было бы совсем лишено организации, совершенно непостижимо»78. Начать с того, что «<…> каждое чувственное поле представляет собой гармоничное, космическое единство»79.
Однако можно ли говорить о синтезе, если мы всегда имеем дело лишь с целостностями, результатами предполагаемого синтеза, а то, что подлежит синтезу, и сам процесс синтеза не обнаружимы методом феноменологии?
В качестве ответа на этот вопрос не может быть принято указание Гуссерля на то, что эго исходно не замечает предшествующих ассоциаций, благодаря которым возникли единства, но постепенно они открываются ему как имеющие составной характер. Ассоциация, явная для эго или скрытая от него, не может служить объяснением единства, разложимого на бесконечное множество единств, так как невозможно мыслить синтез бесконечного множества отдельных содержаний. Гуссерль фактически полагает, что конституирование осуществляется на материале уже конституированного, однако такое понимание лишь отстраняется от вопроса об основаниях первичных смысловых целостностей.