2Ленин В.И. ПСС. Т. 12. С. 345–347.
3Ключевский В.О. Письма, дневники, афоризмы. М., 1968. С. 391, 306.
4 Юристы составляли до 40 %.
5Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1994. Т. 1. С. 149. Во главе Пушкинского юбилейного комитета стоял великий князь Константин Константинович, президент Академии наук. Он много сделал для увековечивания памяти поэта, равно как и для академии.
6 Самодержавие и земство: Конфиденциальная записка министра финансов С.Ю. Витте / С предисл. и прим. Р.Н.С. Штутгарт, 1901. В.И. Ленин широко использовал записку в статье «Гонители земства и аннибалы либерализма», где резко осудил конституционалистов-земцев. В анализе генезиса антиконституциональных принципов Ульянова эта работа его имеет первостепенное значение. Не конституция, а революция спасет Россию. К этому сводилась позиция молодого Ленина (Старика) уже в 1901 г. Г.В. Плеханов, наоборот, настаивал на союзе с либералами конституционалистами. См.: ПСС. Т. 5. С. 25–70.
7Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 151–152.
8 Там же. С. 156. Дмитрий Сергеевич Сипягин (1857–1902) – выпускник Петербургского университета, по жене, урожденной княжне Вяземской, в родстве с древними родами – Шереметевыми, Мещерскими. Любитель и ценитель древностей российских, сторонник самодержавия с Земским собором, «как встарь», что особенно нравилось царю. Сипягин считал, что, прежде чем Россию реформировать, ее надо хорошенько изучить. Он был одним из инициаторов Особого совещания о нуждах сельского хозяйства.
9 Там же. С. 157.
10Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М., 1993. С. 20–21.
11Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 161.
12 Исследование экономического положения Центрально-черноземных губерний. Труды Особого совещания. 1899–1901 / Сост. А.Д. Поленов. СПб., б. г.
13 Нужды деревни по работам комитетов о нуждах с.-х. промышленности. Издание Н.Н. Львова и А.А. Стаховича при участии редакции газеты «Право». СПб., 1904.
14Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1992. С. 391–398.
15 27 января 1904 г. японский флот без объявления войны напал на русские корабли, стоявшие на внешнем рейде Порт-Артура. Русский флот понес потери. В строю осталось только 9 тяжелых кораблей против 14 японских. Японцы имели к тому же огромное преобладание в крейсерах и миноносцах. Господствуя на море, противник быстро перебросил в Маньчжурию огромную армию, обеспечив себе огромное превосходство. Россия имела на Дальнем Востоке менее 100 тысяч войск. Сибирская магистраль, еще не завершенная, пропускала только 4 эшелона в сутки. Год ушел на создание маньчжурской армии, но к тому времени пал Порт-Артур и погиб весь флот. Россия могла вытеснить японцев из Маньчжурии, но защитить Сахалин, Камчатку не могла. Тупиковая ситуация завершилась таким же мирным трактатом.
16Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 158.
17 Дневник Константина Романова // Красный архив. 1931. № 1 (44).
18Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 1. С. 327.
19Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. Публикация С.В. Пронкина. Крыжановский – последний государственный секретарь Российской империи (1911–1917), а до этого начальник департамента, товарищ министра внутренних дел при П.Н. Дурново и П.А. Столыпине. Имел репутацию эрудированного правоведа и был главным архитектором большинства законопроектов о преобразовании высших органов власти: Государственного Совета, Совета министров, Учреждения Государственной Думы, а также избирательных законов, в сумме составивших пакет конституционных реформ Николая II, то есть правовой основы думской монархии. Автор мемуаров пишет: «Я старался смотреть на все оком беспристрастного наблюдателя. Заметки эти изложены мною в 1912–1913 гг. по свежей памяти и по руководству во многих случаях теми записями, которые я делал, участвуя в разных совещаниях, а равно выписками из подлинного делопроизводства разных учреждений». В эмиграции автор опубликовал свои мемуары: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин, [1929]. Второй расширенный текст, конечно, более полон, но он несет отпечаток позднейших тяжелых размышлений и сетований о нереализованных возможностях.
20 Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое при правительствующем Сенате. 1904. № 189. Отдел 1. Ст. 1916.
21Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Воспоминание. Архив русской революции. Берлин, 1934. Т. 21. С. 360.
22Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 328–329. См. также: Мосолов А.А. Указ. соч. С. 26, 116. Автор – генерал-лейтенант, начальник канцелярии министерства императорского двора, игравшего исключительную роль при престарелом и влиятельном графе Фредериксе.
23 Там же. С. 331–332.
24 Вопросы истории. 1997. № 2. С. 120–121.
Упомянутый в тексте Д.М. Сольский (1833–1910) – граф, воспитанник Лицея (пушкинского), статс-секретарь, действительный тайный советник первого класса (что равнялось званию канцлера, фельдмаршала). Активный участник реформ.
М.Т. Лорис-Меликов – в 1878–1889 гг. государственный контролер, позже член, директор департамента, председатель Государственного Совета. Сторонник реформ, проводник принципов правового государства. В период реформ последнего царя возглавил Особое совещание, в котором сосредотачивается вся работа по подготовке правовых актов, составивших в совокупности конституцию 1906 г. Отметим, что в Советской исторической энциклопедии (1971) ему места не нашли.
Рядом с Сольским часто видим еще одного лицеиста. Это Владимир Николаевич Коковцов (1853–1943), из новгородских дворян, окончил в 1872 г. Александровский лицей, с 1872 г. статс-секретарь Госсовета, затем государственный секретарь и министр финансов с февраля 1904 г., позже премьер, попечитель, защитник пушкинского Лицея. Коковцов как министр финансов сыграл крупную роль в создании бездефицитного бюджета, укреплении золотого курса рубля. Как глава правительства он провел в жизнь первые пятилетние планы развития железных дорог, водного транспорта, сельского хозяйства и т. д. При нем широко развернулось переселение крестьян за Урал и в Среднюю Азию. Был сторонником активного сотрудничества с Думой (о чем ниже).
25Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 333.
26 Там же. С. 335.
27 Текст Манифеста хранится в СГАОР. Ф. 540. Оп. 1. Ед. хр. 739. Л. 30.
28 Освобождение. 1905. № 63. С. 217.
29 Из дневника Константина Романова // Красный архив. 1931. № 1 (44).
30Ольденбург С.С. Указ. соч. T. 1. С. 256.
31Витте С.Ю. Указ. соч. T. 1. С. 337.
Булыгинская Дума
В оценке государственного строя России нет единства мнений, но устойчиво в нынешнее переходное время держится и подчеркивается тезис о самодержавной империи как воплощении дикого самовластия: «Тысячелетняя история России – это парадигма самовластия и рабства». Сторонники этой концепции, помимо всего прочего, исходят из отрицания важной роли реформ государственного строя, проведенных в начале нынешнего века, которые, по их мнению, не внесли каких-либо существенных изменений в структуру и деятельность высших органов государственной власти.
Разброс мнений в оценке былого, государственности («русского абсолютизма») идет по таким важным проблемам, как определение классовой сущности и социальной базы абсолютизма, соотношения таких фундаментальных понятий, как: единодержавие, самодержавие, самовластие, монархия и ее конституционные формы; причины возникновения абсолютизма и его позднейшей эволюции; основные этапы развития абсолютизма; выделение основных тенденций эволюции российской государственной системы (вплоть до отрицания последней). Особой остроты споры достигают в оценке исторической роли монархии в России, в признании или отрицании ее конституционного периода в русской истории (1906–1917).
В исследовательской литературе, и особенно в публицистике, государственный строй императорской России определяется обычно как царское самодержавие, абсолютная монархия, разновидность восточной (азиатской) деспотии, как дикое самовластие, империя зла. Преданы полному забвению наблюдения и выводы историографов старой школы (Карамзин, Ключевский), что самодержавие – синоним единодержавия, возникает как феномен единства русской земли, ее независимости, суверенности, когда государь всея Руси перестает быть данником сопредельных властелинов и олицетворяет единство и целостность державы.
По наблюдениям автора, понятие «самодержавие» не оставалось неизменным. Примерно с середины XVI в. оно все более и более выражает уже не только суверенность, международно-правовую независимость и территориальное единство, нерасторжимую целостность России, но и всю полноту власти монарха внутри страны. Это нашло отражение в работах историков и юристов исследуемого нами периода (В.О. Ключевского, Н.М. Коркунова, Н.И. Лазаревского, С.Ф. Платонова и др.).
В раскрытии внутреннего богатства, неоднозначности понятия «самодержавие» примерно со времен Радищева и декабристов обозначилась односторонность, сложившаяся и окрепшая к началу XX в. и принявшая форму идеологического оппозиционного штампа, когда самодержавие полностью отождествлялось с царским самовластием, тиранией, деспотией.
При этом в либеральной литературе, оппозиционной прессе (а она задавала тон, формировала общественное мнение) замалчивалась и даже прямо отрицалась главенствующая роль самодержца в обеспечении единства, целостности, суверенности государства. Более того, роль императора как гаранта, охранителя «единой и неделимой России», конституционно закрепленной в Основных законах 1906 г., предавалась остракизму. Особенно в нелегальных «летучих листках», прокламациях, брошюрах, но, к сожалению, не только в них, а и в подцензурной прессе, где господствовала знаменитая эзоповская речь.
Указанные крайности и предвзятость определяли отношение либерально-оппозиционной общественности, интеллигенции к существующему государственно-политическому строю, опиравшемуся на монархическо-православные принципы организации и убеждения подданных. В исследуемый период эта оппозиционная система взглядов нашла свое полное выражение в прессе, а позже в речах депутатов Государственной Думы.
К началу XX в. (а это и нижняя хронологическая грань данного исследования) в российских институтах управления уже имелась определенная дифференциация, выразившаяся в существовании ряда законосовещательных органов управления в виде Государственного Совета и Совета министров. На Правительствующий сенат возлагалось издание новых законов, что предполагало их правовую экспертизу и обеспечивало преемственность, согласованность юридических актов.
При отсутствии в старой России представительных общенациональных учреждений (Земские соборы были упразднены Петром I) и конституционных прав и свобод сохранялись, функционировали выборные органы местного самоуправления, а также крестьянского волостного общинного самоуправления, хотя и под жестким чиновничьим надзором. Нельзя также не учитывать великую роль принципа свободы вероисповеданий, закрепленного обычаями и законом, что в многоконфессиональной стране обеспечивало населению свободу духовной жизни, сохранение традиционных общественных структур, народного образа жизни, традиций и норм обычного права.
Сохранились в то же время и такие определяющие правовую природу черты монархии, как недифференцированность исполнительной (правительственной) и законодательной властей, отсутствие четкого обособления их в структурно-правовом и особенно в функциональном (практическом) плане. Правительственная власть, возглавляемая императором, имела надзаконный характер. Возникновение совещательных структур свидетельствовало лишь о начале процесса разделения ветвей власти. Император сохранял высшую законодательную власть. Законосовещательные органы лишь разрабатывали законодательные предложения и проекты, обретавшие силу закона лишь по утверждении их императором. Монарх оставался главой исполнительной власти. Министров он рассматривал как своих доверенных лиц, управлявших под его общим руководством центральными ведомствами. Они непосредственно ему подчинялись и входили к монарху со всеподданнейшими докладами. Россия во многом оставалась государством, определяемым в специальной литературе как вотчинное, где высшая государственная власть функционирует и воспринимается подданными как продолжение права собственника, где правитель-властелин является одновременно и суверенным государем, и собственником, обладателем. Эти черты нашли отражение и в полном титуле российского императора.
Всегда острым, болезненным оставался вопрос о законе, о соблюдении норм права, без чего невозможно сохранить стабильность общества, гарантировать не только свободу и права граждан, но обеспечить элементарную безопасность населения. При абсолютистском строе монарх формально является единственным творцом законов. Но на практике реальная власть всегда была в руках «аппарата», как отмечали знатоки старины, полнота принадлежала не государю и даже не боярам, а приказным дьякам, которые могли нелюбый им указ так упрятать, что и Тишайший не мог отыскать нужную ему грамоту. Впервые Россия со всевластием и произволом приказных дьяков как с общенациональным бедствием и прообразом бюрократии столкнулась еще в XVII в.
В России, возможно, острее, чем в других государствах, ощущалась неразрывная связь между укреплением законности и обузданием «приказных», преодолением бюрократических извращений – этого злокачественного «средостения», клином вонзившегося между монархом и народом, нарушая связь государя с его подданными, без которой не может быть прочным державное строение.
Еще в начале XIX в. был поставлен вопрос о необходимости выделения законов в особый, высший ранг государственных нормативных актов; была произведена кодификация накопленного нормативного материала, создан Свод законов, образован законосовещательный Государственный Совет, повышена роль Правительствующего сената. Однако вплоть до реформ 1904–1907 гг. в России отсутствовало конституционное понятие закона. Основным формальным признаком закона в государственном праве XIX в., как правильно отмечали юристы (Н.М. Коркунов, Н.И. Лазаревский), оставалось «высочайшее утверждение», включая и устное повеление монарха. При этом такие аспекты законотворчества, как законодательный почин, форма нормативного акта, участие в его подготовке Государственного Совета, Кабинета министров, а в его издании – Сената и другие аспекты на практике не принимались во внимание. Правоведы делали попытки для укрепления законности выявить существенное различие между законом-актом, одобренным Государственным Советом, утвержденным царем, изданным Сенатом, с одной стороны, и высочайшим указом императора или устным его повелением – с другой. На практике соблюсти подобное формальное разграничение между законом и повелением императора было чрезвычайно трудно.
Нарастание в обществе требований о создании высшего органа народного представительства, преобразования Государственного Совета с наделением его законодательными правами было не в последнюю очередь связано именно с осознанием пагубности беззакония, с размыванием самого понятия «закон», растворением его в потоке волюнтаристских распоряжений.
Этот застарелый недуг («размывания законов») русской государственной жизни не был преодолен и в конституционный период нашей истории.
Конституционные реформы, которыми ознаменовалось начало XX в., с одной стороны, были подготовлены всем ходом русской жизни; они вызывались потребностями экономики, социально-классовыми сдвигами, эволюцией государственно-политических структур, развитием духовной культуры, влиянием европейского, позже и японского (революция Мейдзи) опыта. С другой – громадную роль в создании условий для их проведения сыграла позиция интеллигенции, ее элитарных, высших слоев, все более прочно враставших в правительственные структуры. Российская интеллектуальная элита, воспитанная на европейском Просвещении, говорившая по-французски, получившая образование в немецких университетах, помешанная на английском парламентаризме, страстно желала заполучить те же политические права, играть ту же роль в государственной жизни, которую уже имели европейские их коллеги.