Есть у меня одна черта, попортившая крови мне и моим окружающим: в новой обстановке на меня нападают почти панические атаки. Мне света не хватает, воздуха не хватает, все кажутся грязными или мрачными, места мало или место неуютное… Я знала, что, возможно, опять с этим встречусь. И вот в коридоре послышались шаги и голоса, отец Сергий пришел вместе с докурившим Климом (или Клим специально ждал его и курил), отряхивая снег, извиняясь за опоздание, но не торопясь, спокойно. Наконец все расселись по местам – два стула остались свободными, – и я почувствовала, как на меня накатывает эта почти кафкианская неприязнь к происходящему, сопутствуемая плохим самочувствием. Ничего, нужно дышать.
– Спасибо, что все пришли вовремя, – сказала девушка, улыбнувшись отцу Сергию.
– Да-да, нормальное сопротивление, – улыбнулся в ответ отец Сергий и запустил тем самым первого Фрейда в Тапочках – автогол.
– Меня зовут Юлия, мой коллега…
– Отец Сергий, – кивнул он.
– …мы будем вашими ведущими в нашем… путешествии, – заключила Юлия.
– Не знаю, все ли хорошо понимают формат? Я думаю, следует еще раз пояснить.
Пока отец Сергий пояснял, я всматривалась в них обоих. Юлия была психологом-психологом – даже ее яркие цвета в одежде говорили: «Здесь и сейчас, детка». Отец Сергий был совсем другой. Он говорил простым языком и когда вставлял психологизмы (есть ли такой термин? если нет, его следовало бы изобрести), они звучали в его речи почти инородно, как если бы он старался использовать молодежный сленг. На вид ему было за сорок (а Юлии в районе тридцати), у него был тонкий священнический голос, как будто привыкший отвечать вполголоса на твою исповедь. По его внешности казалось, что у него должны были быть грузинские или греческие предки, хотя я прекрасно знаю, что и в русском фенотипе встречаются тяжелые носы и большие лбы, под которыми глубоко прячутся глаза. Волосы у него были убраны в хвостик, что снова становится модно среди священников, и борода длинная, что не так модно, но не густая. Что мне больше всего в нем понравилось: при всей внешности священника-священника он говорил так по-человечески, что гладенький образ разваливался, а это неимоверно классно.
Суть формата в том, что это была групповая супервизия с элементами интервизии. Это значит, что основными супервизорами все же остаются ведущие, но они подключают участников к анализу по желанию. Мой Word не знает слов «супервизия» и «интервизия». Старичок.
Другая особенность формата заключается в том, что Юлия специализируется на психодраме и предложила рассматривать иногда кейсы психодраматически. А-ах, так вот откуда вся эта яркость во внешности, и крупные сережки, и рыжие волосы! Психодраматисты постоянно одеваются немного как клоуны или как вышедшие из диснеевского мультика, и я уверена, что они не сочтут это за оскорбление. Здесь и сейчас, детка (это из гештальта, я знаю, но все же).
Но почему Клим говорит про экзистенциальное направление? Перепутал? Хочется прокомментировать, что нужно быть весьма недалеким психологом, чтобы перепутать экзистенциальную психотерапию и психодраму. А, нет. Юлия уточнила, что у нее два основных направления. Значит, просто про психодраму забыл сказать. Наверное, относится к ней свысока. К психодраме? К Юлии?
Наконец, последняя особенность – психологи собрались здесь либо приходские, либо позиционирующие себя как христианские психологи, либо интересующиеся христианской психологией.
– Я сразу хочу оговориться, – улыбается Юлия. – Все вопросы по христианской психологии – больше к отцу Сергию, это его прямая специальность. Затем мы здесь и вдвоем.
– А я, – подхватывает отец Сергий, – со своей стороны работаю в методе философского консультирования и потому в плане опыта думаю опираться на мою коллегу, Юлию.
О философском консультировании у меня представления смутные. Психодраму я видела один раз в институте (как вы помните, это была та самая психодрама, на которой Пси стала Чуней), и чувства у меня остались смешанные. Психодрама предполагает разыгрывание ситуаций по ролям, причем роль в психодраме – это отдельная, считай, философская категория, и я помню, как меня смутило, когда нам объясняли, что личность в психодраматическом мире – это набор ролей. Ни за что в это не поверю.
Пока отец Сергий и Юлия представлялись и отвечали на уточняющие вопросы, мои панические тучи сгущались и одновременно во мне рос напряженный энтузиазм. Мне нужно будет предоставить случай, но чей? Остановилась на Лизе, потому что, с одной стороны, она рождает ряд вопросов и, с другой, последняя консультация была отличная, а я все же, признаю, беспокоюсь о впечатлении, которое произведу.
Хотя все по кругу представились, я не успела запомнить, как кого зовут. Девушку, одетую по последней церковной моде, зовут Катя. Клим – понятно. С остальными придется вылавливать в разговоре. Женщина в телефоне оказалась действительно семейной и к тому же семейным психологом. Сухой мужчина закончил магистратуру Российского православного университета. Еще одна женщина опаздывала. Знаю, звучит похоже на задачку «Какому владельцу принадлежит какая машина», но, увы, так оно и запомнилось. Неожиданно Клим сказал о себе, что практикует больше трех лет и специализируется на экзистенциальном подходе. Я сказала о себе не то, что хотела, и не так, как хотела бы. Вышло, что я только начинаю и толком ничего не знаю. Класс.
– Спасибо всем за такой подробный рассказ, – подытожила Юлия. – Спасибо за вашу открытость и готовность говорить о себе. – Тут наступила многозначительная пауза. – Кто-нибудь готов представить свой кейс?
Тут я должна оговориться: психологи называют случаи из практики «кейсами», но я на это так же реагирую, как русские партизаны на французский говор дворян в войну 1812 года, поэтому я говорю «случай», и точка. Иногда в разговоре говорю «кейс», но чувствую себя при этом ренегатом.
– Я могу начать, если никому не… – сказала семейный психолог так, что фраза не подразумевала продолжения. Очевидно, никому было не, потому что все поскорее закивали.
– Отлично. Марина, если вам удобно, мы останемся сидеть в кругу, чтобы другие участники не были исключены из разговора. Вам так комфортно?
Марина! Я внутренне стала выстраивать таблицу данных. При этом очевидно, что Юлия вела процесс, а отец Сергий? Пока непонятно.
Марина начала рассказ.
– Мой кейс – семейный, как и большинство моих кейсов. Я вообще консультирую индивидуально, но это процентов пятнадцать всех клиентов. Итак, семья. В работе муж, жена и дочь-подросток. Есть еще взрослая дочь и бабушка, бабушка на данный момент лежачая, перелом шейки бедра. Живут в трехкомнатной квартире, бабушка лежит в зале. Старшая дочь замужем, живет в Германии. Семья интеллигентная, мама преподает в вузе. Муж сейчас не работает, потому что ухаживает за бабушкой, да, бабушка – его мачеха, что тоже важно. Отец умер, не помню как давно, но давно. С мачехой всю жизнь были отношения ближе, чем с отцом, поэтому сейчас она с ними. Так у нее есть своя квартира, но с переломом, понятно, одной жить…
Пришли со сложным подростковым периодом дочери. Сперва она предлагала переехать в бабушкину квартиру жить отдельно, потому что чувствует, что дома ей не хватает места. Родители против, разумеется, потому что не будут знать, чем она там занимается. В какой-то момент пришли к тому, что сама дочь не уверена, хочет ли переезжать, но так дает понять родителям, что ей не хватает их заботы. Да, дочке четырнадцать лет, но выглядит она, знаете, как часто сегодня бывает, на семнадцать-восемнадцать. Отчего родители еще больше за нее боятся. Родители всячески готовы заботиться, но они… не знаю, можно я так скажу? – зашиваются. У мамы открылась грыжа, она не может в одном положении дольше получаса находиться, а ей нужно проверять эти стопки – нет, сейчас уже не стопки, сейчас файлы, да? – в общем, курсовые, дипломы и все такое. У отца диабет, периодически он сам не может встать, а бабушка зовет каждые пять минут, потому что ей неудобно, ее надо перевернуть, она не помнит, когда она поела, пила ли она таблетки… А она такая, знаете, советская учительница, но с начинающимся Альцгеймером. Это я не шучу, это диагноз ее. В чем моя проблема? Вот они приходят и приходят говорить о дочке, и я начинаю иногда раздражаться, что как будто все проблемы в семье игнорируются, весь фокус внимания только на ней. Вот с этим раздражением я хотела бы поработать. Не знаю, достаточно ли информации?
Ведущие переглянулись.
– Интересно, что изначально запрос дочери на нехватку внимания… – начал отец Сергий. – И слышится, что она добирает это внимание на терапии, да?
– Да-да, так и есть.
– А работали ли вы над тем, как она принимает это внимание в терапии? Что она с ним делает, как она его использует?
– Мы обращали на это внимание. Но так я вопрос никогда не ставила. Наверное, она как будто напитывается им, но никак не может напитаться.
– Да, – отец Сергий поймал какую-то внутреннюю волну и плыл на ней, – слышится, что она знает про себя, что ей важно внимание, но не знает зачем. Как она сама раскрывается в этом внимании, обращенном к себе.
– Я бы сказала – качество внимания, – прибавила Юлия. У психологов есть такая особенность – сказать подлежащее и думать, что тема раскрыта, тогда как она только названа. – Знаете, как качество пищи. Можно закармливать ребенка конфетами, но от этого ему не станет лучше.
– Я вот тоже думала, – подхватила Марина, – но мне казалось, что родители действительно искренни в своей любви к ней. Я даже иногда поражаюсь, как они реагируют на нее, с каким принятием.
– Как ты видишь, задают ли они ей здоровые границы принятия? – продолжила Юлия. Ого! Оказывается, мы здесь на «ты». Я не заметила, чтобы это обозначили вначале. А может, они просто знакомы?
– Границы принятия… Ну, они ведут себя как обычные родители. Обычные хорошие родители, надо сказать. Они стараются, с одной стороны, уберечь ее в прохождении пубертата и, с другой, не давать бессмысленных ограничений.
Я начала несколько путаться, в каком направлении идет мысль. Кажется, Юлия говорила о контакте родителей с ребенком, а отец Сергий говорил о самой девушке как о самостоятельном человеке. Может, двое ведущих – не такая уж хорошая идея, потому что выходит лебедь, рак и щука? Марина, кажется, тоже начала терять нить.
– Может, у участников есть вопросы?
– Да, у меня есть.
Это сказала я – внезапно для самой себя.
– Мне сейчас слышится, что и в обсуждении у нас центр тяжести переходит на девушку, тогда как родители обсуждаются как некоторые объекты удовлетворения ее потребностей…
Юлия качнула головой, видимо, ей это выражение не понравилось.
– Я не то чтобы разбираюсь в системной семейной терапии, но я помню, читала у Варги, что нужно рассматривать семью как целостную систему – собственно, отсюда и название, да? Я хотела спросить: как это все выглядит как система?
– Спасибо, интересный вопрос. Конечно, мы это разбирали. Дело в том, что и раньше система была завернута на младшей. У них со старшей большая разница, и та выступала как такая вторая мама. То есть моя клиентка была дочкой всех. Теперь, с появлением бабушки, система нарушилась, потому что появилась другая точка, требующая родительского отношения, – потому что, по сути, за бабушкой сейчас нужно ухаживать, как за ребенком. И Ка… клиентка, скажем, Саша, оказалась лишним, по сути, дублирующим элементом, и вся система теперь не может перестроиться.
– Насколько это здорово – что с бабушкой нужно как с ребенком, как ты сказала? – спросил Клим.
– В данной ситуации это функционально. Бабушка объективно болеет.
– Я не очень разбираюсь в системном подходе, – отец Сергий говорил так, как будто он и не слезал со своей волны, – но и из того, что вы говорите сейчас, – ага, а он не на «ты», – слышится, что для этой девушки сейчас стоит задача узнавания себя в том, какая я без опоры в виде внимания. Как я сама по себе. Слышится, что то, что вы делаете, по сути, индивидуальная работа, в которой родители выступают как… простите за такое сравнение… балласт. Возможно, так как эта девушка еще не видит себя вне семейного контекста, она и на терапии не видит себя без них. Вы не рассматривали возможность индивидуальной работы с ней?
Марина задумалась.
– Нет. Это интересная мысль, что запрос, собственно, не на семейную работу. Но это меняет все.
– Да, возможно, но так, кажется, процесс проясняется. На самом деле вы уже работаете с ней, только пока сложно выделить ее из своей семьи. Возможно, как раз такой шаг мог бы стать очень терапевтичным.
Блин, мне нравится, как отец Сергий думает! Мне прямо нравится. Да и Марине, кажется, тоже понравилось.
– Как вы сейчас? – спросила Юлия Марину.
– Да, действительно, картина прояснилась. Я думаю, мне пока достаточно, потому что тут много чего нужно передумать. – Марина, до этого опустив голову куда-то вглубь тела, подняла ее и стала смотреть всем в глаза. – Спасибо всем.
– Здесь действительно, возможно, основной задачей было прояснить формат работы, – Юлия стала подытоживать. – А дальше, когда новый формат устаканится, могут возникать новые вопросы.
Многие снова начали понимающе кивать. Я бросила взгляд на часы. – Прошло пятьдесят минут встречи, значит, есть еще время для другого психолога. Ты пойдешь? Ты выступишь? – Не-е-е, я боюсь, я не готова. – Но смотри, как классно! Давай. Не зря же деньги платишь. – Послушать тоже бывает важно. – Избавь меня от этих клише. Давай, кролик, не трясись.
– У нас есть время для еще одного случая.
Воцарилась тишина. Почему воцарилась? Больше похоже было на то, что тишина сама порядком стыдилась себя в этот момент, ничего царского.
– Я думаю, я могла бы, – пропищала я. Все снова внутренне выдохнули.
– Здорово, София. Мы слушаем.
– В общем, случай такой. – Молодец, сказала «случай». – Клиентка, тридцать два года, отношений нет, работает певчей в нашем храме, а также репетитором музыкальной направленности. – Пока звучит гладко. – Основная моя проблема с ней… – слишком быстро перешла к проблеме, но поздно, – …заключается в том, что она… очень пассивно-агрессивная. Это воспитанная, умная девушка, которая постоянно жалуется на то, что ее все раздражает, и тебе не нужно делать много движений, чтобы раздражить ее тоже. Так вот. На самом деле наша работа двигается неплохо – мы занимаемся два месяца, да, – но у меня есть ощущение, что вместо того, чтобы говорить о ней, мы постоянно как будто подспудно перетягиваем какое-то одеяло… Вот про это ощущение, наверное, я и хотела бы поговорить.
Все смотрели на меня как будто недовольно.
– Какой у нее запрос? – спросил Клим.
– Как раз раздражение. Она хочет что-то делать с тем, что постоянно на всех злится.
– А как вы вообще с ней работаете? – добавила Марина.
– Обычная консультативная практика, – начала я оправдываться. – Говорим о чувствах, о детстве, об отношениях.
– Вы говорили о ваших отношениях? – продолжил Клим. Он пытается меня срезать, или я действительно дала недостаточно информации?
– Мы их поднимали… Я не могу сказать, что глубоко разбирали, потому что ей сложно говорить об отношениях… здесь и сейчас.
Тут многие закивали, как будто почувствовали запах психологической крови.
– А что вы чувствуете с ней? – вошла в разговор Юлия, и стоит признать, ее голос звучал на порядок мягче остальных.
– Я… страх. И вину.
– У меня вопрос, – вдруг включился сухой человек. У него тоже мягкий, юношеский голос, и когда он говорит, поднимает брови, как будто сам удивляется себя слушать, – к отцу Сергию, наверное. Мы вот вроде все знаем, что страх и вина – это плохо, да, – Юлия психологически поежилась от слова «плохо». – Но вот… трудно бывает себе объяснить, что не так со страхом и виной. В церковной жизни просто так складывается, что страх и вина – спутники смирения… Ну, «страх Божий», канон Андрея Критского.
– Да, в этом что-то есть, – поддакнула я, и +3 этому мужчине в моей внутренней табличке. Отец Сергий оглянулся на Юлию и хотел начать, но Юлия поняла его неверно и сама начала.
– Я слышу, что запрос Софии откликается. Как вы смотрите, если мы попробуем представить эти чувства психодраматически?
– Отлично.
Конечно, не совсем отлично, но лучше, чем строгие вопросы. Волнительно.
– Тогда я могу попросить тебя показать нам сцену из твоей работы с этой клиенткой? Где ты, где клиент?