Конечно, если бы все человечество жило по Заповедям Христа, а все люди вернули бы себе свою первородную, Богом данную им святость, земная Церковь стала бы уже свершившимся Царствием Небесным. Но так как мы пребываем в грехе, то и Божьи дары начинают использоваться не для спасения человека, а для его самовозвеличивания и услаждения в земных радостях.
Индивидуальные и личностные различия между людьми (способности и дар Божий) полагают основу земной власти как возможности заставить или убедить других выполнить нечто, не порожденное их решением, их волей, может быть, даже неприятное и противное им. Власть эта принимает самые разнообразные виды: власть отца семейства, сословия, рода, племени, просто сильного индивида над слабым человеком и т. д. Без Бога она практически всегда становится злом, абсолютизирует свое значение, злоупотребляет своей силой, обеспечивает реализацию низменных целей, служит во вред другим лицам.
Предоставленная сама себе, власть принимает разрушительные формы, нуждается в некотором внешнем упорядочивании. Добрые начинания и помыслы должны быть ограждены, нуждаются в поддержке со стороны тех, кто обладает властью, может применить силу и защитить их. В свою очередь, возникает настоятельная необходимость пресекать злые дела, наказывать за них, ограничивать разрушительные последствия злоупотреблений данной Богом человеку силой. И вот, наряду с Церковью возникает государство как такой политический союз, который вносит некоторый внешний порядок в анархию своевольных и властных отношений.
Век государства как земного союза краток и закончится с торжеством Христа и наступлением Царствия Небесного. Как союз властный, государство действует разрешением и принуждением, применяя свою высшую власть к виновным лицам. Здесь мало места любви, но доминирует наказующая сила. Государство есть зло, но зло меньшее, чем анархия вседозволенности. Достаточно вспомнить, что самые страшные минуты любые (даже самые великие) культуры мира испытывали именно в годы государственного кризиса, когда единая власть отсутствовала или находилась в плачевном, атрофированном состоянии.
Церковь принимает того, кто идет к Богу с верой и надеждой, а государство считает своими подданными всех, проживающих на его территории, не спрашивая их согласия. Церковь налагает нравственные наказания на провинившегося христианина и ждет от него живого раскаяния в грехах. Государство обязывает под угрозой физического наказания воздержаться от тех поступков, которые признаны законом неправомерными, и для него безразличны мотивы воздержания от злых дел: что именно – совесть, страх или лень двигали человеком.
Церковь раскрывает для каждого своего чада индивидуальный путь спасения (это связано с полом, свойствами души, способностями, возрастом и иными отличиями каждого конкретного человека), напротив, государство полагает прежде всего общую для всех норму поведения. Церковь наднациональна, государство всегда образуется определенной этнической группой – титульной нацией, формирующей характерные признаки того или иного политического союза, его культуру, быт, традиции. Церковь строит свое служение по Заповедям Христовым, по догматам и канонам – вечным и неизменным. А государство нередко противопоставляет им свой закон (право), столь же временный, ограниченный по отношению к нравственному идеалу и преходящий, как и само государство.
Тем не менее требование служить государству, быть покорным воле верховной власти неизменно звучит со страниц Священного Писания. «Всякая душа, – писал апостол Павел, – да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога»[55]. Эту же мысль высказывал и апостол Петр: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, – ибо такова есть воля Божия… Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите»[56].
Знаменательно, что слова эти были сказаны в годы открытого гонения христианства со стороны властей Римской империи. Это, конечно, не случайно и лишний раз подчеркивает, что даже языческое государство представляет собой не произвольную форму человеческого общежития, но союз, предуготовленный Промыслом Божьим падшему человечеству в качестве средства служения Правде. «Ты не имел бы надо Мной никакой власти, – сказал Иисус Понтию Пилату, – если бы не было дано тебе свыше»[57].
И формы общежития, и сама полнота власти правителя суть производны от Господа нашего, единственного их Творца и Источника. Вот что, к примеру, говорит об этом святитель Иоанн Златоуст: «Поелику равенство часто доводит до ссор, то Бог установил многие виды начальства и подчиненности, как то: между мужем и женой, между сыном и отцом, между старцем и юношей, рабом и свободным, между начальником и подчиненными, между учителем и учеником… Напротив, безначалие везде есть зло и производит замешательство»[58].
Как и любой другой земной союз (семья, род, нация, община), не просвещенный светом Учения Христа, государство долгое время действует, не отдавая себе отчета в нравственном идеале и истинных целях человеческого бытия. Соответственно существование государства как формы человеческого общежития не прекращается, но оно постоянно пребывает в болезни, подчас разрушающей весьма крепкие политические тела и могущественные державы. Внешнее единство еще не означает внутреннего единения и содружества. Разномыслие и индивидуальная гордыня, отсутствие единой нравственности и принцип силы, доведенный до невиданных высот (хотя бы в форме борьбы за политическую власть), являются неизменными спутниками любого государства, в первую очередь – языческого.
Иная картина открывается нам с того момента, когда государство становится христианским, признает христианство государственной религией, принимает от Церкви истинное знание о существе власти и природе государства, Ее нравственный (а применительно к государству – политический) идеал. С этого момента высший политический союз начинает играть роль защитника Церкви, хранителя правды, Божьего слуги, карающего преступника. Это и есть подлинная цель государства. В Христе только оно и получает право на существование и, окормляемое Святым Духом, восстает из пепла саморазрушения.
Бессмысленно говорить о каких-то особых интересах государства, отличных от интересов «общества», точно так же, как нелепо усекать идею государства до его органов. Даже правоведы, далекие от признания политическим идеалом «симфонии властей», считают (и обоснованно!), что цели государства не отличаются ни качественно, ни количественно от целей частных и общественных. Их различие заключается только и исключительно в способах их осуществления: в одном случае – принудительные меры, к которым прибегает государство, в другом – личная сила и инициатива гражданина[59].
Но что же есть высшая личная цель для человека, как не спасение себя самого и ближнего своего светом Веры Христовой? Как человек становится личностью исключительно в Христе, так и государство проявляет свои подлинные черты нравственного общественного союза, пребывая в Церкви. Вне Церкви человек есть лишь индивид, а государство – уменьшенное зло и царство дьявола.
Конечно, государство не может отождествиться с Церковью: в этом случае (который допустим только в умозрительных, теоретических построениях, но не в реальной действительности) оно просто станет Церковью и перестанет быть государством. Государство не есть и полное подобие ее, но лишь образ Царствия Небесного, управляемого единой и всесильной волей Творца. Точно так же и самодержавный государь, как писал святитель Дмитрий Ростовский (XVIII в.), являет нам образ Царя Небесного, но, очевидно, не по личным свойствам, а саном своим царским и единовластием[60].
Согласимся, было бы нелепо признать тождество Царя Небесного и земного государя: как минимум мы вернулись бы во времена древнего язычества, когда широкое распространение получила практика обожения императоров. Зло от времени падения Адама всегда существует на земле и в конце концов растлит ее до такой степени, что для вечного Царства Христа Творцом будет создана новая земля и новое небо[61].
Поэтому ни одно государство мира никогда не примет своего идеального образа и всегда, наряду с охранением истины, будет ей угрожать. Но разве не таковы обычные люди, составляющие это государство? Разве не человек будет в последние времена преклоняться антихристу и усекать головы своим братьям-христианам? В свою очередь и Церковь никогда не может составить конкуренции государству на почве борьбы за власть: ей дана власть высшая, власть любви, а не временная земная власть насилия. Идеалом Церкви выступает Христос, принимавший обиды и гонения, а не Его мучители.
Между тем по пути принятия на себя властных функций и пошла Римская церковь. Политика от этого не стала совокупностью нравственных заповедей, но, напротив, Католическая церковь опустилась до уровня земного, политического союза, уравняла себя с ним. Не доверяя человеку – а государство, включая и верховную власть, есть не что иное, как сообщество людей, не полагаясь на волю Божью, даровавшую единодержавным государям высшую политическую власть, Рим не удовлетворился ролью Церкви, только раскрывающей перед государством его истинные цели, он сам стал государством.
Последствия этих поступков поистине страшны. Человек, который пытается привести другого к Христу силой, сам перестает верить во всемогущество Спасителя, в Его милость, постоянно взывающую к нашим душам. Чтобы пойти на этот властный шаг, нужно иметь абсолютную уверенность в собственном избранничестве, в особую миссию, якобы данную тебе Богом, в свое предначертание непосредственно творить добро, как Господь. Так и латиняне признали себя стоящими выше всех остальных Поместных Церквей и даже всей Вселенской Церкви! И вот уже вскоре рождаются новые «догматы», в центре которых – догмат о непогрешимости папы (по должности), который лично, самостоятельно, вне связи с Церковью познает истину и излагает ее[62].
Но это еще не все. Папа не только непогрешим, но и свят, он сам есть Христос, «скрытый под покровом и продолжающий через посредство человеческого органа свое общественное служение среди людей», – говорит один римский автор[63].
Как следствие, Церковь перестает быть Телом Христовым и становится творением папы: «Все исходит от папы, он и творит Церковь». Папа и есть бог, не связанный никакими законами: ни Божественными, ни человеческими, и эта фраза – не пышная метафора. Орден иезуитов (квинтэссенция латинского духа) строил свою организацию на принципах единоначалия, строгой дисциплины, полного подчинения приказу начальника вне зависимости от того, нравственен приказ или нет. Выясняется, но слишком поздно, что власть земная, которую желают получить, не дается даром: ради нее закладывают душу. Погружаясь в мир, руководимая папством Римская церковь слишком часто забывала о преображении мира, миру же уподобляясь[64].
Церковь Христова, полнота во всем, ограничилась клиром латинского священства, противостоящим мирянину, а возглавляет этот узкий круг «избранных» непосредственно Римский папа. Христос подменился человеком, Божественная Евхаристия заменяется аудиенцией с папой, вера и раскаяние уходят в никуда, и их место занимает слепое подчинение Риму. Для католика спасение вне Рима становится принципиально невозможным. Чтобы спастись, необходимо полностью предать себя в руки «Матери-Церкви», которая, обладая сокровищницей собственных заслуг (но не мирян), будет выступать продавцом спасения. Папу не интересует, верит ли действительно человек в Бога, важно, чтобы он верил в папу, а еще лучше – просто подчинялся ему без лишних слов.
Церковный народ, названный святыми отцами «стражем благочестия», не нужен «новой Церкви», где от христианства со временем остается разве что только название. Искажается сущность Церкви, утрачивает свою полноту и нравственное начало, вследствие чего происходят события, которые невозможно понять двусмысленно. Безнравственной была практика индульгенций – платы за спасение от греха, и эта оценка являлась совершенно очевидной для многих католиков едва ли не со дня первой продажи «божьей благодати».
Например, Майнцский собор 1261 г. не мог даже найти достаточно резкие выражения, чтобы охарактеризовать вред, наносимый продавцами индульгенций, вызывавших всеобщую ненависть[65]. Но тем не менее эта практика продолжалась еще несколько столетий. Аморальным (если здесь вообще употребим столь мягкий термин) было и разделение всех людей на две неравные группы: подпадающих под наказание за отступления от католической веры мирян и пользующихся привилегиями на этот счет клириков.
Это вызвало не только взаимную ненависть римского священства и мирян, но и разложение клира: в него все чаще стали приходить люди тщеславные, порочные, жаждущие славы, почестей, житейских благ[66]. По замечанию известного историка Западной церкви, «в реальности весь христианский мир разделился на два совершенно разных класса – на пастухов и овец; и нередко, и не без основания, приходила овцам в голову мысль, что их пасут только для того, чтобы короче остричь»[67].
Католичество вышло из Церкви, по природе своей беспорочной, и погрязло в грехе. Но стало ли лучше государство? Быть может, жертвы были не напрасны? Ничуть не бывало. Светские владыки переняли римскую нравственность и в еще большей степени посчитали себя свободными от христианских начал, чем их учителя. Папы проклинали императоров и королей, те в свою очередь открыто воевали с ними, устраивали интриги и приводили к церковной власти «своих» ставленников[68].
В результате Рим иногда знал одновременно нескольких первосвященников, анафематствовавших уже друг друга, например: пап Урбана VI и Климента VII, царствовавших на Римском престоле одновременно, и этот перечень может быть без труда продолжен[69]. Быстро пришло понимание того, что если королевская власть исходит не от Бога, а от человека, хотя и Римского папы, то и власть последнего также есть дело рук человеческих. Как светского владыку можно согнать с трона, так и папу можно низложить, если он злоупотребляет своими правами.
Уже Пьер Оливи (XIII в.) допускал оказание сопротивления папе, если тот упорный еретик[70]. Еще дальше пошел Французский король Филипп IV Красивый (1285–1314), который начал процесс против умершего папы Бонифация VII, обвинив покойного в ереси, хотя в католической традиции и не принято предавать анафеме умершего человека[71].
Немудрено, что уже вскоре по следам протестантизма, категорично отринувшего саму Церковь и ее учение, смелая западная мысль легко трансформирует другую идею – полного подчинения Церкви государству. «Чья власть в государстве – того и религия» – лозунг, несколько столетий доминировавший в Западной Европе в контексте отношения Церковь – государство.
Впрочем, новое здесь заключается только в том, что «овцы» поменялись местами с «пастухами», так сказать, выиграли политическую баталию. Более знакомый нам по современной редакции тезис об отделении высшего духовного союза от высшего политического (Церкви от государства) представляет собой не что иное, как смягченную редакцию этой формулы, не более того. На самом деле, не веря ни в какие нравственные идеалы, подняв идею силы и власти на невиданную ранее высоту, верховная власть, оставшаяся вне Церкви (т. е. вернувшаяся в языческие времена), никогда не примет никакой религии.