Неделя пролетела быстро и, как заметила Манни, от покупателей стали поступать первые жалобы: то булочки недопечены, то вкус не тот, что раньше, то еще что-то. И это всего за одну неделю.
– Если так пойдет дальше, – сказала она Константу, – вы потеряете всех клиентов. Соберитесь!
– Слишком много мыслей, отвлекающих от процесса, – пытался оправдаться Констант.
– М-да, – сказала Манни, – совсем херовые дела. По-другому и не скажешь…
В течение следующей недели она нашла нового продавца. За месяц Манни полностью освоила все процессы приготовления всего хлебо-булочного ассортимента Константа Бейка до мельчайших подробностей и около месяца выпекала всю продукцию в одиночку. Покупатели были довольны и говорили новенькой продавщице по-секрету, что такой вкусной выпечки Констант Бейк еще никогда не делал. Констант только пожимал плечами от таких разговоров, недоумевая, как это кто-то смог превзойте его в его же деле?
В принципе Манни Пэй могла бы спокойно удалиться со сцены и двигаться куда-то дальше. Но она поступила по-другому. В течение двух следующих месяцев она отобрала и обучила по ассортименнту Бейка двух пекарей, затем нашла небольшое помещение под тороговую точку в соседнем районе города и оборудовала его под такую же булочную, вложив при этом все заработанные у Константа деньги. Затем был найден продавец для новой тороговой точки. Бейк оформил все необходимые разрешительные документы и колесики закрутились. Два новых пекаря довольно умело выпекали продукцию уже на два магазина, торговля шла живенько. Констант же занимался доставкой сырья для производства, подвозил выпечку на новую точку и контролировал свой, хоть и пока еще маленький, но уже расширившийся бизнес.
Ровно шесть месяцев прошло с того момента, когда Манни Пэй впервые переступила порог булочной Бейка. За это время она проделала путь от продавщицы до классного пекаря, обучила новых людей ремеслу, о котором раньше мало что знала и открыла еще один магазин. Все было проделано на высшем уровне.
Констант был просто ошарашен таким поворотом событий в его деле.
– Видите, – сказала Манни Бейку, – на самом деле все намного проще, чем казалось. Просто надо взять и сделать. Думаю, теперь я могу удалиться с чистой совестью.
Констант только пожал плечами и сказал, что ему будет очень не хватать ее. Ну и, конечно же, куча благодарственных речей. Так же Бейк уговорил Манни завести новую банковскую карту, на которую он будет скидывать половину чистой прибыли с выторга второго магазина пока тот будет существовать. Дай Бог ему долгих лет и высокой рентабельности.
– Вы ведь вложили туда свои деньги, так что теперь вы – партнер, – оживленно говорил благодарный Бейк.
– Я согласна максимум на четверь, – ответила Манни, – вы пока еще не видите дополнительных расходов, которые лягут на ваши плечи. И не вздумайте со мной спорить. Точка, – улыбнулась Манни, а про себя подумала: «Лишь бы он не просрал все это. Похоже у парня голова слегка идет кругом».
На следующий день Манни Пэй уже не работала у Константа. К вечеру ее не было в городе. Рассвет она встречала уже в другой стране.
Манни не было в родном городе ровно три месяца. Где она была и чем занималась – это ее личные дела, которые никого не должны волновать и интересовать. Так говорит Манни Пэй, которая живет своей жизнью, не сравнивая себя ни с кем и ни под кого не подстраиваясь.
Два раза в месяц на карту Манни прилетала определенная сумма денег от благодарного Константа. Но… Манни Пэй не проведешь. Она научилась видеть людей насквозь, она взялась бы даже предсказывать будущее, если бы кто-то попросил ее об этом.
– Девяносто девять и девять процентов, что Бейк не смог справиться с двумя магазинами и остался с тем, с чего и начинал, – сказала Манни, подходя к знакомой булочной.
Она оказалась права. За прилавком стоял поникший Констант. Когда Манни вошла в магазин, он виновато посмотрел на нее и попытался что-то сказать.
– Просрал, – выдала Манни, не стесняясь двух покупателей, находящихся в булочной.
– Просрал, – ответил Констант и пожал плечами.
– А-а-а, вы об этом, – сказал один из покупателей, старичок лет семидесяти, рассмотрев перед этим вошедшую Манни, – херня, детки. С кем не бывает, – и затем обратился к Константу, показывая на одну из булочек на витрине, – дай-ка мне вон тех завитушек пару штучек. Уж что-что, а эти у тебя получаются обалденно!
Дедушка, выдав такую устную рекомендацию, осмотрел присутствующих и лукаво улыбнулся. По магазину пробежался легкий смешок, дающий надежду, что на самом деле все не так уж и плохо.
Вторая покупательница, наблюдая за всем этим, когда подошла ее очередь, осмотрела присутствующих и сказала.
– Давай и мне таких парочку, что ли.
Вторая волна смеха прокатилась по магазину, от которой легонько задрожали стекла на витринах.
– Будьте так любезны, – сказала Манни, когда смех утих, и посмотрела Константу прямо в глаза, – и мне две!
Третья волна была похожа на тот самый вихрь, когда Манни впервые появилась на пороге магазина.
– Ну, вот, – сказал старик, подойдя к Манни Пэй, – а ты говоришь, просрал. Все только начинается, ребятки… Все только начинается…
Через год Констант Бейк имел три небольших магазинчика, в которых продавалась его выпечка. В течение второго года число его булочных достигло семи. Конечно же, здесь не обошлось без Манни Пэй. Это самый большой период времени, который она выкроила из своей жизки и посвятила делу Бейка. Она и по нынешний день является генеральным директором сети хлебных магазинов и время от времени контролирует работу всех отделов предприятия.
– Констант ведь опять все профукает с его-то характером и принципами, – скажет улыбаясь Манни, если ее спросят, почему она так долго задержалась у Бейка, – просто он такой, какой есть, этот Констант. И по-другому не сможет. Такой сорт людей. Выше своей планки не прыгнуть, сколько не разгоняйся и не прицеливайся. Он пекарь от Бога и этим все сказано.
Это Манни Пэй и она расширила бизнес Бейка до семи торговых точек, нашла и помогла оборудовать новый цех под пекарню, тщательно отобрала сотрудников, начиная от продавцов и заканчивая бухгалтерией. Она сделала все, чтобы этот механизм работал отлаженно и бесперебойно, как швейцарские часы. За это она берет себе всего лишь три процента от общей чистой прибыли предприятия. Это цена за то, что пару часов в неделю Манни проверяет отчеты и смотрит, как идут дела у предприятия. В остальное же время она примеряет на себя новые роли и порхает с одной сцены на другую, оставляя одних в недоумении, а других заставляя восхищаться собой.
– Жизнь многообразна до бесконечности, но к сожалению, слишком коротка, чтобы засиживаться на одном месте до протертых штанов на заднице, – все так же любит повторять она.
А что же Констант Бейк? Констант печет свои булочки и очень доволен этим. По-другому он не может. Он счастлив, что так сложилось, и все, что ему надо – это ощущение того, что Манни Пэй где-то рядом, даже если она сейчас на другом конце материка и занимается тем, что интересует именно ее.
– Люди разные… То, что одному благо, другому – головоломка. То, что устраивает одних, другим покажется неприемлимым. Это ведь здорово, что все мы такие разные и не пляшем поголовно под одну дудку, – скажет нам на прощание Манни Пэй, поднимаясь по трапу на борт самолета, чтобы опять оказаться в каком-то незнакомом месте и примерить на себя очередную маску, сыграть новую роль, – каждый из нас и я в том числе можем с насмешкой осуждать кого-то, делать удивленные лица, разглагольствовать, умничать, но… это ничего не изменит. Абсолютно ничего. Каждый останется при своем. Даже дрессированные цирковые лошадки имеют свое мнение и идут своей дорогой. И это их путь. Так что… В общем слишком много бессмысленных оправданий и ненужных объяснений. У каждого свой путь и своя правда. Точка.
Точка?
Кому как. Для Манни Пэй скорее всего запятая…
ФИЛОСОФСКИЙ ГВОЗДЬ
– У тебя бывает такое чувство, словно ты застрял на каком-то уровне и дальше никак? Кажется, что и выход виден, какая-то лазейка прорисовывается, а вот перепрыгнуть почему-то не удается.
– И все бродишь по этому уровню, бродишь… Все места, все уголочки, каждый закоулок не один десяток раз прохаживал. Все знакомо, обследовано и заучено до тошноты, а…
– Вот-вот-вот, именно так.
– А выйти оттуда не получается… И не получится.
– Это почему?
– Не обидишься, если скажу?
– Смотря, что скажешь.
– Вот поэтому и не получится. Ты даже слова простого опасаешься, строя догадки, что я скажу. А вдруг что-то колкое, неприятное.
– Э-э-э! Чего это тебя так понесло?
– Ты же сам затронул эту тему, а теперь меня перебиваешь. Я чего-то не пойму, ты хочешь на следующий уровень или просто пофилософствовать надумал?
– Хочу!
– Тогда заткнись и слушай…
(из разговора двух подвыпивших мужчин неопределенной профессии примерно тридцатипятилетнего возраста, подслушанного Давидом Жмякиным на одной из трамвайных остановок нашей бескрайней Родины)
Дедушка мучился не долго. Сначала у него отказали ноги, потом он тронулся мозгами. И если сначала он еще просился, чтобы ему принесли «утку», то потом специально наваливал под себя такие кучи, что бабушка только «охала», отстирывая обделанные простыни и проклиная свою судьбу за то, что свела ее с «этим говноделом». Ноги у него отняло по такой смешной причине, что об этом даже неудобно рассказывать. Но раз уж завели этот разговор, придется выложить все на чистоту.
Зять подарил бабке с дедом свою хоть и старую, но еще вполне достойную плазму и поставил спутниковую антенну. До этого у них был старенький еще ламповый телевизор, который они почти не включали. Разве, что новости посмотреть. В деревне особо и не посидишь перед голубым экраном, работы хватает всегда, не до телевизора. А тут такой подгон. Зять научил старика настраивать каналы и все такое. И так получилось, что в один день, прилипнув почти вплотную перед плазмой и наблюдая вполне достойную сцену из эротического фильма, дед приспустил штаны и пытался что-то там сделать со своим стручком. Почти в восемьдесят лет! Как говорится в одном анекдоте: «Господи, забрал силы, забери и мозги». Но видно у деда и то, и другое было в полном порядке. По крайней мере, мозги на тот момент включились на все сто, а что там с другим – осталось известно только ему. И нужно же было в этот самый момент в дом зайти бабушке с соседкой. Старуха привела подругу похвастаться подарком от зятя. Дед видимо так отстранился от реальности, что оторвал свой взгляд от экрана и убрал руку с промежности только тогда, когда услышал сзади себя истерически-обалдевший возглас бабки.
– Ах ты, скотина бесстыжая!
Вот и все. А мог бы быть и инфаркт, успокаивала потом бабушку та самая соседка. Хотя после того, как дед начал лукаво наваливать под себя, бабка подумывала, что лучше бы он сразу концы отдал. И если причина отказа нижних конечностей более-менее прорисовывалась, то почему у деда завернуло мозги остается загадкой. Может быть из-за того, что не мять ему больше свой хер перед голубым экраном при виде голых сексуальных девиц.
Ну, а потом деда не стало. Светлая память, как говориться. Ну, и естественно, просто память. Особенно, о том самом случае. Конечно, соседку эту надо было бы сразу пристрелить, чтобы она по секрету не растрындела всей деревне о такой стыдобе. Но что уж тут поделаешь? Пусть лучше так, чем грех на душу.
Поплакали, закопали, помянули…
Жизнь продолжается.
Давиду было двадцать три, когда не стало деда. Естественно, об истинной причине случившегося со стариком он не знал. Родственники хотели, чтобы у внука остались хорошие воспоминания о любимом и, главное, порядочном и с высокими моральными устоями дедушке. А деда Давид, действительно, любил.
Самым крутым воспоминанием о старике, был его один совершенно немыслимый поступок с точки зрения простого обывателя. Давиду тогда было двенадцать. В тот далекий летний день дед Потап возвращался с охоты. Немного расстроившийся, потому что ничего не подстрелил и для оправдания своего горя накативший чекушку самогона. Короче, в нормальном боевом настроении. И надо же так сложиться обстоятельствам судьбы, что в тот самый день на одну из лесных полян приехала съемочная группа снимать эпизоды для фильма о Великой Отечественной войне. Актеры в немецких формах, немецкие мотоциклы и прочее. Со стороны картина прорисовывалась такая, что время вернулось год так в 1942.
Дед любил свою Родину и любил свою землю. Он был патриот и собственник до мозга костей. А тут еще съемки проводились на поляне, где они с соседом заготавливали на зиму сено для скотины. В общем, старика накрыло. Вспомнив те суровые годы и решив, что опять началась война, дед Потап поливал огнем съемочную группу до тех пор, пока у него не кончились патроны. А на охоту он ходил почти всегда с приличным боекомплектом. К счастью, обошлось без жертв, даже никого не ранило, но уголовное дело на него все же завели. Правда, так же быстро и закрыли. Руководство съемочной группы сначала возмущенные, затем восхищенные таким поступком старика дали делу обратный ход. Мало того, деду предложили эпизодическую роль партизана в этом самом фильме. В обмен за это дед потребовал, чтобы те не трогали его поляну и съемки проходили в другом месте. Искусство хоть и требует жертв, но только не за счет его двух коров, которым это самое искусство до одного места. Руководство фильма согласилось, подобных полян в округе хватало. В общем, это была победа. Дед оказался самым настоящим героем. А на деньги за эпизодическую роль партизана он купил новое ружье и целую гору патронов.
Вот такой у Давида был дед.
В день похорон, когда уже близкие и соседи сидели в доме и поминали засыпанного землей старика, Давид полез на чердак. Ему стало просто не по себе от всех этих разговоров, которые завелись после того, как все накатили рюмки по три-четыре. Из воспоминаний о деде темы разговоров перешли на обычную бытовуху. Это было похоже уже на простые посиделки и его отвернуло от этих людей. Захотелось уединиться.
На чердаке были коробки со старыми вещами, всякими безделушками, ненужными мелочами, вышедшими из строя электроприборами и прочим-прочим-прочим, которые его семья привозила сюда из города за ненадобностью. Выкинуть было жалко, авось пригодиться. Вот сюда все и свозилось. Там в одной из коробок со своими подростковыми вещами и другим хламом он и нашел гвоздь, который в определенные моменты его жизни оказывался не то, чтобы судьбоносным, но играл немалую роль в некоторых ситуациях.
Давид держал в руках этот расплющенный, заточенный под нож и с обмотанной под рукоятку проволокой гвоздь, и воспоминания нахлынули сами собой.
Этот предмет появился у него в пятом классе, когда они толпой малолеток выкладывали гвозди на железнодорожное полотно, а потом после того, как по ним проезжал поезд, собирали их и затачивали об тротуарные бордюры. У него было много таких, но все они куда-то подевались. Этот же с обмотанной красно-желтой проволокой сохранился.
В седьмом классе ему нравилась одна девчонка. Он вспомнил ее, вспомнил и тот вечер, когда с гвоздем в кармане вышел против троих старшеклассников, которые угрожали ему, если Давид будет и дальше дружить с той девочкой. Драка получилась славная. Он даже не вытащил приготовленный гвоздь, ярости хватило на всех. И ощущение того, что в любой момент Давид сможет достать из кармана свою заточку, может быть и придало ему столько храбрости. Ему тогда тоже хорошо досталось, но его оставили в покое. А та девчонка гордилась им.
Он вспомнил, как вдвоем с другом разогнали толпу, наехавших на них сверстников. Опять же в кармане у него тогда был приготовленный на всякий случай гвоздь.