В такие моменты начинаешь невольно осознавать, что жизнь – не более чем цирк, где кто-то жонглирует, кто-то смешит, кто-то идет по канату в надежде не упасть в порок и безумие, пока за всеми нами наблюдает публика и голословно восторгается представлением.
Машина, замедлив ход, повисла в воздухе. Внезапно на гигантском здании, располагавшемся в непосредственной близости от нас, появилась огромная голограмма нагой женщины, весело расхаживающей из стороны в сторону. Чуть ниже ее пролетали вывески с рекламой, освещая неоновым светом проходящих людей. А на светофорах проецировались голограммы с человеческий рост и подлетая, рассказывали о своих услугах, предлагая буклет с невообразимо огромной скидкой в два процента. Порою мне казалось, что я живу не среди гигантских архитектурных монументов, а среди бесконечного множества рекламы.
– А ведь эти программы возможно даже счастливее нас, – внезапно долетели до моих ушей слова Макса.
– О чем это ты?
– А разве не понятно? Каждому из нас андройды выдают смысл, но нам он не всегда импонирует или мы не всегда его понимаем. А они? – тут он указал на все эти рекламные голограммы. – Они не способны мыслить, как, например, ты или я, но они идеально выполняют требуемое с улыбкой на лице. Они не понимают, что существует жизнь, помимо той на которую их запрограммировали, от того и не нуждаются в копании среди собственных мыслей. А значит – те, кто вполне мог бы пережить нас, оказываются вынужденными существовать со стремлением к человеку, то бишь тому, кто будет задавать им цель. Но не этого ли хотим и мы сами? Иметь возможность лишь делать – быть в подчинении не у своих идей, а того, кто окажется выше?
Постепенно с неба начали падать горькие слезы затянувшегося неба, дабы оросить эту землю и омыть черствых людей от бытийных проблем и мыслей. Под нашей машиной, что располагалась не так уж близко к земле, но и не так высоко к небу, стали появляться прозрачные зонтики, по бокам оформленные разноцветными неоновыми лентами. Город расцвел и заиграл красками, когда за ним пришла тьма с надеждой поглотить все живое.
Потихоньку мы тронулись с места.
– Послушай, мне не так уж и трудно выслушивать тебя целыми сутками на пролет, говори ты хоть о людях, голограммах, андройдах… Не важно. Если только, вместе с этим, ты будешь упоминать что-то нужное и по делу.
– Согласен, если человек будет говорить только что-либо ненужное, он напрасно потратит свое время и словарный запас, – будто бы подтверждая мою мысль, произнес Макс. – Но и когда он начнет утверждать что-то нужное, плата останется неизменной.
Решившись промолчать, нас настигла недолгая пауза.
– Вижу, что ты со мной в очередной раз не согласен, но оно и немудрено. С мыслью человека будут солидарны, только когда придет анархия и люди смогут свободно выражать все, что их гложет. Только вот в этом строе уже не будет никаких мыслей и обсуждать окажется попросту нечего. Дилемма, ей-богу.
– Дело не в этом, – раздраженным и чуть дрогнувшим голосом отозвался я. – Куда важнее сейчас решить, как действовать в сложившейся ситуации! Пойми, убит человек, и у нас нету ни одной зацепки, за которую можно было бы ухватиться. А людям нужен результат и закономерная правда, которую, как ты знаешь, мы еще не придумали.
– Правда бесплодна, а значит рожденные мысли в наших умах не ее дети! – мы резко пересеклись взглядами. – Хотя, впрочем, мне стоит иногда к тебе прислушиваться. Всё-таки, взять себя в руки и искать хоть какие-то зацепки – тоже крайне важно.
– Спасибо, – саркастично произнес я и отвел глаза в сторону. – Разумеется, ты еще зеленый. Честно говоря, чую, что тебе это дело будет даваться еще сложнее, чем мне. Но следует обходиться дружелюбнее друг с другом. А в идеале – говорить и спрашивать, только когда в этом будет хоть какой-либо смысл.
– Но ведь ответ и вопрос всегда в равной степени бессмысленны, – чуть слышно вспорхнула колкая, словно с холодного лезвия ножа, фраза Хоука, которую он, скорее всего, даже и не собирался произносить.
– Хватит! Прекрати! Все, о чем ты твердишь, – безумие. Но я не понимаю для чего? – рассвирепел я. – Для чего ты язвишь и стараешься быть таким инфантильным?
– Не знаю – он пожал плечами. – Должно быть хочу когда-нибудь проснуться и понять, что это всего-лишь сладкий сон, который так нежно обманывал меня на протяжении стольких лет.
Настигшая нас пауза теперь была уже не такой дружелюбной как ранее, однако она оказалась последней. Слова, что пробежали по кончикам наших губ и разделили друг от друга двух участников беседы, вероятнее всего, задели или даже обидели Макса. Ибо на тот момент я не знал и, более того, даже не задумывался, какой сумасбродный мрак, прикрывающийся голосом разума, хранился в черепной коробке этого человека.
Стало тошно.
И, увы, мне, за этим событием, не представился случай уйти внутрь самого себя, выискивая возможность более никогда не контактировать с этим миром, (не подвластным моему сознанию), потому как, внезапно и удручающе зазвучал звук сирены, напомнивший о давно ушедших днях.
Как и следовало ожидать, этой реалией заинтересовался не только я, но и множество других людей, что были неподалеку. Все они казались мне жалкими и ничтожными, превратными и ленивыми, скупыми и глупыми. Причиной тому был район, где они жили, а если конкретнее, номер десятый, откуда я старался как можно скорее добраться в двенадцатый, полицейский.
Разъясняю – все районы делились между собой по значимости живущих там людей и по опасности, которую могут принести эти же люди Республике. Всего номеров было двенадцать, где с первого по пятый существовали немощные, больные и зараженные радиацией люди, чья жизнь была обречена еще до рождения и за которыми необходим был хороший присмотр. С шестого по девятый – копошились загруженные вечной работой и развлечениями обыкновенные трудяги, чей смысл заключался в интернете и телевидении, а значит и надзор за ними нужен был средний. В десятом и одиннадцатом – обосновались люди, чьей задачи было сидеть в офисах и заниматься политикой, и где между собой делились как власть, так и финансы. Смотрели за ними нечасто – они и сами неплохо справлялись, донося друг на друга.
Естественно, блуждать по этим зонам разрешалось лишь в убывающем порядке номеров, где никто бы и словом не обмолвился, увидя, как некто, (пусть даже вы), пересекает черту десятой зоны, направляясь в первую. Но вот обратный процесс оказывался значительно сложнее, ибо вопрос о возвращении в собственную обитель являлся долгим и трудоемким, а потому мог занимать умы вышестоящих органов неделями или даже годами, если вы вызывали подозрение или забывали взять все необходимые, подписанные документы.
Привилегиями не мог похвастаться даже отдел полиции, поэтому приблизившись к блокпосту, разделявшему зоны, нашу машину остановил и окружил взвод экипированных солдат. Их форма частично напоминала ту, в которой, у места преступления, был полицейский. В руках каждого имелось необычное оружие, похожее на довоенный автомат, чьи пули вводили в кому, дабы не ранить и не убить.
– Слава Искусственному Интеллекту! Слава Победе! Ура!
Ряженый в черный мундир с бесчисленным количеством наград красных оттенков и в начищенных до блеска сапогах капитан вышел из этой группы и закрывая половину лица, в качестве формального приветствия, повторил слова:
– Слава Победе!
Мы с Хоуком знали, что традиции порочили развитие во времени, но ничего не предприняв и не отдав честь в ответ, могли показаться крайне подозрительными.
– Слава Победе! – громко и наигранно последовал наш салют всем стоящим солдатам. Однако оружие от этого они не убрали, а даже наоборот – навострились, как бы следя за всеми действиями, словами, мыслями.
Пристально вглядываясь в кабину нашего автомобиля, будто выискивая то, за что можно было бы нас задержать, капитан протянул ладонь, намекнув на выдачу необходимых ему документов. В темноте его глаза блеснули ярким голубым отсветом, и в моем сознании вспыхнуло пугающее, жженое и терпкое слово «андройд».
Переполошившись, я достал паспорта и бланки из пыльного и грязного бардачка, аккуратно передав ему все, что было. Капитан начал неспеша знакомиться с кипой, пока остальные ждали приказ к очередному действу.
– Прошу прощения, сэр, – начал я, но андройд остановил меня поднятой рукой. Только после того, как он дочитал предложение и взглянул в мою сторону, мне было дозволено продолжить свою мысль. – Маяк включается только при крайне важных обстоятельствах, и я не слышал ранее, чтобы он вообще работал. Почему же именно сегодня все переменилось? Что произошло?
Я замолчал – капитан перевел взгляд на формальные бумаги и многозначительно вздохнул.
– Сбежал один из нулевых.
От столь легко произнесенного заявления, я пришел в смятение. Нулевыми, или по-другому забытыми, называли тех людей, чей мозг не справился с огромным числом процедур стирания памяти, и их мысли, позывы, слова, действия перемешивалось в один большой несуразный коктейль. Все, о чем они помнили, будь то запахи или целые отрывки из жизни, – все вызывало необъяснимую агрессию к людям и андройдам, что находились рядом. Потому безумцев и запирали в камерах-одиночках, где они были вынуждены доживать свои дни без общения, света и свободы. А самое страшное было то, что разгадать до конца человеческий мозг было невозможно, из-за чего нулевыми могли стать как после первого стирания памяти, так и после двадцатого. По крайней мере так разъяснялось в интернете главнокомандующим андройдом, но собственными глазами я до сих пор нулевых не видел. Встреча с ними мне казалось противоестественным миражом, который не должен стать явью.
– Хоук, – обратил на себя внимание Макса андройд, – здесь сказано, что ты работаешь только год на этом месте. Весьма мало, чтобы добиться успеха, но весьма много, если для тебя эта работа была временной. Мы можем изменить его… Дабы оно не ушло впустую…
– Что есть год по сравнению с жизнью и что есть жизнь по сравнению с годом? Забавно, но понятия разнятся, если только поменять местами два слова. Нужно осознать, что год большой ошибки заменит жизнь, стоящую из мелких, так что я предпочту остаться, – ответил Хоук и опять отвернулся. Капитан же спокойно что-то черкнул у себя в бумагах.
Немногим позже он занялся досмотром у нас багажа на наличие запрещённых материалов вроде книг, фильмов, музыки, но убедившись, что все в порядке, дал приказ пропустить вперед. Опустив оружие, солдаты рассредоточились и отсалютовали в последний раз. Наша машина взлетела и с большой скоростью помчалась в участок.
Правда, особенно в тех случаях, когда мы не знаем ее истоков, часто кажется нам той вещью, что ответит на все вопросы, бушующие где-то в глубине души. Но в реалии она-лишь позиция одной из сторон, у которой и своих нерешенных загадок предостаточно. Спросил ли я тогда у Хоука, что значит этот диалог? Нет. Укрывшись будто неким одеялом от посторонних мыслей, что бродили вокруг, я начал разбирать по косточкам один единственный вопрос: «Имею ли я право существовать, если тот, у кого больше власти способен без колебания уничтожить мое бытие? Важна ли наша жизнь тому, кто выше нас по праву?” Ну, разумеется, нет, ведь мы детали одной конструкции, где каждый взаимозаменяем. Этому учат даже дошколят. Получается, что жизнь не стоит и гроша, пока нас легко заменить. Убить нас не могут, пачкать руки сегодня тоже не гоже. Да и зачем, когда место быстрой смерти заняла жестокая, длинная жизнь? То бишь для верхушек мы граждане с разумом бестолковой марионетки и мыслями, как у барана, – никчемные и безрассудные. Борьба за бытие своего рассудка не имеет права быть! Но и оканчиваться она по моей воле тоже не может. Я обязан стране, где черным по белому мелким шрифтом написано: «Жить должен, это приказ». И потому распоряжаться своей жизнью я просто не имею прав, как и своим бытием. Но хорошо, что всегда есть тот, кто ниже. Его-то уж можно ткнуть носом в закон и без проблем сказать: "Жри!", забирая те же права, что и у меня когда-то, (во славу будущего и стоицизма).
От обуявшего меня напряжения внутри появилась ненависть, пожравшая совесть. Чуть слышно, пока Хоук не смотрел в мою сторону, я произнес трижды: «Прости, создатель, за мысли мои скверные». И на душе стало сразу проще. Оттого с внутренней легкостью, я подлетел к участку.
С приглушенным щелчком, как это бывало при открытии довоенных замков или баночек с газированными напитками, Макс достал из упаковки треугольную, разукрашенную всеми цветами радуги таблетку и сразу ее проглотил.
– Это что? – с недоумевающим видом обратился я к нему, но тот невозмутимо поскорее спрятал содержимое обратно в карман.
– Ничего, тебе показалось.
Он резко открыл дверь и вышел.
Сам я уже не стал ни о чем его спрашивать или уточнять – затея это была бесполезной. Потому как подобным образом, отречено и кратко, мог ответить только человек отчаянно скрывающий что-то от других.
«Еще не время», – мимоходом проскользнуло у меня в голове, и я зашагал следом за Максом в участок. – “Еще не время.”
***
У самого входа нас ждала Роза. Перебирая в руке какие-то бумаги, она побежала к нам на встречу.
– Стен Смит! Стен Смит! Я бы хотела вам кое-что рассказать о расследовании, мистер Смит! – от ее стрекотания со всех сторон стали возникать смешки и укоризненные взгляды.
– Прошу прошения, Роза и Макс, но сейчас я спешу, – наотрез отказавшись от диалога, пригласил их вместо этого, зайти к себе в кабинет. Они охотно согласились и разместились на уютном диване напротив стола, а я тем временем вышел, сказав напоследок что-то вроде: “Чувствуйте себя как дома.” Затем, понимая, какой серьезный выговор могу получить за опоздание, быстро зашагал по коридору, придумывая оправдания на любой случай.
Подойдя к самой обычной и ничем не примечательной двери, обремененной разве что табличкой «Директор», выполненной из иридия, я остановился и вздрогнул. Прокашлявшись, снял шляпу, привел в порядок волосы и костюм. Только после проведения этого чопорного ритуала от всякой неудачи, постучался. До меня донеслось: "Входите, открыто".
Обстановка внутри была и так не из самых приятных, так еще ситуацию усугублял жуткий холод, что встречал всяк сюда входящего.
Повсюду были полки с законниками – дорогими изданиями, набитыми правилами и годами, которые выносить из этого кабинета категорически запрещалось. За их просмотр нужно было платить баснословные деньги, а взглянув на их обилие в этом кабинете, меня поражало количество денежных средств, получаемых нашим директором от простых граждан, что это читали. Хочется отметить, что воров наказывали в точности, как и мыслепреступников, а потому: осмеливавшихся на прочтение чего-либо без оплаты оказывалось немного.
На стенах висели фотографии, но выполнены они были так уродливо и безвкусно, что смотреть на них просто-напросто не хотелось. Изображены там были люди, управляющие сейчас Республикой и андройды, консультирующие их в этом.
И, наконец – проектор. Он наполнял безжизненный экран видеофрагментами войн, смертей, наказаний и прочей страшной правдой жизни. После каждой такой сценки появлялся знак Республики – перевернутый рисунок глаза, означающий присмотр, защиту и веру, что подарил нам великий ИИ, которому каждый из нас должен быть безмерно благодарен.
– Эта погоня прошлого за счастьем и благополучием каждого – та еще заноза… – внезапно произнес директор, прикусывая зубами кончик душек очков. – Для меня это бессмысленная клоунада, которая смердит и выглядит чересчур отвратно. Средства же для достижения этой цели слишком кровожадны и оставляют вкус холодной слезы, там, на щеках. Так зачем людям такое счастье?
Неожиданно я растерялся.
– Прошу простить за то, что отвлек вас от дела, а также зашел не поздоровавшись, – сразу заговорил я и поклонился в качестве извинения.
– Ничего страшного, – спокойным и уверенным тоном произнес директор, а затем указал на стену легким кивком – Сейчас как раз начнется моя любимая часть.