Внезапно пугающий глаз Искусственного Интеллекта закрылся и исчез, а вслед за ним стали проявляться старые, но знаковые видеофрагменты прошлых лет. Раздался взрыв такой оглушительной силы, что камера перевернулась, пленка потихоньку начала выгорать. Когда же экран стал практически белым, крупным планом показали жертву трагедии. Ракурс не менялся, ветер не убаюкивал пепел, время мимолетно шло вперед. Что-то сжалось у меня в груди, но я сдерживал свои эмоции, продолжая стоять.
– Вижу, вижу… В твоем возрасте меня тоже завораживала смерть этой девушки, – директор подошел ко мне поближе – Шелковые волосы, прекрасные глаза, тело только-только начало разлагаться, так что нежные черты еще различаемы в этих складках кожи. Порою мне даже не верилось, что та была мертва. Вполне возможно у нее были цели, амбиции, счастье и десяток другой любовников, но запомнят ее только как безжизненное тело, вынужденное быть показанным каждый день на экранах.
Я удивился: с какой долей иронии и чувственности были произнесены те слова! Казалось, будто что-то пробудились в этом черством человеке и теперь рвалось наружу.
– Но, сэр, разве смерть достойна того, чтобы ее упоминали? – вылетел из меня неожиданный протест. – Если вам интересно, то мне она кажется обычной, безнравственной и ничтожной, а потому уход одного человека не должен задевать остальных! Ведь подобное ознаменовывает грядущие перемены!
Легкая улыбка коснулась губ директора.
– Разумеется это так. Просто смерть подобна женщине – прекрасна тем, что своевольна. В этом и есть ее истинная притягательность, красота.
Еще какое-то время мы молча смотрели оставшиеся отрывки из кинолент, пока электронные часы не пробили двенадцать.
– А! Вы сегодня вовремя, – заметил директор и уже с сухостью в голосе добавил, – Что же, было бы глупо не поблагодарить вас за экономию чужого времени. Тогда, может, чаю?
Отказаться от столь великодушного предложения я не мог, да и не сильно-то хотелось. Продукты питания для обычных граждан почти всегда были искусственно выведенными, безвкусными и в малых количествах, а работа на верхушке власти подразумевала удивительнейшие преимущества: так, например, у директора всегда был сладкий вкусный и, что самое важное, настоящий чай! Однако, пил он его редко и чаще всего старался не выделяться среди окружающих.
Поставив сервиз на стол, он открыл банку с ароматом солнца, отчего помещение окуталось в запах лета. Казалось, что даже вечная мерзлота, царившая в этом кабинете десятилетиями, стала потихоньку сходить на нет.
– Мало кто знает, – произнес директор, заливая водой листья чая, – но нельзя слишком сильно торопить события, если хочется увидеть и прочувствовать всю глубину вкуса. Вода должна быть горячей, но не настолько, чтобы обжечь листья. Появится горечь, от которой станет неприятно как вам, так и вашему собеседнику. Вода должна литься медленно, плавно обволакивая стенки посуды, специально предназначенной для этого напитка. Но и листьев должно быть немного, иначе послевкусие сможет показаться неприятным, – тут директор убрал все лишнее, поставил сахарницу с сахарозаменителем и сел напротив меня, – но если сделать все правильно, то результат оправдает все вложенные в него ожидания.
Я улыбнулся, не зная, что ответить на необычную и настораживающую речь директора. Но стоило мне попробовать напиток, как все мысли, словно подхваченные ветерком, унесли меня вдаль.
– Вижу: вам понравилось, – заметил директор с улыбкой. Произнес он это черство, будто переходя к делу так плавно и незаметно, что если бы не мое чутье, то мог застать меня врасплох. – Такой вкус не появится от пакетированных чаезаменителей, хотя в них тоже есть какой-то шарм. Все как с людьми – в одних ты вкладываешь силы и идеи, отчего они становятся стоящими, а других, которых пруд-пруди, не трогаешь, ибо и впоследствии ничего кроме горечи они не вызовут.
Я спокойно сидел и кивал головой в такт словам будто бы понимая, о чем речь, но сам только и дожидался, когда, наконец, будут те самые, необходимые мне разъяснения.
– Вы наверняка наслышаны про этот случай с Эллой, – на одном выдохе произнес директор. – Бедная девочка.
Я удивленно на него покосился.
– Впервые слышу! Да, мы несколько раз виделись, так как находимся в одном отделе, но ничего более меня с ней не связывает. Только приветствие и прощание, само собой, для вежливости и корпоративности, а большего и не нужно для слаженной работы, сэр.
Мой ответ удивил и даже покоробил директора, но на большие эмоции его не пробило.
– Чудно, чудно, – ответил он и показал жестом, что его это не касается. – Но вы должны были заметить, какая у нее бойкость и активность! Ее несколько раз награждали за старания и желание работать, а в скором времени она должна была получить новую награду – билет к самому Искусственному Интеллекту!
– Вот как, – с ухмылкой произнес я, – должно быть она действительно заслуживала такого подарка, раз вы о ней так лестно отзываетесь.
– Разумеется, – резко ответил директор, будто мой комментарий был излишен, а затем поднялся и стал расхаживать по кабинету. – Она начала расследование о самоубийстве, но в конечном счёте сама стала жертвой этого же происшествия…
Голос директора дрогнул, но он попытался скрыть это легким покашливанием. Однако я смог заметить и понять, что в этом человеке была скорбь о размерах, которой можно было только догадываться. Рассказать эту историю кому-то другому он вряд ли бы осмелился, так как прекрасно знал, что только я умею держать язык за зубами. А значит только я был свидетелем того, как наш лидер падает в собственных глазах.
– И вот эту девушку, ту, в которую я вложил столько усилий… – тут директор понял, что переходит границы формального разговора и, поправив костюм, снова вернулся в кресло. Посидев какое-то время спокойно глядя в потолок, он не произнес ни слова, а затем резко выхватил из-под стола папку и кинул ее мне, – в общем теперь у нас вот «это» – замена.
На лицевой стороне картона, сложенного пополам и заштампованного типичным словом "дело", была надпись: "Макс Хоук". Внутри этой папки не было ничего кроме стальной пружины, придерживающей всю тяжесть бумаг, что должны быть тут.
– Пуста, – с удивлением покосился я на директора и тот многозначительно кивнул. – Но это невозможно…
– Если папка пуста, значит, Хоука не существует, – пролетело в моей голове. – Он ходячее ничто!
– Верно, – ответил директор и скорчил гримасу отвращения. – Он нас не знает, мы его не знаем… Весьма удобно устроился, но этому не бывать! Когда я только пришел сюда работать, то увидел девушку, глаза, которой были живы, а тело мертво. Именно ту, что я показал вам сегодня на стене. Я заинтересовался ею, она была так близка и в то же время отторгала меня всем своим видом… А затем пришла Элла, и она была словно противоположностью той девушке. Глаза мертвы, но тело живо… Я сразу понял, что ее нужно закалять, дабы сделать лучше! Но где она теперь? Теперь она такая же мертвая, как и ее близнец в телевидении.
Директор замолчал и всем своим видом начал показывать, что мысли его находятся где-то там, в отстраненном и выверенном от чувств месте, потому мое присутствие было разумеющимся, но не значимым, как, например, наличие ручки или бумаги на столе.
– Ты боишься? – тихо произнес он, но вопрос этот был задан скорее не мне, а ему самому.
– Нет, – я почувствовал себя не очень уютно. Казалось, что давний холод возвращается и мерзлотой окутывает меня сзади. По спине пробежали мурашки.
– Жаль. Страх удивительно полезная вещь, если используется по назначению. Хотя… Создатель им судья… Они говорят, что мне остался месяц, максимум два. Больше организм не выдержит…
– Что? – я удивленно стал разглядывать человека, сидящего, напротив. Как именно реагировать на произошедшее, мне не подсказывали ни совесть, ни знания, так как те вцепились друг другу в глотки и сражались за право быть мною ощутимыми. – Что вы имеете в виду?
– Ты все слышал. И не нужно делать такое лицо, иначе станешь той же бутафорией, как и все остальное в этом кабинете. Расстраиваться из-за сказанного я не собираюсь – тот, кто скорбит при жизни, не оплакивается после смерти. А тебе и подавно не стоит, так как лидера необходимо менять куда чаще, чем рабочих.
– В таком случае, что вы хотите? У нас слишком короткий срок, чтобы хоть что-то решить или сделать. Остается только поймать время и не дать ему идти против нас!
– Время – песок, ускользающий сквозь пальцы, а потому его и правда можно поймать. Но лишь для того, чтобы впоследствии тот упал еще кому-нибудь в руки. Не стоит лишний раз переживать из-за всех слов, что были сказаны мною сегодня. Задание, которое я хочу тебе поручить – простое. Право выполнять его после моей замены переходит полностью тебе. До тех пор – придется подчиняться.
Я кивнул, хоть и не согласился даже с половиной из сказанного директором. Вспоминая курс "общения с почти замененными" я перебирал слова, что могли бы помочь мне сохранить спокойствие, но все только коробило мое эго еще сильнее.
– Чем больше мы живем, тем больше у нас появляется правил, – подумал я.
– Человек, за которым тебе стоит пристально наблюдать, заигрывает с судьбой, – директор ткнул пальцем на папку Хоука. – А судьба в свою очередь любит за это мстить. Держи ухо востро и не забывай, что у тебя нет друзей. Уж не знаю кто он, но тебе предстоит это выяснить. Узнай, почему о нем ничего неизвестно даже в базах данных ИИ и самое главное – задумайся, что с ним делать. Словами здесь не разрешить проблему – а там, где язык бесполезен, удивительно полезны глаза и уши, что принадлежат самому ближайшему человеку – тебе.
После таких слов я громко засмеялся, заставив вздрогнуть директора.
– Шутите? Или утрируете? А, впрочем, все без толку и все едино… – я вновь посмотрел на него, но не заметил на лице ничего кроме удивления. В какой-то момент я понял, что смеюсь против воли, но то счастье было таким естественным! Незачем было от него отказываться. Я почувствовал свободу! – Сделаю ли я это? Хорошо. Но не для вас, директор, а для себя – ведь мне стало куда интереснее разобраться в деле. Расследование будет полностью в моих руках.
– Слова различны, но суть одна, – произнес тот и повернулся ко мне спиной. – Разговор окончен.
Покорно встав и поклонившись, я направился к выходу с приподнятым настроением.
– Сколько еще условностей мне предстоит перетерпеть, – утрируя, подумал про себя, но затем добавил – впрочем, условности – это загадка и решение всех проблем человечества. Потому нечего об этом и думать.
Выйдя из кабинета я почувствовал, что стал толи таким старым, отчего не было больше сил поднимать свои конечности, толи таким молодым, отчего забыл, как это делать. Счастье, что родилось от осознания открывшейся клетки, вспорхнуло и улетело на свободу, оставив тело за стальными прутьями.
Какое-то время я шел и вовсе не замечал, не слушал, что происходит рядом, но неприятное зрелище само нашлось и показалось. У двери стояла и дрожала всем телом Роуз. Люди освистывали, что-то кричали. В этом потоке слов разобрать причину было невозможно. Жуткая атмосфера агрессии и вечно излюбленного подавления наполняли помещение скорбью, не давая спокойно дышать.
За секунду до того, как та, наконец, сорвалась с места и побежала – мне захотелось окликнуть ее, позвать к себе. Но на то мне не хватало уже ни сил, ни мужества.
– Нет. – прошептал я. – Веселье – это то, что разделяют со всеми, а вот горечь… Горечь – блюдо одиноких вечеров. Здесь мое присутствие будет излишним.
Значительно позже, когда все уже разошлись, мое тело, ожило и понесло меня внутрь кабинета, где царила безопасность и неприкосновенность. Здесь все так же на кресле сидел Макс.
– Что произошло с.... – но не успел я закончить фразу, как услышал ответ телевизора.
– Тварь, дрянь, да таких как ты, давно пора исправлять! – с особой ненавистью до меня доносились слова Анны. Казалось, будто ее чувства были не наигранными, а настоящими, что маловероятно подходило бы для такой пустой оболочки, как она.
Макс, в свою очередь, просто смотрел, не выражая никаких эмоций.
Для меня хладнокровие было бездействием, ведь даже на ненависть нужно затратить силы. А он словно амеба безжизненно принимал все как обыденность, не впитывая и не отрицая данное ему настоящее.
– Здесь не о чем думать. – произнес Хоук и занял рабочее место, когда я злобно на него покосился. – При жизни ее не поблагодарят и не скажут спасибо. В конечном счёте лучшие награды это те, что выданы посмертно, так что давай работать, отдаляя ее от этого дня…
Я кивнул и больше к этой теме мы не возвращались.
4 Смит
"Апатия – это оплот здорового будущего". Именно такими правилами этикета наполнялись порочные стены каждого уголка нашего замызганного мирка под названием "общество". Впрочем, офис не стал исключением и оказался разрисованным этим же мыслителем еще задолго до моего появления. Стена, что располагалась напротив стола и открывала проход любому, кто входил в кабинет, демонстрировала на себе догму: "Люди – первичны, человек – вторичен".
– Не спорю! – ответил я написавшему это послание, и, продолжая всматриваться в каждую букву текста, решил ответить. – Значим я или значимо мое существование? Одинок или одиноко общество, в котором живу? Живу ли я или жизнь проходит независимо от меня самого? Все лишь крайности, а я иду по средине. В голове одна мысль – не упасть.
После прочтения написанного я решил позволить этим словам жить дальше, но прежде хорошенько спрятать от посторонних глаз. И хотя формально мой поступок не считался преступлением, а потому сожаления и горечи за него мною не испытывалось, все-таки страх за потерю частички себя никто не отменял. Оттого, совершив предполагаемое действие, мне захотелось загладить вину, обращая свой ничем не обремененный тупой взор к пустой, белой стене.
В дверь постучались.
– Исполняющий долг да не исполнит его вдвойне! – поприветствовал главный надзиратель, зашедший с проверкой. То происходило так редко, что создавалась впечатление особой значимости каждой такой встречи. Его лицо было размалёвано ехидной улыбкой, собравшей в себе коварство и наигранность, что являлось качеством человека, не знающего ничего кроме бесконечной работы с заключенными в тюрьмах и офисах.
Он обошел меня сзади и осмотрел содержимое на столе:
– Перерыв?
– Да, Оливье. А вы, часом, не решили проведать как идет расследование? Если да – то нет. Пока еще не поймали, но зацепки есть.
Надзиратель склонился над бумагами и взглядом перебрал содержимое этого дела. Он казался одиночкой, бродящим без особого смысла. Скрупулезно представляя себе работу остальных, его собственные чувства меланхолии и приближающейся замены – только усугубляли состояние. Как известно, одиночество – это признак агонии.
– Нет, нет, – Оливье провел рукой по нижней губе, как будто убирая с нее тонкую струю крови, – я зашел позвать тебя на Смотр. Хоть это дело с продажей наркотиков и очень важно, тебе стоит немного отвлечься.
Я принял все сказанное пожав плечами. За разговорами я уже давно перестал находить что-либо большее, чем набор слов. Они стали самоцелью.
– Если вы настаиваете, то не смею сопротивляться.
Оливье тихо вздохнул, будто знал меня как старого друга и мои слова для него были ожидаемы. Поправив костюм и стряхнув с пиджака пылинку, что была видна только ему, он сел за стол и показал своим видом так называемую «власть». Но достаточно было одного взгляда, чтобы понять – это человек приземистый, как внешне, так и по уму.
– Стен, Стен, Стен, – медленно, выделяя каждую букву имени, произнес надзиратель и скрестил пальцы на животе показывая, что сейчас будет длительный нагоняй. – У нашего директора, как ты наверняка знаешь, есть толстые книжки – законники. Доводилось ли тебе их читать?