Заклинания, которые использует азанде для защиты от колдовства, всегда упоминают о зависти какого-нибудь другого человека, и ему обычно совершенно ясно, что вне зависимости от его достижений и уровня его процветания всегда найдутся те, кто станет завидовать его имуществу, его происхождению, внешности, его искусству охотника, певца или оратора и по этой причине будет стремиться его погубить[53].
Эванс-Притчард сравнивает представления азанде о зависти-колдовстве с нашим концептом везения и невезения. Если мы ничего не можем поделать с обрушившимся на нас несчастьем, мы утешаем себя безличным: «Просто не повезло». Азанде видят причину в mangu, которая исходит от конкретного человека[54].
Враг среди нас
В своем исследовании колдовства у восточноафриканского племени амба, озаглавленном «Внутренний враг» («The Enemy Within»), Э. Х. Уинтер проводит следующее различие: в то время как ведьмы существуют только в воображении амба, для европейца-наблюдателя нет никаких сомнений, что среди амба действительно есть такие, кто практикует «черную магию», т. е. занимается колдовством с целью нанести ущерб соплеменникам. Для амба основное различие между ведьмой и колдуном связано с мотивацией их деятельности. Колдунами движут нормальные мотивы – зависть, ревность и ненависть. Их вызывают обстоятельства повседневной жизни, социальные ситуации, порождающие чувство зависти. Поэтому амба понимают тех, кто занимается магией, хотя, разумеется, они осуждают ее.
Ведьмы, с другой стороны, приносят людям всевозможные напасти оттого, что они жаждут человеческой плоти, и это желание для нормальных амба непостижимо. Уинтер предлагает следующую аналогию: колдун, убивший своего родственника, соответствует обычному убийце в нашем обществе, в то время как ведьма соответствует патологическому убийце – маньяку, мотивы поведения которого для нас недоступны. Эта аналогия нам кажется неправильной, поскольку все исследования африканского колдовства показывают, что завистливый человек (колдун) действительно желал бы принести вред жертве, которой он завидует, но при этом обычно он не ожидает получить то, чему он завидует, – вне зависимости от того, вещь это или физическое качество другого. Мы можем приводить примеры до бесконечности, ибо любая культура видит вознаграждение завистника либо в удовольствии лишить чего-то человека, которому он завидует, либо в том, чтобы «наказать» этого человека за то, что он владеет неким преимуществом, при условии, что это преимущество нельзя разрушить (например, если это слава, заслуженная героическими деяниями). Однако амба и Уинтер, их толкователь, могут быть совершенно правы, полагая, что человек становится колдуном, только если его зависть вызвана чем-то конкретным. При определенных обстоятельствах человек может прибегнуть к магии только один раз в жизни. Он не является постоянной и всеобщей опасностью, в отличие от ведьмы, чей каннибализм представляет угрозу для каждого. От ведьмы не может защититься никто. «По крайней мере теоретически человек может защититься от колдуна (завистливого человека), последовательно избегая возможностей вызвать недовольство или ревность других» – или, как сказали бы мы, избегая зависти[55].
Исследуя колдунов Северного Сукумаленда (Танганьика, Восточная Африка), Р. Э. С. Тэннер имел возможность наблюдать специфическую динамику зависти в колдовстве[56]. Сукума считают «черную магию» намеренным, сознательным преступлением. Колдун ни в коем случае не рассматривается как злодей, который произвольно наносит удары человечеству; скорее им владеют жадность и зависть. Он надеется на материальный выигрыш от своего колдовства. И опять то, что колдуна подозревают в том, что он человек, чью зависть невозможно умиротворить, явствует из того, что община часто вынуждает его покинуть ее, прибегая к остракизму. Иногда тревога в связи с тем, что может совершить из зависти такой человек, может даже приводить к суду Линча. Похожие случаи наблюдались в других культурах, например в Центральной Америке, где заподозренных в зависти-магии или осужденных за нее изгоняют.
В языке сукума слово «магия», bulogi, происходит от глагола «бояться». Тэннер подчеркивает, что сообщество сукума не одержимо колдовством. Но если с кем-то случается несчастье, он всегда задумывается, не было ли у кого-нибудь из его родственников или соседей причины использовать против него колдовство. Среди сукума, как и во многих других местах, колдовство практикуется только в ситуациях близкого родства и соседства. У них есть примечательная склонность обвинять в колдовстве людей успешных и процветающих. Как объясняет Тэннер, однажды племенной маг и вождь совместно выдвинули обвинение в магии и стали приводить доказательства, в то время как «на самом деле это было политическим актом, основанным на ревности».
Итак, в каждом обществе следует считаться по крайней мере с двумя возможными тенденциями и проявлениями зависти: малоимущий или не очень богатый человек может быть охвачен завистью к родственникам или соседям и заняться деструктивной магией и поджогами. Жертва и другие более или менее заинтересованные лица могут объяснять это завистью. По мере того как подозрения растут, каждый член сообщества – и богатые, и просто благополучные – начинает бояться неизлечимо завистливого человека. В конце концов его могут изгнать. Опасность для группы лежит в деструктивной ненависти индивида-колдуна.
Ситуация может быть обратной, и в этом случае социальное напряжение происходит из зависти, которую несколько человек чувствуют к одному человеку, который может быть богаче, популярнее и успешнее, чем они. Поэтому большинство распространяет слух о том, что этот счастливчик обязан своим успехом незаконному колдовству. Тэннер упоминает о широкоизвестном в Сукумаленде случае: одного вождя заподозрили в том, что он использует для работы на полях духов мертвых соплеменников, потому что тех живых людей, кто там работал, было недостаточно для объяснения таких высоких урожаев. Тэннер справедливо описывает это как проявление зависти к успеху или умению, а не как выражение оккультных верований.
Так же как и большинство других конкретных полевых исследований, книга Тэннера не может предложить нам теорию, основанную на описанных им феноменах. Универсальность такого колдовства не может быть основана просто на вспыхивающей время от времени ненависти. Автор выражает свое согласие с популярной ныне теорией сдерживаемых эмоций, которые не находят законного (например, оргиастического) выхода. В связи с этим он предполагает, что до контакта с европейцами и европейским судопроизводством злых колдунов было гораздо меньше, чем сейчас. Поэтому уход в деструктивную магию он объясняет, как бы извиняясь, реакцией на колонизацию и давление белой администрации. Однако я полагаю, что рост магии, связанной с завистью, о котором известно только из воспоминаний старых членов племени, может быть связан с появлением европейцев исключительно в том смысле, что колонизация впервые принесла племенам правление рационального закона и тем самым впервые создала такую социально-экономическую ситуацию, в которой стал возможен какой бы то ни было персональный успех и, следовательно, причина для зависти.
Ловеду
В своем описании африканского народа ловеду, и конкретно в главе о колдовстве и «черной магии», Криге приводят много наблюдений, в которых ясно различим элемент зависти. Если человек в этом племени заболевает, ему тут же приходит в голову мысль о возможном колдовстве, особенно если он был в конфликте с кем-то или знает, что у него есть враг. Человек, известный своей раздражительностью, или кто-то, кто не пользуется популярностью, будет первым кандидатом на то, чтобы нести ответственность за любое зло, которое может с кем-либо случиться.
«Человек с неприятным лицом очень часто имеет репутацию ведьмы. Также ведьмой могут считать очень старого человека, который живет так долго оттого, что отдает жизни своих более молодых родственников вместо своей собственной. Так же как людей, имеющих повод для недовольства, подозревают в колдовстве, так и про успешных людей – тех, кто собирает более богатый урожай, успешных охотников, тех, кого выделяют хозяева-европейцы, – думают, что их могут в первую очередь околдовать»[57]. То, что успех может приписываться колдовству, Криге рассматривают просто как проекцию.
Вероятно, здесь можно прибегнуть к обобщению. Очевидно, что примитивный человек – а ловеду можно рассматривать в качестве представителей сотен других примитивных народов – считает нормой общество, в котором положение каждого всегда является ровно одинаковым. Им владеет то же самое стремление к равенству, которое проявляется в политической жизни современных обществ. Но реальность всегда иная. Поскольку он не может понять эмпирические причины фактического неравенства, он объясняет любое отклонение в обе стороны от предполагаемой нормы, т. е. от эмоционально приемлемого для него общества равных, как результат сознательных и злонамеренных действий соплеменников. Это подозрение растет с увеличением степени тесноты отношений.
Криге анализируют 50 случаев колдовства, которые они наблюдали. Доминирующие мотивы – это зависть и ревность. Только 15 случаев произошли не между родственниками; из них только 5 были связаны с сексуальной ревностью (например, стремлением покинутой женщины отомстить), остальные 10 были связаны с ревностью и раздражением, порожденными экономическими и социальными различиями. Любая бросающаяся в глаза вещь, например швейная машинка, купленная соседом в городе, способна пробудить зависть и, следовательно, «черную магию». Зависть ведьм также вызывало умение водить машину, найти работу в городе или умение особенно хорошо танцевать. Очень часто речь шла о сложном чувстве ревности, в котором соединялись экономические и социальные мотивы. Криге упоминают следующие причины для зависти: статус, престиж, личная привлекательность, выкуп за невест, распределение имущества и доход от скота[58].
Все донаучные тексты о феномене зависти, например пословицы, обязательно подчеркивают социальную близость между завистником и объектом его зависти. Этот фактор также явно виден в материале Криге. Родственники и соседи не просто чаще всего вовлечены в случаи колдовства – считается, что околдовать незнакомого человека исключительно трудно. Ловеду считают, что только мать не может нанести своим детям вреда колдовством, так же как и они ей. И это как раз те отношения, в которых появление зависти наименее вероятно.
Преувеличенная скромность, чрезвычайно типичная для англичан и распространенная в китайской культуре, является также обычаем у ловеду. Когда кто-нибудь возвращается домой из поездки в другой район, соседи приветствуют его вопросом «Что они там едят?» или (выдавая зависть) «Что они скрывают от нас, эти люди, у которых ты был?». Неизменный ответ на это: «Они голодают» – даже если на самом деле они процветают и проявили королевское гостеприимство. Люди боятся даже того, что их избыточное трудовое рвение возбудит подозрения, что они стремятся к успеху. Если кто-нибудь проходит мимо поля, на котором работает женщина или мужчина ловеду, и замечает: «Трудишься, да?» – они всегда отвечают: «Да что ты, мы ничего не делаем»[59].
Умный ребенок, который рано взрослеет, считается у ловеду будущей ведьмой. Они проводят жизнь в постоянном страхе перед завистью. Имущество не добавляет престижа[60]. В обществе ловеду нет социально-экономической стратификации. Культура, т. е. совокупная система норм, этого племени семьи банту демонстрирует разнообразные глубоко укорененные запреты, причины которых можно проследить непосредственно до интенсивной взаимной зависти и которые ясно демонстрируют, каким именно образом они ограничивают развитие[61].
Конкуренция невозможна
На Криге произвела особенно большое впечатление невозможность конкуренции между ремесленниками. Нередко один гончар рекомендует клиенту товары другого гончара. Бесполезно пытаться заставить ремесленника работать быстрее угрозой поручить работу кому-нибудь другому. Даже если какому-нибудь ловеду срочно нужны деньги, чтобы заплатить налоги, он отказывается от занятий, приносящих доход. Он также всячески избегает открыто сравнивать себя с другими. На самом деле его язык не предоставляет для этого инструментов – например, сравнительных форм. Очень трудно добиться от него хоть какого-либо мнения по поводу сравнительных достоинств товаров, индивидуальных достижений или других культурных атрибутов. В отношении к вещам, используемым в быту, целью является равенство с другими, как подчеркивают Криге. Широко распространено выражение «Что ты от меня скрываешь?». Криге толкуют его значение так: «Разве мне не причитается та же доля твоих щедрот, что и остальным?» Даже когда ловеду молят о помощи или о какой-то услуге собственных предков, они должны сказать «но только в той же мере, что и всем остальным»[62]. Если жители одной деревни пережили оспу, а жители другой деревни умерли, то единственное объяснение этого у ловеду – колдовство выживших[63].
В культуре, не способной ни на какую форму конкуренции, время не значит ничего. Для обозначения медлительности, отсутствия спешки и суеты используется то же слово, что для обозначения добродетели или чего-то хорошего.
Однако очень важно не отождествлять суеверия примитивного человека с хроническим состоянием зависти, в котором он пребывает, и не объяснять одно другим. Склонность жалеть себя, созерцая превосходство или преимущество другого, в сочетании с неопределенной верой в то, что другой является причиной депривации, распространена и среди образованных людей в наших обществах, хотя уж им-то следовало бы это осознавать. Вера примитивных народов в «черную магию» мало отличается от современных идей. Так же как социалист верит, что работодатель его обкрадывает, а политик из развивающейся страны верит, что его обкрадывают развитые страны, так же примитивный человек верит в то, что его обкрадывает сосед, перенося часть его урожая на собственные поля с помощью «черной магии».
Так или иначе, человеческий мотив зависти может изначально пронизывать каждый отдельный акт восприятия на каждой исторической стадии понимания мира и подчеркивать те проявления, которые подтверждают подозрения завистливого человека. Однако если бы у каждого человека не было бы базовой тенденции к завистливым сравнениям, то «черная магия» зависти не возникла бы с неизбежностью из идеи магии, даже в случае примитивного человека. Завистливый человек создает средства отомстить за себя объекту своей зависти. Он всегда будет стремиться устроить свой мир так, чтобы он питал его зависть.
Природа средств, избранных, чтобы повредить процветанию другого, не позволяет доказать, что их использовали из зависти. Когда примитивный человек использует «черную магию» оттого, что кто-то принес вред члену его семьи, он действует на основании законного чувства возмущения нарушением правил. Советник правительства, по рекомендации которого парламент вводит специальный налог на отдельные предметы роскоши или на провоцирующие зависть виды дохода, может искренне верить в экономическую разумность своих рекомендаций. Поэтому было бы неправильно считать, что в тех случаях, когда для того, чтобы причинить вред соседу или явным образом из зависти используется – примитивным ли человеком или крестьянином из относительно развитой страны – «черная магия», то речь идет только о достойных сожаления последствиях суеверий, которые может изгнать просвещение. Ложная посылка, что выигрыш одного человека неизбежно связан с потерями для другого, все еще разделяется некоторыми современными экономическими теоретиками. Хотя они и не используют «черную магию», они часто прибегают к не менее абсурдным методам, например, таким, как специальный налог, который в конце концов ухудшает положение как раз тех людей, для помощи которым вводился.