Но все это указания частного характера, и они не дают нам права выводить общее заключение. Сам Тацит не упоминает о деятельном участии женщины в битве; он говорит только (в VII главе), что жены и даже дети следовали обыкновенно за мужьями и отцами во время походов, находились вблизи сражающихся, поощряли их своими криками, перевязывали раны, приносили пищу и питье. В этом нет ничего удивительного: не только древние германцы, но и все первобытные народы, отправляясь в поход, брали с собой семью и весь домашний скарб; все это перевозилось на больших телегах, из которых составлялось нечто вроде обоза (Wagenburg), следовавшего на некотором расстоянии от войска.
В этом «вагенбурге» и находились жены, матери, сестры и дети воинов, занятые обыкновенно исполнением обязанностей маркитанток и сестер милосердия, и своей энергией они часто поддерживали ослабевший воинский дух мужчин. Иногда случалось, что они с помощью сторожевых собак, всегда их сопровождавших, выдерживали нападения врагов. Вообще женщина пользовалась у германцев уважением (Germ., 7, 8, 18, 20).
Скажем теперь несколько слов о положении детей у германцев. Мальчик считается малолетним до 12–13 лет. Когда он достигал этого возраста, его приводили в общее собрание и торжественно вручали ему копье (фрамею). Этим обрядом (Verhaftmachung) его признавали способным носить оружие: юноша, получая возможность сам защищать свое право в суде, мог участвовать в военном ополчении, платить виру и получать часть ее, если убивали члена его рода; мог жениться и быть попечителем (Vormund) другого. Но фактически после этого признания совершеннолетия он, разумеется, еще не мог пользоваться всеми правами и вполне распоряжаться собой. Такие юноши часто отдавались под защиту (Mund) какого-нибудь взрослого и значительного лица, которому служили как оруженосцы, чтобы приучиться к военному делу и выказать свою храбрость. Эта школа, которую юноше надо было пройти для достижения полноправия, иногда была весьма тяжела; очень часто с неофитом обращались весьма сурово. Так, у герулов он должен был сражаться без оборонительного оружия – щита до тех пор, пока не докажет вполне своей храбрости. У хаттов юноши не могли стричь волосы на голове, не брили бороды и носили железное кольцо на руке до тех пор, пока не убьют неприятеля (Germ., 31). Когда юноша достаточно доказал свою храбрость, ему вручали щит, и тогда он отпускался со службы и становился полноправным членом государства.
Признания полной зрелости можно было достичь не только на войне, но и выказав свою храбрость на охоте.
Часто бывало, что уже в том самом собрании, в котором заявлялось совершеннолетие или, лучше, выход юноши из детского возраста, полагалось вместе с тем основание для службы его у другого лица в виде оруженосца. Именно обычай допускал, чтобы при Werhaftmachung не сам отец давал оружие сыну, а поручал исполнение этого обряда другому. Тогда этот акт представлял собой не только emancipatio, но и adoptio. Юноша выходил из под власти отца и вступал «под руку» того, кто совершал над ним обряд. В обряде Werhaftmachung имеет, по мнению некоторых ученых, свой зародыш рыцарский обряд посвящения, и это справедливо. Следует только заметить, что, может быть, обряд ударения мечом (ritterochlad) при посвящении в рыцари скорее соответствует второму вручению оружия, в частности щита, о котором было говорено выше.
Упомянем еще о погребальных обрядах германских и затем изложим в самых общих чертах их народные верования. Способ погребения у германцев был двоякий: они или сжигали трупы умерших, или предавали их земле. Нельзя сказать, чтобы распространение того или другого можно было различить хронологически или этнографически. Раскопки доказывают, что они существовали безразлично и одновременно у разных племен, так как часто в большом кургане находился и пепел в сосуде, и остов погребенного человека. Покойник предавался погребению в своей одежде; если позволяли семейные средства, с умершим погребалось и сжигалось оружие и различная домашняя утварь. В могилах, которые раскрывают теперь во множестве, часто находят на ногах, на руках, на пальцах и на шее остовов кольца золотые или бронзовые, медные или железные; подле них обыкновенно лежали пряжки, пояса и другие украшения, стекло, янтарь, глиняные и костяные изделия. Отсюда видно, что слова Тацита о погребальных обрядах, а особенно об отсутствии в них всякой пышности (funerum nulla ambitio – Germ., 27), о том, что германцы не кладут на костер ни дорогих материй, ни благовоний, не совсем точны. Напротив, при сожжении костер украшали оружием и платьем умершего, об этом, впрочем, как бы в противоречие себе же, упоминает и Тацит (там же – Germ., 27), убивали при костре его коня, его охотничью птицу – ястреба, а иногда и еще какую-нибудь певчую птицу. Наконец, умерщвляла себя иногда и жена, которая хотела следовать за мужем в царство мертвых, или его любимый слуга. Так, например, в Эдде рассказывается, что когда умерла Брунгильда, то вместе с ней были сожжены тринадцать ее служанок и один слуга.15 У греческого писателя Прокопия есть также указания на факты подобного рода (Procopii. De bello gothico. VI (II). 14, 25).
Этот обычай, кажущийся нам верхом жестокости, был связан с суровой религией германцев, краткий очерк главных оснований которой мы теперь и сделаем в заключение нашего обозрения главных сторон быта будущих разрушителей Римской империи. Да и нужно сказать, что вопрос этот далеко еще не хорошо и достоверно исследован, так что трудно было бы изложить его вполне основательно. Обращаясь к свидетельству Тацита, мы видим, что он называет германских богов теми же римскими, латинизированными именами, которыми Цезарь называл богов галльских. «Deorum maxime Mercurium colunt, cui certis diebus huma-nis quoque hostiis litare fas habent», – говорит римский историк Тацит (Germ., 9).
Под этим Меркурием мы, по всей вероятности, должны разуметь особенно почитавшегося у многих германских племен саксов, данов – Одина или Бодана (Wuotan, Wodan). Замещение это может быть выведено посредством смешения германских названий дней недели с латинскими. В IV веке германцы приняли от своих соседей кельтов обычай называть дни недели по именам богов, подставив, конечно, на место кельтских имена своих собственных соответствующих божеств. Таким образом, в сохранившемся до нашего времени английском названии среды – Wednesday – мы ясно можем видеть следы имени Одина. В датском языке сходство сохранилось еще яснее: среда называется у них Onsdag – очевидно сокращение из Odinedag. Имя Одина было поставлено на место римского Меркурия (dies Mercurii), уже усвоенного кельтами, имя которого сохранилось во французском названии – Mercredi.
Тени умерших, в сопровождении которых Один, бог грозных сил природы, бури и молнии, представлялся воображению германцев, дали повод приравнять его к Гермесу, Меркурию, провожавшему, как известно, в подземный мир тени умерших. Другой бог, упоминаемый Тацитом, – Марс («Martern concessis animalibus plaçant» – Germ., 9) – может быть приравнен к германскому Ziu или ТЫо, преимущественно почитавшемуся у свевов-хаттов, которые сами прежде назывались Ziuvari, то есть служители, поклонники Ziu. Следы этого мы можем видеть в английском названии вторника – Thuesday, англосаксонском Tivesday, швабском и баварском Zisdag, немецком Dienstag (это слово очевидно и происходит от Dienst – служба).
Третий бог, составлявший вместе с двумя первыми германскую троицу, Тор (Thor, Туг) – бог грома, сопоставленный у Тацита с Геркулесом, вероятно по сходству атрибутов, приписывавшихся одинаково германскому богу и греко-римскому герою палицы и молота. И его имя сохраняется в английском названии четверга Thursday, саксонском Torsday, немецком Donnerstag. Из женских божеств упомянем Фрею (Фрейя, Фрия), имя которой доныне сохранилось в английском Friday, в датском Fredag и в немецком Freitag (названия пятницы).
Остальные божества не представляют особенной важности и интереса. Гораздо большее значение для определения степени культуры германцев имеет упоминание о человеческих жертвах, приносимых этим богам, и особенно Одину.
Германская религия имела по преимуществу характер мрачный, суровый, не смягчаемый даже культом более мягким светлых богинь, подобных галльским dames blanches. Божества германцев являются кровожадными, жестокими, силой требовавшей для поклонения ей человеческих жертв. Эти жертвоприношения ставят обыкновенно в особенно резкий упрек германской религии, которую даже называют «религией крови». Упрек, впрочем, совсем безосновательный. Человеческие жертвы составляли общее явление в первобытных религиозных культах всех народов арийского корня. Разница состоит только в том, что у других народов под влиянием изначально более мягкого характера обряда или иных общественных условий жертвы эти исчезают гораздо раньше, чем у германцев, которые сохраняли сей кровавый обычай довольно долгое время. Мы имеем сведения, что даже в VII веке германцы, уже принявшие христианство, продавали своим соседям, еще язычникам, рабов для жертвы. Об этом обычае упоминает св. Бонифаций (Bonifacius), апостол Германии. Саксы, которые в V веке опустошили набегами северное побережье Галлии и вторглись глубоко внутрь страны, после победы приносили своим богам в жертву каждого десятого пленника.
В большинстве случаев жертвой служили рабы и военнопленные, но иногда свободные люди и даже царские сыновья. В одном памятнике с острова Готланд говорится, что весьма долго сохранялся обычай приносить в жертву сыновей и дочерей.
Римляне оставили нам ужасающие описания этих жертвоприношений у кимвров и тевтонов, где исполнителями кровавого обряда являлись престарелые женщины. В белых одеждах, перехваченных металлическими, обыкновенно железными поясами, с распущенными по плечам редкими прядями седых волос, с босыми ногами, женщины подводили жертву к громадному металлическому котлу, который считался великой народной святыней. Одна из них всходила по лестнице, поднятой высоко вверх над краем котла на скамью, наклоняла голову несчастной жертвы и рассекала горло обреченному на ужасную смерть. Вытекающая быстрой струей из раны кровь служила средством для гадания о будущем.16
Суровым чертам древнегерманской религии в известной степени соответствовали и суровые нравы, с которыми мы и познакомились раньше. Все это важно при изложении истории столкновения варварского мира с миром римским.
Свести сразу к немногим общим началам все хорошие и дурные черты быта германцев довольно трудно. Мы постарались в своем изложении осветить основные точки зрения, с которых должен рассматриваться вопрос о социальном и государственном строе германцев, и пока должны ограничиться сказанным; но нам придется вернуться еще раз к этим вопросам, когда мы будем говорить о взаимодействии двух миров: варварского и римского; когда они придут в соприкосновение, тогда мы ближе познакомимся с чертами их уже изменившегося быта из описания Григория Турского и других источников. Но не следует упускать из виду, какой является нам Германия у Тацита, как изображается характер и жизнь ее населения в описании даровитого историка древности.
Многое пока еще не развито в быте племен, многое еще сурово и дико, но кое-что уже смягчено, явились первоначальные, своеобразные формы социального организма, которые, как известно, нелегко даются каждому первобытному народу, переживающему долгие и темные годы своего младенчества, но которые уже сулят ему прочное и жизненное будущее и изучение которых чрезвычайно важно для познания социологических законов вообще и для понимания быта других народов в частности.
II. Борьба двух миров и возрождение империи
Маркоманнская война
Познакомившись в главнейших чертах с германцами и их бытом, нравами и строем жизни, перенесемся опять на римскую почву, проследим в ее главнейших моментах историю столкновений, которые должны были окончиться роковым смертельным ударом, уничтожившим последнюю искру жизни в умирающем теле так недавно еще всесильной всемирной империи.
Не будем говорить о многочисленных, мелких, однообразных и утомительных подробностях первоначальной борьбы римлян с германцами до Августа, во время его царствования и вскоре после, а остановим наш взгляд только на том периоде борьбы, который начинается со времени Марка Аврелия и открывается первым после Тевтобургской катастрофы1 видным событием в отношениях римлян с германцами.
Европейскую границу Римской империи составляли реки Рейн и Дунай. На этой границе для защиты территории империи от нападений германских варваров была расположена огромная армия, состоявшая из войск регулярных (легионов) и иррегулярных (союзников) численностью в 100 000 человек и разделенная на два корпуса – южный и северный. Майнц (Mogontiacum) был главной квартирой верхнерейнского корпуса, Castra Vetera – главной квартирой корпуса нижнерейнского. После того как проведен был знаменитый пограничный вал от Кельгейма (Keklheim) близ Castra Regina (ныне Regensburg на Дунае) до Кобленца на Рейне на границе оставлено было 50 000 войска. Укрепления по этой линии начаты были, как вы помните, еще при Друзе и Тиберии. Траян2 в 97-992 годах приказал насыпать громадный вал, который был дополняем и укрепляем его преемниками и отчасти сохранился в развалинах до наших дней. На протяжении 70 немецких миль (490 верст) извилистой ломаной линией тянулся он от Рейна до Дуная. Римляне называли его limes, palus, vallum; от palus явилось германское Pfahl, сохранившееся в именах многих городов и местечек (Pfahlbrome, Pfahlheim, Pfaheheim, Pfahldoef); весь вал у позднейших германцев носил название Pfahlgraben, или просто Pfahl, или Tenfbelsmaner (Чертова стена).
Восточную половину вала составляла римская военная дорога, на несколько футов возвышающаяся над остальной поверхностью и защищенная сторожевыми башнями, расположенными на небольшом расстоянии друг от друга. Западная половина, по Неккару, Майну и Рейну, представляла обширную земляную насыпь в 16 футов высоты; впереди вала был широкий ров, в промежутке, при подошве вала – стена или острог из крепкого тына заостренных кверху, вколоченных в землю бревен. Позади находились укрепленнные сторожевые башни, по одной на каждую милю.3 Простираясь на такое большое расстояние, вал очевидно не представлял непреодолимой преграды, не мог быть везде одинаково хорошо защищаем, и вообще служить преградой для вторжения варваров; но все-таки он служил для римлян весьма полезной сторожевой линией.
Римляне удерживали за собой вал до конца III века. Таким образом, в продолжение 200 лет ограждаемая им территория принадлежала к Римской империи, и до сих пор она наполнена остатками римской культуры. Население, жившее здесь, было вполне романизировано. Эта область, занимаемая ныне Вюртембергом и Баденом, в римское время называлась Десятинные поля (Agri decumates – см. Germ., 29).
Для нас важно не столько военное, сколько культурное значение римского пограничного вала и охранявшей его линии легионов. Римский легионер являлся носителем культуры (Kulturträger) в завоеванных странах в первые четыре столетия нашей эры; позднее эту миссию выполняли средневековые монашеские ордена. Canabae – поселения при постоянных лагерях римских легионов – обращались в солдатские посады, большие торговые села и, наконец, в цветущие городские общины. Кроме того, приток колонистов, преимущественно состоявших из людей беспокойных, но вместе с тем и предприимчивых людей с капиталом и знаниями, наполнил пограничные местности при военных дорогах и внутри вала густым народонаселением. Бавария, Вюртемберг и Баден украсились римскими городами, селами, виллами. Течение рек было отрегулировано, болота осушались, леса прорезались дорогами и просеками, открывались каменоломни и рудники.
Бани, храмы, гостиницы, мастерские, театры свидетельствуют нам сейчас своими развалинами о былом процветании края; цирюльники, торговцы, писцы, ремесленники и ученые переносили на Рейн и Дунай удобства и наслаждения культурной жизни.