Ночная птица - Брайан Фриман 3 стр.


В надежде, что кто-то в зале сказал нечто, что могло бы объяснить случившееся.

Истон знал имена пары из видео, так как допрашивал обоих. Это были Джефф и Сэнди Барклай. Джефф приходился жениху двоюродным братом. Ни один из них не знал гостью по имени Моника Фарр. Она не имела никакого отношения к счастливым новобрачным; на торжество ее в последнюю минуту пригласил один из шаферов. Он познакомился с ней в химчистке за две недели до свадьбы и позвал ее с собой по чистой случайности. И именно из-за этой случайности девушка оказалась на торжественном приеме в честь бракосочетания Майкла Слоуна и Эвелин Арчер-Слоун. Она не была знакома ни с кем из присутствовавших.

«Классная вечеринка, ребята!» – заорал в камеру Джефф Барклай.

«А салат из киноа – просто пальчики оближешь!» – вторила ему жена, Сэнди.

Фрост хмыкнул. Ну разве какое-нибудь событие в Сан-Франциско может считаться полным без киноа? И органической капусты, естественно?

«Следующая остановка – медовый месяц! – вопил Джефф. – Аруба-мама! Секс на пляже, я правильно говорю?»

«Джефф, ш-ш!» – осадила его жена.

«Да ладно тебе, это же их медовый месяц. Помнишь нас? Я думал, что та кровать в Париже нас не выдержит!»

«Ш-ш-ш!» – снова сказала Сэнди и поцеловала мужа в губы, при этом камера дернулась, и они пропали из объектива, а когда появились, то оба были взъерошены и улыбались.

Фрост слышал музыку на заднем фоне. Блейк уже не звучал. Диджей перешел к нежным мелодиям семидесятых. Гости громко упрашивали Майка и Эвелин потанцевать и разразились радостными возгласами, когда молодожены вышли на танцплощадку.

«Я люблю вас, ребята!» – закричал Джефф.

«Ой, смотри, они танцуют! Быстро снимай их, поворачивай камеру!»

Джефф какое-то время вертел в руках свой смартфон, изображение то попадало в фокус, то расплывалось, и Фрост увидел смутные очертания черных туфель Джеффа. Когда тот снова поднял камеру, изображение задергалась, как будто у Джеффа не получалось держать камеру неподвижно. Истон увидел Пальмовый зал в Киноцентре. Белые колонны были увиты орхидеями. Между столами блестел паркет. Гости ели десерт и пили вино, пары – черные костюмы и вечерние платья – покачивались на танцплощадке. Он увидел, как Майкл Слоун, одетый в серый смокинг, обнимает Эвелин Арчер-Слоун в белом подвенечном платье с обнаженными плечами. Танцорами они были неважными, но в ритм попадали; оба лучились от счастья и прижимались друг к другу. То был их праздник.

Джефф Барклай дал изображение пары крупным планом.

Фрост поджал губы. Он знал, что последует дальше.

За пределами изображения Истон услышал женский крик. Вообще криков и шума было много – кто-то хихикал, кто-то визжал, кто-то хохотал. Но вот такой крик, как этот, Фрост слышал впервые – этот крик будто шел из глубины бездны, оттуда, где смерть предпочтительнее жизни. Он увидел, как Майкл и Эвелин разомкнули объятия и повернулись туда, откуда донесся крик.

По губам Эвелин он прочитал:

«Кто это?»

Услышал голос Сэнди Барклай:

«О господи! В чем дело?»

Крик перешел в вой банши[3], но музыка продолжала играть как ни в чем не бывало. Диджей тоже был шокирован, причем настолько, что не сообразил выключить свою систему. Винные бокалы и фужеры для шампанского сыпались на пол и разбивались на мелкие осколки, когда гости вскакивали со своих мест. Грохотали упавшие стулья. Камера, дергаясь, переместилась на молодую рыжеволосую женщину в изумрудном платье с низким вырезом.

Моника Фарр.

Фрост остановил видео и вгляделся в ее лицо. Он видел и другие фотографии Моники – счастливой, улыбающейся. В отпуске. На выпускном. Но этот застывший кадр кардинально отличался от тех снимков. Даже будучи не в фокусе, выхваченная объективом на короткое мгновение, девушка всем своим видом напоминала загнанное животное. Ее глаза были широко открыты, взгляд – безумен. По словам шафера, приведшего ее на прием, до того момента она была абсолютно нормальной. Расстройство случилось неожиданно. На середине фразы.

Точно так же, как у Бринн Лэнсинг.

Фрост снова запустил видео. Моника схватила со стола свою сумочку и стала рыться с ней. Вдруг в зале раздались полные ужаса крики. Фрост увидел что-то темное в руке Моники, потом услышал:

«Пистолет!»

«У нее пистолет!»

Гости бросились врассыпную. Смартфон, продолжая снимать, упал на пол, и теперь в объектив попадали лишь потолок и полосы подсветки. Фрост услышал звуки, характерные для паники – топот ног, грохот падающих столов, – потом прозвучал выстрел, и раздался звон разбитого стекла, когда пуля попала в огромное, во всю стену окно. Кто-то завопил громче остальных – это снова была Моника Фарр, – а затем новый выстрел оборвал этот вопль: пуля вошла в голову Моники под левым ухом, разворотила мозг и, пробив череп, застряла в потолке.

Тело упало с глухим стуком. Фрост услышал шепот. Плач. Ошеломленное бормотание. Все случившееся заняло каких-то тридцать секунд.

Истон свернул файл и закрыл компьютер.

За два месяца, миновавших со смерти Моники Фарр, он переговорил со всеми, кто когда-либо появлялся в жизни девушки. Это ничего не дало. Детектив не обнаружил ни доказательств, что она принимала наркотики. Ни признаков депрессии. Ни случаев странного поведения. Моника была не замужем, в свои двадцать семь она жила с родителями в обычном городском доме недалеко от озера Мерсед и работала менеджером по маркетингу в одной бухгалтерской фирме в центре. Родители не знали, где и как ей удалось раздобыть пистолет. Вскрытие не выявило никаких отклонений, никаких новообразований, давивших на мозг, никаких инородных субстанций в кровеносной системе – в общем, ничего, что могло бы вызвать галлюцинации.

Фрост так и не смог найти какое-либо объяснение тому, зачем Моника Фарр выстрелила себе в голову на свадебном приеме.

Точно так же и у Бринн Лэнсинг не было никаких причин погибать при падении с моста.

Однако же полицейский был уверен, что эти два случая связаны.

Фрост встал из-за стола. Нужно поспать хотя бы пару часов. Насвистывая какую-то песенку, он поднялся в спальню. Раздевшись, бросил одежду в гардеробную, а потом включил свет и увидел на белом ковре бледно-розовые следы от пятен крови. Он уже пытался их вывести. Ничего не получилось. Потом Истон неделями обходил их по большому кругу, направляясь к кровати. Сейчас же ему было на все наплевать. Он прошел по пятнам, как будто они были частью рисунка.

Но в свою двуспальную кровать Фрост не лег, а, прихватив подушку, спустился в гостиную и устроился на обитом твидом диване возле окна. Диван выпадал из общего стиля, так как это был единственный предмет мебели во всем доме, принадлежавший именно Фросту. Он заснул, уткнувшись лицом в подушку; одна рука свесилась до пола. Шак запрыгнул ему на спину и свернулся клубочком на шее. Через несколько секунд он тоже спал.

Глава 4

Вода.

Доктор Франческа Штейн налила в стакан воды и через смотровое окно устремила взгляд на пациентку в лечебном кабинете. Ее звали Джиллиан Кларк. Ей было четырнадцать. Каштановые волосы, веснушки и ласковая улыбка. Длинная, нескладная, как любой подросток, на футбольном поле она носится как ветер. В школе получает только отличные оценки. Хочет стать окулистом, потому что окулистом работает ее мама, а Джиллиан боготворит свою мать.

Девочка лежала в белом шезлонге в центре комнаты. Нажав кнопку интеркома, Франческа услышала тихую фортепьянную музыку. Хотя и с открытыми глазами, Джиллиан была под гипнозом. Изогнутая стена перед ней служила экраном, на котором в замедленной съемке чередовались цветы и другие растения. Обычно, чтобы расслабить пациентов, Фрэнки использовала видео океана, – но не с Джиллиан.

Вода была главной проблемой девочки.

Месяц назад, когда Фрэнки познакомилась с Джиллиан, они долго беседовали в рабочем кабинете, примыкавшем к лечебному. Говорили о мальчиках. О школе. О музыке. Об обычных составляющих жизни подростка.

А потом, бросив взгляд на мать Джиллиан, Фрэнки налила в стакан воды.

Реакция была неожиданной и ужасной.

Джиллиан стала судорожно глотать воздух. Из ее открытого рта вырвался сдавленный хрип, лицо покраснело. Грудная клетка перестала подниматься и опускаться. Так продолжалось до тех пор, пока Фрэнки не вылила воду в раковину, и как только вода исчезла, Джиллиан почти мгновенно стала самой собой. Она смеялась и вышучивала Тейлор Свифт. Она рассказывала, как на каникулах ездила с родителями в Диснейленд. Ни в ее умственном состоянии, ни в физическом не наблюдалось никаких последствий перенесенной травмы.

Фрэнки впервые в жизни сталкивалась с таким необычным случаем гидрофобии.

– Три месяца назад я взяла Джиллиан с собой, чтобы покататься на каяках возле моста Сан-Матео, – пояснила ее мать. – Мы попали в нестабильное течение, и ее лодка перевернулась. Джиллиан никак не могла вывернуться. Я гребла как сумасшедшая, чтобы поскорее добраться до нее, но прошла почти минута, прежде чем я вытащила ее из воды. Она почти захлебнулась. Врачи сказали, что никакой психологической травмы нет, но через несколько дней я заметила… в общем, я заметила, что от Джиллиан попахивает. И тогда сообразила, что с того случая она ни разу не принимала душ.

– Мне противно, когда меня касается вода, – вступила в разговор Джиллиан. – Как только я намокаю, мне кажется, что я опять там, в Заливе. И все повторяется. Я не просто все воспоминаю. Я оказываюсь там.

– С тех пор все хуже и хуже, – продолжала ее мать. – Вид воды способен вызвать новый приступ. Я ходила по врачам и психологам, но ни один не смог помочь. Мы в отчаянии, доктор Штейн.

Джиллиан перегнулась через стол и взяла Фрэнки за руку. В ее юных глазах читалась мольба.

– Я читала в одной статье, что вы большой специалист по памяти. Вы помогаете людям забыть плохое, ведь так? Пожалуйста, помогите мне забыть то, что случилось в Заливе!

Фрэнки пожала девочке руку.

– Я очень постараюсь помочь тебе, но это будет нелегко, Джиллиан. Чтобы изменить память, нужно пережить прошлое. Вот так это работает. То есть, чтобы все забыть, тебе придется вспомнить все в полной мере.

Глядя на Джиллиан через смотровое окно, Фрэнки вдруг поймала в стекле собственное отражение. Странно, как можно жить в собственном теле и видеть в зеркале отражение совершенно незнакомого человека. Вот уже несколько месяцев, как она чувствует себя чужой в своей жизни. Ее предупреждали, что так и бывает, когда теряешь отца. Чувствуешь себя пустой раковиной, выброшенной на песок.

«Зато у тебя есть воспоминания», – писали ей люди в открытках с выражением соболезнования. Фрэнки воспринимала эти слова как жестокую шутку. Она лучше кого-либо другого знала, что воспоминания ненадежны. Что воспоминания обманывают сознание.

Фрэнки было почти сорок. Короткая стрижка с несколькими длинными прядями за ушами подчеркивала красоту каштановых волос. На вытянутом лице с заостренным подбородком вполне естественно смотрелся узкий и слегка длинноватый нос. Фрэнки была одета в темный брючный костюм – наряд, который обычно предпочитают представительницы высшего руководства какой-нибудь фирмы, а не научные сотрудники или психиатры. Высокая и худая, она ходила на шпильках, чтобы казаться выше. Ее стройная, лишенная женственных форм фигура всегда привлекала внимание. В колледже и в медицинской школе судачили, что она больна анорексией. Это было неправдой. Такая конституция досталась ей по наследству: родители тоже были высокими и худыми, как она. Генетика, вообще-то, забавная штука. Ее сестра Пэм – она была на четыре года младше – имела практически идентичное лицо, зато ее фигура отличалась такими соблазнительными формами, что Фрэнки брала зависть. Мужчины провожали Пэм взглядами, и та относилась к этому благосклонно. Фрэнки же, такая же красивая, как и сестра, практически всегда отталкивала от себя мужчин. При виде ее им сразу становилось ясно: у нее мало времени на кого-то или на что-то за пределами ее сознания. Она умела взглядом своих темных глаз ставить людей на место. Ее муж, Джейсон, единственный осмеливался противостоять ей в лаборатории или в спальне, однако их отношения зиждились скорее на единомыслии, чем на страстной любви. Всю свою страсть Фрэнки тратила на помощь родителям, что отнюдь не способствовало счастливой семейной жизни.

В своей терапевтической практике она работала с детьми вроде Джиллиан, такими, у кого развились различные деформирующие фобии. Еще работала с солдатами, которые возвращались с заморских театров боевых действий, где им довелось столкнуться со всеми ужасами войны. Еще работала с жертвами физического и эмоционального насилия, а иногда и с самими злоумышленниками. Преступниками. Социопатами. Кто бы ни были эти люди, их объединяла одна общая черта.

Всех их преследовали воспоминания, и им хотелось изгнать свои призраки.

Фрэнки тихо вошла в кабинет к Джиллиан. Здесь больше, чем в любом другом месте, она чувствовала себя как дома. Пол был застлан ковром, чтобы поглощать посторонние звуки, в стены были встроены акустические экраны. Днем и ночью здесь поддерживалась постоянная температура двадцать два и две десятых градуса. Встроенные динамики позволяли связываться с пациентом извне – все зависело от пациента, – но с детьми, как с Джиллиан, она предпочитала сидеть рядом. Огромный, от пола до потолка, экран, почти такой же, как в кинотеатре IMAX, с разрешением 4К, создавал мир, в котором предстояло обрести форму тому, что видел и помнил мозг пациента.

Фрэнки подгоняла зрительный ряд на экране под потребности каждого человека. Джиллиан смотрела видео, которое Фрэнки сделала специально для нее. Распустившиеся и готовые распуститься цветы. Три еще не развернувшихся листика. Одного девочка не знала: каждые несколько секунд на экране появлялся изолированный образ воды. Он исчезал так быстро, что глаза девочки не успевали заметить его. А вот мозг видел. В первый сеанс Фрэнки заметила, как крепко Джиллиан сжала подлокотники шезлонга, когда образ воды проник в ее мозг. На подсознательном уровне ее напряжение росло, однако она не задыхалась. Образы воды, видимые ее мозгом, были радостными. Купальщики. Серферы. Смех на пляже. А потом она сама – в бассейне, в океане, на каяке… Целая и невредимая.

– Привет, Джиллиан, – ласково произнесла Фрэнки.

– Привет.

Взгляд девочки был прикован к экрану. Она отличалась большой восприимчивостью к гипнозу, что было хорошо. Со взрослыми пациентами было сложнее; чтобы они «отпустили» свое сознание и раскрылись, Фрэнки приходилось давать им седативные препараты. А вот с детьми она так поступала редко.

– Как себя чувствуешь?

– Хорошо. Хорошо.

– Тебе удобно?

– Да.

– Замечательно. Настало время вспоминать. Ты готова?

– Конечно.

– Ты знаешь, как мы будем это делать. Ты смотришь на свои воспоминания своими же глазами. Ты подробно рассказываешь мне все, что видишь, и все, что слышишь. Как будто ты там, как будто все происходит снова. Но на самом деле ничего с тобой не происходит. Ты просто наблюдатель. Ты в стороне. Поняла?

– Ага.

– Если ты не сможешь правильно понять какую-то деталь, я помогу тебе, исправлю ее, потому что хочу, чтобы ты абсолютно точно вспомнила, как все было. И что бы я тебе ни говорила, знай: это правда о том, что случилось. Очень важно, чтобы ты именно так все и запомнила. Ясно?

– Ясно.

В последний месяц они повторяли это упражнение множество раз на каждом сеансе и на множестве сеансов. И на каждом следующем сеансе Фрэнки слегка меняла детали того, что помнила Джиллиан о том дне в заливе. Люди считают, что воспоминания неизменны, но это очень далеко от истины. Каждый раз, когда человек берет воспоминание с полки и кладет обратно, он его меняет. У психиатров есть название для этого процесса. Реконсолидация. Ее муж Джейсон – невролог, и он может описать этот процесс языком химии, как белок синтезируется в мозгу. А главное тут то, что каждое оживленное воспоминание похоже на мягкую глину. Пока оно у тебя в руках, можно слепить из него что-то новое.

Назад Дальше