– Хорошо, – сказал Курт Валландер. – Можешь меня сменить в шесть утра в больнице? Если старушка не умрет.
– Я приду, – сказал Мартинссон. – Но мне кажется, не больно-то умно с твоей стороны – сидеть в больничной палате.
– А что?
– А то, что ты ведешь расследование и тебе надо выспаться.
– Одну ночь выдержу, – ответил Курт Валландер и повесил трубку.
Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Успеем ли мы? Или эти убийцы уже оторвались от нас слишком далеко?
Он надел пальто, погасил настольную лампу и вышел из кабинета. Коридор был совершенно пуст. Валландер сунул голову в окошко, за которым сидела дежурная телефонистка и листала газету. Он успел заметить, что это были программы бегов. С ума все посходили с этим тотализатором, подумал он.
– Мартинссон должен был оставить для меня бумаги, – сказал Валландер.
Эбба, телефонистка, проработавшая в полиции больше тридцати лет, дружески кивнула в ответ:
– Тут у нас новенькая, прислали из бюро по трудоустройству. Очень милая и славная, но совершеннейшая балда. Ничего не соображает. Она, наверное, просто забыла тебе их отдать.
Валландер покачал головой.
– Я пошел. Через пару часов буду дома. Если что случится до этого, звони моему отцу, я буду у него.
– Ты все думаешь об этой бедняжке в больнице, – сказала Эбба.
Он кивнул.
– Жуткая история.
– Да, – сказал Курт Валландер. – Иногда я не могу взять в толк, что происходит с этой страной.
Едва он вышел из управления полиции, в лицо ударил ледяной ветер. Валландер пригнулся и почти побежал к автостоянке. Только бы снег не пошел, подумал он. По крайней мере, пока мы их не поймали.
Он забрался в машину и долго выбирал кассету. Так и не решив, что бы ему послушать, поставил «Реквием» Верди. В свое время он не поскупился и установил в машине хорошие, дорогие колонки. Величественные и мощные звуки заполнили салон. Он свернул направо и поехал по Драгунгатан в сторону Эстерледен. Над дорогой кружились редкие сухие листья. Одинокий велосипедист, борясь с ветром, упрямо крутил педали. Валландер опять почувствовал голод и завернул в кафетерий при заправке «ОК». На диету сяду с завтрашнего дня, решил он. Если я опоздаю хоть на минуту, отец скажет, что я предатель.
Он мгновенно умял гамбургер с картошкой во фритюре. Так быстро, что его прохватил понос.
Сидя в туалете, он заметил, что пора бы сменить трусы. И внезапно понял, до чего устал. Он поднялся, только когда в дверь настойчиво постучали.
Он заправил машину и поехал на восток, через Сандскуген, потом свернул на Косебергу. Отец жил в небольшом домике на отшибе, между морем и Лёдерупом.
Было без четырех минут семь, когда Валландер въехал на засыпанную гравием площадку перед отцовским домом.
Эта площадка была причиной последней продолжительной ссоры с отцом. Раньше двор был красиво вымощен булыжником, которому было столько же лет, сколько и самому дому. И вдруг отцу стукнуло в голову, что надо засыпать ее каменной крошкой. Стоило Курту возмутиться, как отец вышел из себя.
– Я не нуждаюсь в опекунах! – кричал он.
– Но зачем уничтожать прекрасную каменную кладку! – пытался убедить его Курт.
И они поссорились.
Теперь подъезд к дому был усыпан хрустящей под колесами серой гранитной крошкой.
В сарае горел свет.
Такое ведь может случиться и с отцом, внезапно подумал Валландер.
Вполне возможно, убийцам придет в голову, что его отец – подходящий объект для ограбления.
И никто не услышит, как тот зовет на помощь, – при таком-то ветре: до ближайшего соседа полкилометра, и он тоже старик.
Он дослушал до конца «Dies Irae», вышел из машины и потянулся. В сарае была студия. Там отец вечно писал свои картины.
Это одно из его первых воспоминаний. От отца всегда пахло скипидаром и масляными красками. Он постоянно стоял перед своим липким от краски мольбертом – в темно-синем комбинезоне и обрезанных резиновых сапогах.
Только когда Курту исполнилось лет пять или шесть, он сообразил, что отец пишет разные картины – раньше ему казалось, что он работает все время над одной и той же.
Мотив, во всяком случае, не менялся.
Грустный осенний пейзаж, зеркальное озеро, на переднем плане кривое дерево с голыми ветками. Далеко, на горизонте, неясно маячит горная цепь, окутанная облаками, неправдоподобно сияющими в лучах вечернего солнца.
Иногда, под настроение, отец добавлял глухаря. Глухарь сидел на пеньке, всегда в левом углу полотна.
К ним домой регулярно приезжали люди в дорогих костюмах и с тяжелыми золотыми кольцами на пальцах. Иногда они приезжали в ржавых грузовичках, иногда – в огромных, сверкающих никелем американских машинах. Они забирали картины. Курт не помнил, какие полотна пользовались предпочтением, – с глухарями или без.
Всю жизнь отец писал один и тот же мотив. Его картины продавались в магазинах и на аукционах и давали ему средства к существованию.
Они жили в Клагсхамне, недалеко от Мальмё, в доме, перестроенном из старой кузницы. Там выросли и Курт, и его сестра Кристина, и стойкий запах скипидара сопровождал все их детство.
Лишь когда отец овдовел, он продал старую кузницу и переехал на хутор, поближе к природе. Курт никогда не мог толком понять, зачем он это сделал, потому что теперь отец постоянно жаловался на одиночество.
Курт Валландер приоткрыл дверь в сарай и увидел, что отец работает над картиной, на которой для глухаря места, похоже, не было. Как раз сейчас он выписывал дерево на переднем плане. Пробормотав «Привет», он продолжал водить кистью.
Валландер налил себе кофе из чумазого кофейника, стоявшего на коптящей спиртовке.
Он наблюдал за отцом. Ему уже скоро восемьдесят, маленький, сгорбленный, но все равно просто излучает энергию и волю.
Буду ли я таким же, когда состарюсь, подумал он.
В детстве я был похож на мать. Теперь – на деда. Может быть, к старости стану похожим на отца.
– Выпей кофе, – сказал отец. – Я сейчас закончу.
– Уже выпил.
– Значит, выпей еще, – сказал отец.
Не в духе, подумал Курт Валландер. Старый тиран, все у него зависит от настроения. Что ему от меня надо?
– У меня полно работы, – сказал Курт Валландер. – Придется работать всю ночь. Я подумал, тебе что-то нужно.
– Почему это тебе надо работать всю ночь?
– Я должен дежурить в больнице.
– Это еще зачем? Кто-то заболел?
Курт Валландер вздохнул. Хоть он и сам провел сотни допросов, ему никогда не достичь того упорства, с каким отец допрашивал его самого. И это притом, что его абсолютно не интересовало, чем сын занимается там в полиции. Отец был огорчен и разочарован, когда Курт Валландер в восемнадцать лет решил стать полицейским. Но какие именно отцовские надежды он не оправдал, выяснить так и не удалось.
Он пытался поговорить с ним на эту тему, но безрезультатно. Несколько раз при встрече он затевал разговор об этом с Кристиной, у которой была дамская парикмахерская в Стокгольме. Сестра с отцом прекрасно ладила, но и она не знала, о какой карьере для сына тот мечтал.
Курт Валландер прихлебывал остывший кофе и думал, что, может быть, отец надеялся, что сын возьмется за кисть и продолжит писать тот же пейзаж.
Отец вытер руки грязной тряпкой. Когда он подошел, чтобы налить себе кофе, Курт заметил, что он него пахнет грязным бельем и немытым телом. Как сказать собственному отцу, что от него пахнет, и при этом не обидеть?
Может, он уже настолько стар, что в одиночку не справляется? И что тогда делать?
Я не могу взять его домой. Мы убьем друг друга.
Он наблюдал за отцом. Тот размашисто вытер нос рукой и шумно отпил кофе.
– Давно ты у меня не был, – сказал он с упреком.
– Позавчера я у тебя был!
– Полчаса!
– Но был же.
– Почему ты не хочешь меня видеть?
– Да хочу я, хочу! Но не забывай, у меня полно работы.
Отец сел на стоящие в углу сломанные финские санки. Они хрустнули под его тяжестью.
– Я только хотел сказать, что у меня вчера была твоя дочь.
– Линда была здесь? – изумился Курт Валландер.
– Ты что, не слышал, что я сказал?
– Что ей было надо?
– Она хотела картину.
– Картину?
– В отличие от тебя она с уважением относится к моей работе.
Курт Валландер не мог поверить своим ушам.
Линда никогда не интересовалась дедом, разве что когда была совсем маленькой.
– Что ей было нужно?
– Я же тебе сказал – картина! Ты меня не слушаешь!
– Да слушаю я! Откуда она приехала? Куда собиралась? Как ее сюда угораздило? Почему из тебя надо все вытягивать?
– Приехала на машине, – сказал отец. – Ее привез молодой и очень черный человек.
– Что ты имеешь в виду – черный человек?
– Ты что, никогда не слышал о неграх? Он был очень вежлив и прекрасно говорил по-шведски. Взяли картину и уехали. Я думал, тебе будет интересно узнать. Вы же почти не видитесь.
– И куда они поехали?
– А мне откуда знать?
Курт Валландер понял, что никто из близких понятия не имеет, где она живет. Иногда она ночевала у матери. Но затем опять исчезала и шла своей, неизвестной им дорогой.
Я должен поговорить с Моной, подумал он. В разводе мы или нет, но общаться нужно. Так больше не может продолжаться.
– Выпить хочешь? – спросил отец.
Меньше всего Валландеру хотелось пить. Но он знал, что отказываться бессмысленно.
– Спасибо, – сказал он.
Из сарая был проход в дом. Низкий потолок, убогая мебель. Он сразу заметил, что в доме грязь и беспорядок.
Он этого не замечает, подумал он. А почему я раньше не видел? Надо поговорить с Кристиной. Он уже не может жить один.
И в этот миг зазвонил телефон.
Отец взял трубку.
– Тебя, – буркнул он, даже не пытаясь скрыть раздражение.
Линда, подумал Валландер. Наверняка Линда.
Это был Рюдберг. Он звонил из больницы.
– Она умерла, – сказал он.
– Приходила в сознание?
– Вообще-то да. Десять минут, не больше. Врачи думали, что теперь пойдет на поправку, а она взяла и умерла.
– Сказала что-нибудь?
Голос Рюдберга прозвучал задумчиво:
– По-моему, тебе лучше приехать в город.
– Что она сказала?
– Вряд ли тебе понравится то, что она сказала.
– Я еду в больницу.
– Лучше в полицию. Я же сказал, она мертва.
Курт Валландер положил трубку.
– Мне надо ехать.
Отец смотрел на него со злобой:
– Тебе нет до меня никакого дела.
– Я приеду завтра, – сказал Курт Валландер, думая про себя, что же делать с этой разрухой, среди которой живет отец. – Я точно приеду завтра, и мы сможем посидеть и поболтать. Приготовим что-нибудь поесть, сыграем в покер.
Курт Валландер почти не умел играть в карты, зато знал, чем ублажить отца.
– Буду завтра в семь, – сказал он.
И поехал назад в Истад.
Без пяти восемь он вошел в ту же самую стеклянную дверь, из которой вышел два часа назад. Эбба приветливо кивнула ему.
– Рюдберг ждет в столовой.
Рюдберг сидел, склонившись над чашкой кофе. Когда Курт увидел его лицо, сразу понял: их ждут неприятности.
4
В столовой они были одни. На первом этаже какой-то пьяница громко возмущался, что его привезли в полицию. А так было тихо, только слабо жужжали обогреватели.
Курт Валландер присел напротив.
– Сними пальто, – сказал Рюдберг, – иначе замерзнешь, когда выйдешь на улицу.
– Сначала я хочу услышать, что она сказала. Потом решу, снимать пальто или нет.
Рюдберг пожал плечами:
– Она умерла.
– Это я уже понял.
– Но она пришла в себя незадолго до смерти.
– Говорила что-нибудь?
– Это сильно сказано – говорила. Шептала. Или шипела.
– Записали на магнитофон?
Рюдберг покачал головой.
– Нечего было писать. Даже и расслышать было почти невозможно. В основном бред. Но я записал все, что понял.
Он вытащил из кармана видавший виды блокнот, стянутый широкой аптечной резинкой. Из блокнота торчал карандаш.
– Она назвала имя мужа, – сказал Рюдберг. – Думаю, хотела узнать, как он себя чувствует. Потом что-то непонятное. Я попытался спросить, кто к ним приходил ночью. Знала ли она их, как они выглядели? Я спрашивал все время, пока она была в сознании. И мне кажется, она меня поняла.
– И что она ответила?
– Я понял только одно слово. «Иностранный».
– Иностранный?
– Именно так. Иностранный.
– То есть она имела в виду, что те, кто убил ее мужа, были иностранцы?
Рюдберг кивнул.
– Ты уверен?
– Часто я говорю, что уверен, если я не уверен?
– Нет.
– Вот так. Теперь мы знаем: последнее, что она произнесла на пороге смерти, было слово «иностранный».
Валландер снял пальто и налил себе кофе.
– Что она имела в виду, черт подери? – пробормотал он.
– Я сидел и думал, пока тебя ждал, – ответил Рюдберг. – Они могли выглядеть не по-шведски. Или говорить на другом языке. Или по-шведски, но с акцентом. Возможностей много.
– Что значит – выглядеть не по-шведски? – спросил Курт Валландер.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, – ответил Рюдберг. – В общем, мы можем только догадываться, почему она так сказала.
– А если она все выдумала?
Рюдберг кивнул:
– Тоже возможно.
– Но ты так не думаешь?
– С чего бы ей в последние секунды жизни что-то выдумывать? Старики обычно не врут.
Курт Валландер отхлебнул остывший кофе.
– Из всего этого следует, что нам надо искать следы одного или нескольких иностранцев. Лучше бы она сказала что-нибудь другое.
– Ситуация – поганей не приснится.
Некоторое время оба сидели молча. Пьяница наконец замолчал. Было без девятнадцати минут девять.
– Представь, как это звучит, – прервал Курт Валландер затянувшуюся паузу. – «Единственное, что известно полиции в связи с двойным убийством в Ленарпе, это то, что убийцы, по-видимому, были иностранцами».
– У меня есть опасения и похуже, – сказал Рюдберг.
Курт Валландер прекрасно понимал, что он хотел сказать.
В двадцати километрах от Ленарпа был большой лагерь беженцев, уже не раз подвергавшийся нападению. По ночам там жгли кресты, бросали камни в окна, стены были изрисованы нацистскими лозунгами. Жители окрестных деревень и хуторов с самого начала протестовали против организации лагеря в старом замке Хагехольм. Протесты продолжались и сейчас.
Люди не хотели жить рядом с беженцами.
Валландер и Рюдберг знали еще кое-что, что не было известно широкой публике.
Двоих беженцев поймали на месте преступления при попытке взломать контору предприятия, сдающего в аренду сельскохозяйственную технику. К счастью, хозяин предприятия не был таким уж яростным ксенофобом, так что все дело удалось спустить на тормозах. Взломщиков в стране уже не было, поскольку в виде на жительство им, естественно, отказали.
Валландер и Рюдберг уже не раз говорили о том, что случилось бы, выплыви эта история наружу.
– В это трудно поверить. Чтобы кто-то из беженцев, ожидающих вида на жительство, совершил убийство? Маловероятно, – сказал Курт Валландер.
Рюдберг смотрел на него задумчиво.
– Помнишь, я говорил об удавке? – спросил он.
– Что-то насчет узла?
– Я не знаю этого узла. А об узлах я знаю довольно много, можешь мне поверить, я ходил под парусом всю свою молодость.
Курт Валландер глядел на него изучающе.
– Ну и к чему ты ведешь?
– К тому, что этот узел вряд ли завязал кто-то из бывших членов шведского скаутского кружка.
– Ну и что? Что, черт подери, у тебя на уме?
– Узел завязан иностранцем.
Курт не успел ничего ответить, потому что вошла Эбба. Она налила себе кофе.
– Шли бы вы домой и выспались, если хотите быть в форме, – посоветовала она. – Беспрерывно звонят журналисты, хотят, чтобы вы им что-нибудь сообщили.
– О чем? – сказал Курт. – О погоде?
– Похоже, они пронюхали, что бедняжка умерла.