Курт Валландер поглядел на Рюдберга. Тот покачал головой.
– Сегодня вечером никаких сообщений не будет, – сказал он. – Подождем до завтра.
Валландер поднялся и подошел к окну. Ветер дул по-прежнему, но небо было чистое. Ночь опять выдастся холодная.
– Вряд ли мы сможем скрыть, что она перед смертью что-то сказала, – произнес он задумчиво. – А сказав «А», придется сказать и «Б» – что именно она сказала. А это скандал.
– Можно попытаться не упоминать подробностей, – сказал Рюдберг, надевая шляпу. – В интересах следствия.
Валландер посмотрел на него с удивлением:
– Чтобы потом нас обвиняли, что мы скрываем от прессы важную информацию? Что мы прикрываем преступников-иностранцев?
– Ты же понимаешь – могут пострадать невинные люди. Ты представляешь, что начнется в лагерях, если станет известно, что полиция ищет каких-то иностранцев?
Валландер знал, что Рюдберг прав. Внезапно он почувствовал неуверенность.
– Утро вечера мудренее, – сказал он. – Давай встретимся завтра в восемь, только ты и я. Тогда и решим, как быть дальше.
Рюдберг кивнул и, прихрамывая, пошел к выходу. У дверей он остановился и обернулся.
– Но есть и такая возможность, и мы не можем ее исключить, – сказал он. – Что это все же кто-то из беженцев.
Курт сполоснул чашки и поставил их в сушилку.
На самом деле я надеюсь, что так оно и есть, подумал он. Я даже надеюсь, что убийцы отыщутся в лагере беженцев. Тогда, может быть, удастся переломить этот безответственный, безалаберный настрой в стране, когда кто угодно и на любых основаниях может пересечь границу и попросить убежища.
Но Рюдбергу он этого, понятно, не сказал. О таких вещах лучше не распространяться.
И опять, пригибаясь, пошел к своей машине. Проклятый ветер… Несмотря на усталость, домой ему не хотелось.
По вечерам он особенно остро ощущал свое одиночество.
Он включил зажигание и поменял кассету. Теперь настала очередь увертюры к «Фиделио».
Уход жены стал для Валландера полной неожиданностью. Правда, в душе он сознавал, хотя и не мог с этим смириться, что должен был почувствовать опасность задолго до ее ухода. Что брак постепенно шел к своему краху – им просто-напросто стало скучно вместе. Они поженились с Моной очень молодыми и слишком поздно поняли, что постепенно отдаляются друг от друга. Может быть, именно Линда первая среагировала на окружающую их пустоту.
Когда Мона в тот октябрьский вечер сообщила, что хочет развестись, он подумал, что этого, собственно, и ожидал. Но, поскольку в самой мысли таилась угроза, Курт Валландер инстинктивно отгонял ее, все сваливая на собственную занятость. Слишком поздно он осознал, что Мона хорошо подготовилась к разводу. В пятницу вечером она сказала, что им надо развестись, а в воскресенье уехала от него в Мальмё, в заранее снятую квартиру. Он чувствовал себя брошенным, стыд и гнев переполняли его. В бессильной ярости, ощущая, как рушится его мир, он ударил ее по лицу.
После этого осталось только молчание. Она собирала свои вещи днем, когда его не было дома. Взяла с собой очень мало, почти все оставила, и он чувствовал себя глубоко уязвленным. Подумать только – с какой легкостью она расставалась со своим прошлым, чтобы начать новую жизнь, в которой для него не было места. Даже в виде воспоминания.
Он звонил ей. Поздно по вечерам встречались их голоса. Изнемогая от ревности, он выспрашивал, оставила ли она его ради другого мужчины.
– Ради другой жизни, – ответила она. – Что бы начать другую жизнь, пока не поздно.
Он умолял ее. Пытался казаться равнодушным. Просил прощения за то, что был к ней недостаточно внимателен. Но ничто не могло заставить ее изменить решение.
За два дня до Рождества по почте пришли документы о разводе. Открыв конверт и осознав, что все кончено, Валландер почувствовал, что в нем что-то сломалось. Словно пытаясь убежать, он взял больничный и отправился куда глаза глядят. Почему-то оказался в Дании. Внезапная непогода застигла его на севере Зеландии, и он провел Рождество в холодной комнате в пансионате под Гиллелейей. Там он писал ей длинные письма. Потом все порвал и развеял клочки над морем – символический жест, попытка убедить себя смириться с тем, что случилось.
За два дня до Нового года он вернулся в Истад и приступил к работе. Новый год он встретил, расследуя избиение женщины в Сварте, и вдруг с ужасом подумал, что ударил Мону и сам мог бы стать обвиняемым.
Увертюра к «Фиделио» закончилась, магнитофон выплюнул кассету, и тут же автоматически включилось радио. Передавали репортаж с какого-то хоккейного матча.
Он выехал со стоянки с мыслью отправиться домой.
Но вместо того ехал по прибрежному шоссе в сторону Треллеборга. Миновав старую тюрьму, он увеличил скорость. Езда всегда отвлекала его от мрачных мыслей.
Вдруг он сообразил, что уже в Треллеборге. В гавань медленно входил огромный паром, и тут, повинуясь мгновенному побуждению, Валландер остановил машину.
Он вспомнил, что несколько бывших сотрудников полиции в Истаде работают теперь на паспортном контроле в треллеборгском порту. Может быть, кто-то из них сегодня на дежурстве.
Он шел по пустынному причалу, залитому бледно-желтым светом.
С ревом, будто призрачное доисторическое чудовище, промчался грузовик.
Открыв дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», Валландер увидел, что двое дежурных полицейских ему незнакомы.
Он кивнул и представился. У старшего была седая борода и шрам на лбу.
– Ну и историйка у вас там, – сказал он. – Взяли их?
– Нет еще, – ответил Курт Валландер.
Разговор прервался – на контроль пошли пассажиры с парома. В основном – возвращающиеся домой шведы, встречавшие Новый год в Берлине. Но были и немцы из Восточной Германии, воспользовавшиеся наконец вновь обретенной свободой.
Через двадцать минут остались только девять пассажиров. Они пытались разъяснить, что ищут в Швеции убежища.
– Сегодня еще тихо, – сказал другой полицейский, тот, что помоложе. – Иногда их бывает до сотни на одном пароме. Можете себе вообразить.
Пятеро из беженцев принадлежали к одной эфиопской семье, но только у одного из них имелся паспорт, и Курт Валландер удивился про себя, как это им удалось проделать такое длинное путешествие с одним-единственным паспортом. Кроме эфиопов решения ожидали двое ливанцев и два молодых парня из Ирана.
Курт Валландер не понимал, что за настроение владеет беженцами – радостное предвкушение или страх.
– А теперь что? – поинтересовался он.
– Сейчас приедут из Мальмё и заберут их, – сказал старший. – Сегодня очередь Мальмё. Нам сообщили по рации, что среди пассажиров много беспаспортных. Иногда мы даже просим подкрепления.
– А что будет в Мальмё? – спросил Валландер.
– Их разместят пока на корабле в порту Ольехамн. Такой плавучий лагерь. Там они и будут, пока их не переправят дальше. Если не выдворят сразу.
– А что думаете насчет этих?
Полицейский пожал плечами:
– Этим, скорее всего, разрешат остаться. Хотите кофе? У нас есть немного времени до следующего парома.
Валландер покачал головой:
– В другой раз. Мне надо ехать.
– Надеюсь, вы их возьмете.
– Я тоже надеюсь, – сказал Курт Валландер.
По дороге домой он задавил зайца. Что-то мелькнуло в свете фар, он резко затормозил, но зверек все равно мягко шлепнулся о левое переднее колесо. Он не остановился посмотреть – заяц наверняка погиб.
Что это со мной? – подумал он.
Ночью он плохо спал. В пять утра внезапно проснулся. Во рту пересохло. Ему приснилось, что кто-то пытается его задушить. Поняв, что уже не заснет, он встал и сварил кофе.
Вгляделся в темноту – термометр, который он когда-то криво прибил за кухонным окном, показывал шесть градусов мороза. Уличный фонарь раскачивался на ветру. Валландер сидел на кухне и думал про вчерашний разговор с Рюдбергом. Случилось именно то, чего он боялся. Умирающая женщина не сказала ничего, что могло бы им помочь. Ее слова о каком-то иностранце ничего определенного не дают. Им не за что ухватиться, чтобы двигаться дальше.
В половине седьмого Валландер оделся. Долго бродил по комнатам, бессистемно открывая шкафы. Где же его толстый свитер?
Он вышел на улицу, где свистел и выл ветер, поехал по Эстерледен, а оттуда свернул на шоссе в направлении Мальмё. До встречи с Рюдбергом, назначенной на восемь, надо еще раз поговорить с соседями Лёвгренов. Его не оставляло чувство – что-то тут не то. Нападения на стариков редко бывают случайными. Как правило, они вызваны слухами о припрятанных деньгах. Такие грабители иной раз тоже не церемонятся с жертвами, но с подобной методичной, хладнокровной жестокостью он столкнулся впервые.
В деревнях люди встают рано, думал он, сворачивая на проселок к дому Нюстрёма. Может быть, они припомнили что-нибудь?
Он остановился и заглушил мотор. В ту же секунду в кухонном окне погас свет.
Боятся, подумал он. Может, вообразили, что это вернулись убийцы?
Фары он оставил включенными, чтобы было видно, как он идет к дому.
Он больше почувствовал, чем увидел, вспышку огня, ударившего из зарослей рядом с домом. Оглушительный грохот бросил его на землю. Камешек царапнул щеку, так что на какую-то секунду Валландер подумал, что ранен.
– Полиция! – закричал он. – Не стреляйте! Не стреляйте, черт бы вас подрал!
В лицо ударил луч карманного фонаря. Рука с фонарем дрожала, и пучок света прыгал из стороны в сторону. Старик Нюстрём стоял над ним со старым дробовиком.
– Это вы, что ли? – спросил он.
Валландер поднялся отряхиваясь.
– Куда вы целились? – спросил он.
– Я стрелял в воздух, – ответил Нюстрём.
– А лицензия на оружие у вас есть? Иначе могут быть неприятности.
– Сегодня моя очередь сторожить, – пролепетал старик дрожащим от пережитого страха голосом.
– Я погашу фары, – сказал Валландер спокойно, как мог. – А потом мы с вами поговорим.
На кухонном столе стояли две коробки с патронами, на скамье лежали ломик и большая кувалда. Черный кот сидел на подоконнике и глядел на него с явной угрозой. Жена стояла у плиты и варила, помешивая, кофе.
– Откуда мне знать, что это полиция, – виновато пробормотал Нюстрём. – В такую-то рань.
Курт Валландер отодвинул кувалду и сел на скамью.
– Она умерла вчера вечером, – сказал он. – Я подумал, что лучше мне самому вам рассказать.
Всякий раз, когда приходилось сообщать о чьей-то смерти, Валландер испытывал чувство нереальности происходящего. Рассказать незнакомым людям о том, что их ребенок или родственник внезапно скончался, рассказать так, чтобы это прозвучало более или менее достойно? Смерти, о которых сообщала полиция, были, как правило, неожиданными, чаще всего насильственными, а их обстоятельства – весьма жестокими. Кто-то ехал в автомобиле за покупками – погиб. Ребенок катался на велосипеде – попал под машину. Кого-то избили или ограбили, кто-то покончил жизнь самоубийством. Когда полицейский стоит в дверях, люди просто отказываются верить тому, что слышат.
Двое стариков на кухне молчали. Пожилая женщина продолжала помешивать ложкой в кофейнике. Старик поглаживал ствол дробовика, и Валландер незаметно чуть отодвинулся, чтобы не попасть под случайный выстрел.
– Значит, померла Мария, – проговорил старик медленно.
– Врачи сделали все, что могли.
– Может, это и к лучшему, – сказала его жена с неожиданным жаром. – Для чего бы ей жить, раз его убили?
Нюстрём положил ружье на стол и встал. Валландер обратил внимание на то, что старик по-прежнему щадит колено.
– Пойду задам лошади корма, – сказал Нюстрём и натянул старую кепку.
– Вы не против, если я пойду с вами? – спросил Курт Валландер.
– Почему я должен быть против? – пожал плечами старик и открыл дверь.
Когда они вошли в конюшню, кобыла заржала. Пахнуло теплым навозом. Нюстрём привычно забросил в стойло охапку сена.
– Потом я у тебя почищу, – сказал он лошади и потрепал ее по холке.
– Зачем они держали лошадь? – поинтересовался Валландер.
– Для старого крестьянина пустое стойло – хуже покойницкой, – сказал Нюстрём. – Она была у них вместо товарища.
Курт Валландер подумал, что он с таким же успехом может задать свои вопросы прямо здесь, в конюшне.
– Вы сегодня сторожили усадьбу, – сказал он. – Вам страшно, я могу это понять. И вы наверняка думали, почему убили именно их. Наверняка ведь задавали себе вопрос: почему их? Почему не нас?
– Денег у них не было, – сказал Нюстрём. – И особых ценностей тоже. Во всяком случае, ничего не пропало. Я так и сказал давешнему полицейскому. Он попросил, чтоб я дом осмотрел. Ежели чего может и не хватает, так это старых стенных часов.
– Ежели чего?
– А может, кто из дочек взял. Всего не упомнишь.
– Значит, денег не было, – сказал Валландер. – Нет денег – нет врагов.
Тут его осенило:
– А вы? Вы-то сами храните деньги дома? Может, они просто перепутали дом?
– Все наши деньги в банке, – сказал Нюстрём. – И у нас тоже нет никаких врагов.
Они вернулись в дом и выпили кофе. Курт Валландер заметил, что у женщины красные глаза. Она воспользовалась их отсутствием, чтобы поплакать.
– Ничего необычного не замечали в последнее время? – спросил он. – Никакие незнакомцы их не навещали?
Старики переглянулись и отрицательно покачали головами.
– Когда вы говорили с ними в последний раз?
– Позавчера мы пили кофе, – сказала Хан на, – как обычно. Мы уже сорок лет вместе пьем кофе. Каждый день. Пили…
– Они не казались встревоженными? Обеспокоенными чем-то?
– Юханнес был простужен, – сказала Ханна. – А так – все, как всегда.
Безнадежно, подумал Курт Валландер. Он не знал, что еще спросить. Каждый их ответ был как захлопывающаяся перед носом дверь.
– У них не было знакомых иностранцев?
Старик удивленно поднял брови:
– Иностранцев?
– Ну, нешведов.
– Несколько лет назад у них жили в палатке какие-то датчане, – вспомнил старик. – На празднике середины лета.
Курт Валландер посмотрел на часы: уже полвосьмого. Если он не хочет опоздать на встречу с Рюдбергом, надо ехать.
– Попробуйте еще повспоминать, – сказал он. – Подумайте. Все, что вы ни вспомните, может принести пользу расследованию.
– У меня на дробовик лицензия, – сказал Нюстрём, провожая его к машине. – И я в вас не целился. Хотел только напугать.
– Это вам удалось, – сказал Валландер. – Но я думаю, вы можете спать по ночам спокойно. Грабители сюда не вернутся.
– А вы смогли бы? – спросил Нюстрём. – Вы смогли бы спать, если бы ваших соседей зарезали, как на бойне?
Поскольку Курт Валландер не знал, что ответить, то предпочел промолчать. Поблагодарил за кофе, сел в машину и поехал.
Черт знает что, думал он. Ни следа, ни зацепки, ничего. Только этот Рюдбергов узел и слово «иностранный». Двое стариков, никакой антикварной мебели, никаких денег в кубышке, убиты так, будто это не просто ограбление, а убийство из ненависти или из мести.
Что-то должно быть, размышлял он. Что-то должно быть необычное в этих двух стариках.
Если бы лошади умели говорить!
Эта лошадь… Что-то его беспокоило, хоть он и не мог понять что. Но он был достаточно опытен, чтобы не оставлять свое беспокойство без внимания. Что-то там не то с этой лошадью.
Без четырех минут восемь он затормозил у здания полиции в Истаде. Казалось, ветер еще усилился, теперь он налетал порывами. Хотя, похоже, стало немного теплее.
Только бы не пошел снег, в который раз подумал он. Эбба была на месте. Он кивнул ей:
– Рюдберг пришел?
– Он у себя, – сказала Эбба. – Уже начали звонить. И телевидение, и радио, и газеты. И шеф полиции из Мальмё.
– Попридержи их еще чуть-чуть, – попросил Курт Валландер. – Я должен сначала поговорить с Рюдбергом.
Прежде чем идти к Рюдбергу, он зашел к себе и повесил куртку.
Кабинет Рюдберга был в том же коридоре, что и его. Он постучал в дверь и услышал в ответ невнятное бурчание.
Когда он вошел, Рюдберг стоял и смотрел в окно. Вид у него был невыспавшийся.