Поскольку я в этой беседе явно лишняя, я выхожу из туалета и возвращаюсь в бар, предоставив им возможность дальше обсуждать мои планы на ночь без меня.
СНАЧАЛА наши друзья по мере того, как привыкают друг к другу (или все вместе пьянеют), будто сливаются с фоном. По их смеху я понимаю, что они больше не прислушиваются ко всему, что мы говорим. В конце концов они отправляются играть в блэк-джек за баром, предварительно многозначительно посмотрев на меня, мол, будь осторожна, и на Анселя, как бы говоря глазами: «Не слишком напирай!»
Он допивает бокал и ставит его на стойку бара:
– Что тебе больше всего нравилось в танцах?
Я чувствую себя смелой, не знаю, из-за джина или из-за Анселя, да это и не важно. Я беру его руку и тяну, заставляя его встать со стула. Он отходит от стойки и идет рядом со мной.
– Потеряться в танце, – отвечаю я, опираясь на него. – Стать кем-то другим.
«Так я могла притвориться кем-угодно, – думаю я, – притвориться, что я в чужом теле делаю то, на что бы, как следует поразмыслив, не решилась в своем. Например, вот так увести Анселя в темный коридор, хотя мне все равно приходится для этого набрать побольше воздуха в легкие и посчитать до десяти, но я это делаю».
Когда мы сворачиваем за угол и останавливаемся, он мурлычет, и я смыкаю губы покрепче, наслаждаясь тем, как этот звук заставляет сжиматься мои легкие. Ну не могут же мои ноги, легкие и мозг отказать одновременно!
– Мы можем притвориться, что это сцена, – шепчет он, облокачиваясь на стену рядом с моей головой. – Ты можешь притвориться кем-то другим. Например, девушкой, которая затащила меня сюда, потому что хочет меня поцеловать.
Я сглатываю, пытаясь в голове собрать слова в предложение:
– Тогда кем будешь ты?
– Парнем, который получит девушку, которую хочет, и который не торопится возвращаться домой.
Он не отводит взгляд, и я чувствую, что тоже не могу оторваться от него, хотя мои колени подгибаются. Он мог бы поцеловать меня в эту самую секунду, но это все равно было бы недостаточно быстро.
– Почему ты привела меня сюда? Подальше от всех? – спрашивает он, и улыбка исчезает с его лица.
Я смотрю через его плечо в сторону клуба, где ненамного светлее, чем там, где мы стоим.
Я не отвечаю, и он наклоняется, чтобы поймать мой взгляд:
– Я задаю слишком много вопросов?
– Мне всегда нужно немного времени, чтобы подобрать слова, – говорю я. – Дело не в тебе.
– Нет-нет, обмани меня! – Он придвигается ближе и улыбается так, что мое сердце замирает. – Позволь мне думать сейчас, когда мы одни, что это из-за меня ты лишилась дара речи.
И он ждет, ждет, пока я найду что ответить. Но правда в том, что при всем многообразии слов, из которых можно выбрать, я не уверена, что имеет значение говорить ему, почему я захотела увести его сюда, подальше от моих подруг, с которыми чувствую себя в безопасности, потому что они всегда готовы объяснить, что я чувствую, или переменить тему при необходимости.
Я не нервничаю, и мне не страшно. Я действительно не знаю, как мне влезть в роль, которую я хочу сыграть: роль кокетливой, открытой, смелой девушки. Что там насчет химии между людьми, когда чувствуешь, что тебя все больше или меньше тянет к кому-то? С Анселем я чувствую, как наши сердца бьются в унисон. Я хочу дотронуться кончиками пальцев до его шеи и губ. Хочу касаться губами его кожи, чтобы почувствовать, такая ли она теплая, как кажется, хочу узнать, понравится ли мне то, что он выпил, попробовав на вкус его язык. Хочу говорить с ним откровенно, без двусмысленности и сражений за каждое конкретное слово, а потом хочу подняться с ним в номер и больше не говорить.
– Спроси меня еще раз, – прошу я.
Он слегка хмурится, не понимая, что я от него хочу.
– Так почему ты меня привела сюда?
На этот раз я отвечаю, не задумываясь:
– Сегодня я хочу прожить другую жизнь.
Его губы чуть-чуть приоткрываются, пока он думает, и я не могу оторвать от них взгляд.
– Со мной, Сериз?
Я киваю:
– Я знаю, что это значит. Это значит «Вишенка». Извращенец.
Его глаза весело блестят.
– Именно.
– И я уверена, что ты понимаешь, что я не девственница.
Он качает головой.
– Ты свой рот видела? Я никогда не видел таких пухлых и красных губ.
Невольно я закусываю нижнюю губу и слегка посасываю ее.
Его взгляд тяжелеет, он наклоняется ближе:
– Мне нравится, когда ты так делаешь. Я тоже хочу попробовать.
Мой голос дрожит и прерывается, когда я шепчу:
– Это просто губы.
– Это не просто губы. И пожалуйста… – Он дразнит меня, и он так близко, что я чувствую аромат его лосьона после бритья. Он пахнет свежестью, зеленью, резко, успокаивающе – всем сразу; ни разу я не чувствовала такого аромата на мужчине. – Ты пользуешься красной помадой и думаешь, что мужчины не заметят твой рот? Наверняка ты догадываешься, о чем мы мечтаем, глядя на такие губы?
Я не закрываю глаза, когда он наклоняется и сжимает мою нижнюю губу своими губами. Но его глаза закрыты. А все мои чувства отзываются на хриплый звук, который он издает: я чувствую, слышу, вижу, как он дрожит.
Он проводит языком по моей губе, нежно посасывает ее, а потом выпускает. Я понимаю, что это был не поцелуй. Он пробовал меня на вкус. И он явно согласен:
– Ты не похожа на вишню.
– А какая я на вкус?
Он пожимает плечами, задумчиво поджимает губы:
– Не могу подобрать подходящее слово. Ты сладкая. Женщина и все еще девушка одновременно.
Одна его рука по-прежнему находится у моей головы, а вот другая играет с краем моего кардигана. Я осознаю: если хочу жить другой жизнью, я должна это сделать. Хватит ходить на цыпочках по краю обрыва. Надо прыгать. Нужно понять, что бы сделала девушка, которой я хочу стать, на моем месте, и притвориться, что я – это она. Она одна на сцене. А Миа просто зритель в зале.
Я тяну его пальцы к подолу платья, а потом – под него.
Он больше не смотрит на мой рот; мы смотрим друг другу прямо в глаза, пока я веду его руку вверх по внутренней части бедра. Здесь, в коридоре, так уединенно, темно и тихо, а из-за угла доносятся пьяное эхо бара и тяжелый бас популярной песни. Нас не видно, но в любой момент кто угодно, если захочет, сможет нас найти. Без всякого сопротивления с моей стороны он проскальзывает пальцем под ткань моих трусиков. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, пока он нежно водит по моей самой чувствительной части тела.
Я не знаю, что я сделала или почему, но вдруг меня охватывают противоречивые чувства. Я хочу, чтобы он трогал меня, о господи, я так этого хочу, но при этом я очень напугана. После Люка у меня было двое мужчин, но с ними всегда была прелюдия: поцелуи, все по нарастающей. Но с Анселем все упрощается, меня захлестывает желание.
– Не знаю, кто больше удивлен тем, что ты только что сделала, – говорит он и целует меня в шею. – Ты или я.
Он вытаскивает палец, но тут же вся его рука проскальзывает в трусики. Я задыхаюсь, когда он нежно, но уверенно ласкает меня двумя пальцами.
– Toutes les choses que j’ai envie de te faire…[3]
Я шепчу, сдерживая стон:
– Что ты сказал?
– Просто думаю обо всем, что хочу с тобой сделать. – Он целует меня в подбородок. – Хочешь, чтобы я остановился?
– Нет, – возражаю я, и меня охватывает паника. – Да.
Он замирает, и я тут же начинаю тосковать по ритмичным движениям его пальцев: – Нет. Не останавливайся.
Он, хрипло посмеиваясь, склоняется, чтобы поцеловать меня в шею, и как только его пальцы снова начинают двигаться, я закрываю глаза.
МНЕ НУЖНА ЦЕЛАЯ ВЕЧНОСТЬ, чтобы открыть глаза; голова раскалывается. Все тело болит. Я крепко сжимаю виски, будто это поможет собрать голову в единое целое. А она, должно быть, развалилась на части, иначе бы так не болела.
В комнате темно, но за тяжелыми портьерами гостиничного номера, я знаю, слепит яркое солнце Невады.
Даже если я проспала неделю, мне нужно еще две.
Воспоминания о прошлой ночи возвращаются ко мне крошечными беспорядочными вспышками.
Алкоголь. Ансель. Я утаскиваю его в коридор, и я чувствую его язык у себя во рту. Потом мы разговариваем. Много разговариваем. Короткие вспышки обнаженной кожи, движение… и опустошающая легкость после ночи оргазмов, следующих один за другим.
Я вздрагиваю, к горлу подступает тошнота.
Больно пошевелиться. Я чувствую себя разбитой и выпотрошенной, и я даже не сразу понимаю, что лежу совершенно голая. И одна. Ребра, шея и плечи побаливают. Когда мне удается сесть, оказывается, что большая часть постельного белья валяется на полу, а я сижу на голом матрасе, будто меня вырвали из этого хаоса и намеренно уложили сюда.
Рядом с моим обнаженным бедром лежит листок бумаги, аккуратно сложенный пополам. Изящный почерк, сразу понятно, что писал иностранец. Я быстро читаю записку, моя рука дрожит.
«Миа,
я пытался тебя разбудить, но так как у меня ничего не получилось, я решил дать тебе поспать. Думаю, у нас в запасе всего пара часов. Я собираюсь принять душ и затем спуститься вниз, чтобы позавтракать в ресторане напротив лифта. Пожалуйста, найди меня.
Меня трясет, я не могу остановиться. И это не из-за невыносимого похмелья или от осознания, что я провела ночь с незнакомцем и не помню большую ее часть. Не из-за того, в каком состоянии комната: лампа сломана, зеркало все в следах пальцев, пол завален одеждой, подушками и, слава богу, обертками от презервативов. И дело не в темном пятне на ковре во всю комнату от бутылки с содовой. И даже не в маленьких синяках, которые я вижу на ребрах, и не из-за тянущей боли между ног.
Меня трясет потому, что на безымянном пальце моей левой руки – тонкое золотое кольцо.
МЕНЯ ТРЯСЕТ, ПОТОМУ ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТКУДА У МЕНЯ КОЛЬЦО, ОЧЕНЬ ПОХОЖЕЕ НА ОБРУЧАЛЬНОЕ, И ПОЧЕМУ Я НЕ ПОМНЮ, ЧТО МЫ ДЕЛАЛИ? Единственное, что я помню, после того как увела Анселя в коридор, что мы пили, очень много пили и флиртовали.
Вспышками вспоминается катание на лимузине.
Харлоу кричит что-то из окна, Ансель глупо улыбается.
Кажется, я помню, что видела, как Лола поцеловала Оливера.
Короткая вспышка камеры. Я тащу Анселя вниз по коридору. И секс. Много секса.
Я мчусь в ванную, меня рвет. От алкоголя остается кислый привкус, будто мне в горло влили стыд и сотню плохих идей.
Чищу зубы слабой рукой и сжимаю другую, одаривая свое отражение в зеркале самым грязным взглядом, на который только способна. Я выгляжу хреново, у меня на шее и груди штук семнадцать засосов, и буду откровенна: судя по тому, как выглядит мой рот, ночью я очень увлеклась минетом.
Я глотаю воду из-под крана и, спотыкаясь, возвращаюсь в спальню, натягиваю рубашку из первого чемодана, который попадается мне на пути. Я с трудом могу ходить и валюсь на пол, потратив тридцать секунд на поиски телефона. Заметив его в другом конце комнаты, ползу к нему, чтобы узнать, что он полностью разряжен, а я понятия не имею, куда дела зарядное устройство. Я сдаюсь и остаюсь лежать на полу, прижавшись к нему щекой. В конце концов кто-нибудь найдет мое тело. Ведь найдет, да?
Надеюсь, через несколько лет эта история покажется мне смешной.
– Харлоу? – зову я, морщась от того, как грубо звучит мой голос, от запаха моющего средства и несвежей воды, которыми пахнет ковер. – Лола?
Но огромный люкс совершенно пуст. Где, черт возьми, они провели эту ночь? С ними все в порядке? Картинка, как Лола целует Оливера, снова встает у меня перед глазами, но уже с некоторыми подробностями: они оба стоят перед нами в дешевом свете флуоресцентных ламп.
Да твою же мать, они тоже поженились?!
Кажется, меня сейчас снова стошнит.
Я делаю вдох через нос, потом выдыхаю ртом, и в голове медленно проясняется – достаточно, чтобы я могла подняться и выпить стакан воды из-под крана, чтобы не заблевать всю эту роскошь, за которую платит отец Харлоу.
Жадно набрасываюсь на энергетический батончик и банан из мини-бара, а затем двумя глотками осушаю банку имбирного эля. Чувствую – жидкости мне явно не хватает.
Под душем я тру ноющую кожу, бреюсь и моюсь трясущимися с похмелья руками.
Миа, ты ужасна. Пить ты не умеешь.
Ужасно не то, что я себя отвратительно чувствую, и не то, что я сделала.
Самое ужасное заключается в том, что я хочу найти его не меньше, чем Харлоу и Лолу.
Самое ужасное, что сегодня понедельник, а значит, мы уезжаем, и это меня беспокоит.
Нет, самое ужасное – что я идиотка.
В спальне, пока я вытираюсь и одеваюсь, я все время поглядываю на записку, которую оставила на матрасе. Его аккуратный, наклонный почерк смотрит в потолок, и вдруг в мыслях всплывает тонкая нить воспоминаний: я выталкиваю одетого Анселя из ванной, усаживаюсь на унитаз с пачкой бумаги и шариковой ручкой в руках. Я пишу письмо? Кажется… себе?
Но я нигде не могу его найти – ни в огромной куче одеял на полу, ни под разбросанными диванными подушками в гостиной, ни в ванной. Нигде. А ведь оно должно быть здесь. Последнее и единственное письмо, которое я себе написала, помогло мне преодолеть самый сложный период в жизни.
Мне нужно найти сегодняшнее письмо! Если оно существует.
ПОСЛЕ САМОЙ тошнотворной и тревожной поездки на лифте в истории я, наконец, оказываюсь внизу. Вижу парней у кабинки ресторана, но Лолы и Харлоу с ними нет. Парни о чем-то спорят, но они всегда о чем-то спорят, видимо, это такой способ мужчин общаться друг с другом. Они кричат, жестикулируют и выглядят раздраженными, а потом смеются. Не похоже, чтобы они приходили в себя после массового преступления, и я чувствую, как мои плечи немного расслабляются, потому что я уверена, где бы ни были сейчас Лола и Харлоу, с ними все в порядке.
Замерев на пороге, я не обращаю внимания на бойкую хостесс, которая несколько раз уточняет, нужен ли мне столик на одного. Головная боль возвращается, и, я надеюсь, когда-нибудь мои ноги начнут двигаться и эта девушка оставит меня в покое.
Ансель поднимает голову и видит меня, его улыбка на секунду исчезает, а на ее месте возникает нечто более сладкое. Это счастливое облегчение. Он совсем не умеет притворяться, у него все написано на лице.
Финн и Оливер оборачиваются и тоже видят меня. Финн что-то говорит, но я не могу разобрать, что именно, а потом дважды ударяет по столу костяшками пальцев и встает со стула.
Ансель остается за столом, а два его друга подходят ко мне.
– Г-г-г-г-де… – начинаю я, замолкаю, выпрямляюсь и говорю: – Где Харлоу и Лола?
Оливер указывает подбородком в сторону лифта:
– Спт. Амжет быть, дш.
Я скосила на австралийца глаза:
– Что?
– Спят, – переводит Финн, смеясь. – А может быть, в душе. – Его акцент не заметен, когда он трезвый. – Я им скажу, что ты внизу.
Я выжидающе поднимаю брови. Вдруг они захотят поделиться еще какой-нибудь информацией.
– И? – спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другого.
Финн сдвигает брови:
– И… что?
– Мы все переженились? – спрашиваю я, подразумевая, что он сейчас скажет: «Нет, ты что, это же просто игра! Мы выиграли эти дорогие золотые кольца в блэк-джек!»
Но он кивает, и кажется, такой поворот событий его совсем не беспокоит. Чего не скажешь обо мне.
– Ага. Но не волнуйся, мы все исправим.
Он оглядывается на столик и многозначительно смотрит на Анселя.
– Исправим? – повторяю я, о господи, кажется, у меня инсульт?
Повернувшись ко мне, Финн кладет руку мне на плечо, в его взгляде читается сочувствие. И когда я смотрю на сидящего за ним Анселя, я вижу, что у него… у моего мужа?!! глаза светятся от счастья.