– И как, почувствовал?
– Начинаю понемногу. Так я скажу тебе, если хочешь услышать мое мнение.
Он чуточку выждал. Она молча пожала плечами.
– Я согласен с Эйбом, что тебе нужно нанять еще одного конюха. Конечно, ты можешь брать работников с ранчо, но тебе будет лучше с тем, кто находится там постоянно. Я без проблем возьму на себя обязанности Эйба, когда через месяц он уедет, но все-таки одного человека не хватает.
Поскольку она признала его правоту, то просто кивнула.
– Я думаю над этим. Но пока никого не нашла.
– Мы в Монтане, Бодин. Ты найдешь твоего ковбоя.
– Я ищу не просто пару сапог. – Она взмахнула вилкой. – Если бы я не знала тебя, ты бы не мог заменить Эйба.
– Справедливо.
– Но я тебя знаю. Может, у тебя есть кто-нибудь в Калифорнии, кто хочет сменить декорации.
Коллен посмотрел на бокал с пивом.
– Сменить надежно смонтированные декорации и отправиться туда, где ты нужен? – Он с сомнением покачал головой. – Деньги там серьезные. Конечно, я могу позвонить, но мне будет неловко просить парней отказаться от таких денег ради того, чтобы возить по горам туристов, давать уроки, убирать навоз и делать груминг. – Он поднял взгляд на нее. – Почему я сам это сделал?
– Я не спросила это.
– Нет, спросила. Пришло время вернуться домой. – Снова вспыхнула молния его усмешки. – И, может, я скучал по тебе, Бодин, и по твоим длинным ногам.
– Хм… – В ее ответе прозвучало удивление и сарказм одновременно.
– Я мог бы, если бы узнал, как ты похорошела.
– И я тоже могла бы скучать по твоей заднице, если бы знала, что она уже не такая костлявая.
Он рассмеялся:
– Знаешь, что я понял прямо сейчас? Я правда скучал по тебе. И по этой кухне скучал. Впрочем, ох, да она изменилась, стала стильной! Двери кладовки новые, раздвижные. А плита-то какая шикарная, о-го-го! Кран прямо из стены. Клементина говорит, чтобы наливать воду в кастрюли.
– Бабушки приучили маму смотреть телешоу «Уютный дом». Папа чуть не взбесился, когда она убеждала его, что необходимо переделать кухню.
– Вот кого мне еще очень не хватало. Я бы с удовольствием повидал твою бабушку и Мисс Фэнси.
– Они обрадуются. Ты нормально устроился в хижине? Может, что-нибудь надо?
– Более чем нормально. Она тоже изменилась, стала шикарнее, чем в те времена, когда мы с Чейзом прятались там и готовились к новым приключениям.
– И запирались от меня. – Бодин поняла, что ей до сих пор обидно.
– Ну, ты ведь была девчонка.
Ее рассмешила его интонация – он произнес это слово с ужасом. Что ж, пожалуй, она тоже чуточку скучала по нему.
– Я ездила верхом не хуже вас обоих.
– Да, точно. Это меня страшно злило. Чейз сказал, ты осталась без Уандер несколько зим назад.
Бодин ездила много лет на послушной кобыле, любила ее, ухаживала за ней. С двух лет, когда им обеим было два года.
– Да, у меня сердце разрывалось. Я полгода не могла выбрать ей замену.
– Но ты выбрала правильно. У твоего Лео и мозги есть, и характер. Хочешь еще вина?
Она задумалась.
– Половину бокала.
– Какой смысл в половине чего-то?
– Это больше, чем ничего.
– Что ж, ответ успокаивает. – Он встал, взял бутылку и поставил на стол. – Кажется, ты все съела дочиста, так что я сдержал обещание, данное Клементине. Теперь могу уйти.
– Хочешь пирога?
– Нет, если возьму, он будет лежать на столе и соблазнять меня, придется съесть. И я тогда не засну. Рад был повидать тебя, Бо.
– Я тоже.
Когда он ушел, она посидела с минуту задумавшись и рассеянно потирая пальцем перочинный ножик, который носила в кармане – всегда, с двенадцати лет. Тот самый, который он подарил ей на день рождения.
Может быть, просто может быть, она до сих пор сохранила чуточку той влюбленности. Совсем чуточку.
Ей не нужно было ни о чем беспокоиться, она ничего не хотела. Лишь иногда взглянуть на мужчину, в которого превратился мальчишка, заставлявший трепетать ее юное сердечко.
Хорошо, что она поняла это, согласилась с этим и аккуратно отложила в сторону.
Она взяла бутылку и налила себе ровно полбокала.
Это было больше, чем ничего.
1991 год
Он велел называть его Сэр. Элис запомнила каждую черточку его лица, тембр голоса. Когда она убежит, то сообщит в полицию, что он белый, ему около сорока, рост под метр восемьдесят, вес примерно восемьдесят килограммов. Жилистый и очень сильный. У него карие глаза и темно-русые волосы.
На его левом бедре заметный шрам длиной около двух с половиной сантиметров, а на правом – большое коричневое родимое пятно.
От него часто пахнет кожей, пивом и ружейным маслом.
Она поработает в полиции с художником.
Она больше месяца ругала себя, что не обратила внимания на его пикап. Даже цвет не сохранился в памяти, хотя ей кажется – чаще всего кажется, – что он ржаво-синий.
Она не сможет назвать и номер машины, хотя, может, тот пикап все равно краденый. Но она подробно опишет его самого – от ковбойской шляпы до потертых сапог «Дюранго».
Если ей прежде не удастся убить его.
Она мечтала об этом. Она как-нибудь ухитрится завладеть ножом, или ружьем, или веревкой и убьет его, как только услышит скрип двери подвала, как только услышит тяжелые шаги на ступеньках, ведущих в ее тюрьму.
Она не имела представления, где находилась. Может, в Монтане, а может, он увез ее дальше, в Айдахо или Вайоминг. Да он мог улететь с ней на луну.
В ее тюрьме был цементный пол, стены, обитые дешевой фанерой. Окна не было, к единственной двери вели шаткие ступеньки.
У нее имелся туалет, раковина на стене, подобие душа, где лейку приходилось держать в руке. Как и воздух в комнате, вода в душе никогда не была теплой.
Словно желая обеспечить ей уединение, он повесил драную занавеску, отделявшую туалет от остального.
Остальное было площадью в десять шагов – она знала, потому что прошла там миллион раз, натягивая цепь, прикрепленную к ее правой ноге и не дававшую ей подняться выше второй ступеньки. В тюрьме были койка, стол, прикрепленный к полу, привинченная к столу лампа – медведь, лезущий на дерево, – и лампочка в сорок ватт.
Рюкзак он забрал, но оставил зубную щетку, пасту, мыло, шампунь и велел пользоваться ими, поскольку чистота угодна Богу.
Он дал ей одно жесткое полотенце и мочалку, а еще, к ее облегчению, два теплых одеяла. На столе лежала Библия.
Что касается еды, то в старом деревянном ящике она нашла коробку овсяных хлопьев, ломоть белого хлеба, маленькие упаковки арахисового масла и виноградного желе и пару яблок – как утверждал Сэр, они полезны для здоровья, с ними не нужны доктора. У нее была одна пластиковая миска и одна пластиковая ложка.
Он приносил ей обед. Только потому она знала, что прошел еще один день. Обычно это было какое-то рагу, но иногда жирный бургер.
Сначала она отказывалась есть, кричала, бросалась на него. Он избил ее до потери сознания и забрал одеяла. Целые сутки она провела в кошмарах боли и холода и поняла, что надо есть. Чтобы сохранить силы для побега.
Ублюдок наградил ее шоколадкой.
Она пыталась умолять, подкупать – обещала, что ее семья заплатит ему, если он ее отпустит.
Он заявил, что она теперь его собственность. И хоть она явно была проституткой, когда он спас ее на пустынной дороге, теперь он отвечает за нее. И может делать с ней все, что угодно.
Он предложил ей читать Библию, поскольку там написано, что женщина должна подчиняться мужчине и что Бог сотворил женщину из ребра Адама, чтобы она помогала мужу и вынашивала в своем чреве его детей.
Когда она назвала его сумасшедшим ублюдком и проклятым трусом, он отодвинул в сторону свою миску рагу. Его сжатый кулак сломал ей нос, и она осталась рыдать, обливаясь кровью.
В первое время, когда он брал ее силой, она бешено отбивалась. Он бил и душил ее, но она отбивалась, кричала, умоляла день за днем, пока они не слились в одну мрачную темную полосу.
Однажды он принес ей порцию жареного свиного окорока, нарезанную кусочками, горку картофельного пюре с мясной подливкой, горку зеленого горошка и бисквит. И даже красную клетчатую салфетку, сложенную треугольником, чем напугал ее до онемения.
– Это наш рождественский обед, – сообщил он, устроившись на ступеньках со своей тарелкой. – Я хочу, чтобы ты ела это с благодарностью за мои хлопоты.
– Рождество. – У нее все задрожало внутри. – Сегодня Рождество?
– Я не признаю всю эту чепуху с подарками и елками. В этот день мы празднуем рождение Иисуса. Поэтому достаточно и хорошего обеда. Ешь.
– Рождество! Пожалуйста, пожалуйста, ради бога, отпусти меня. Я хочу домой. Я хочу к маме. Я хочу…
– Заткни свой рот, меня не интересует, чего ты хочешь! – рявкнул он, и она отшатнулась, словно от удара. – Если я уйду отсюда, не доев свой обед, ты пожалеешь об этом. Уважай меня и ешь то, что я тебе дал.
Она взяла ложку, сунула в рот свинину и стала жевать, хотя ее челюсть все еще болела от побоев.
– Я приношу тебе столько хлопот. – Больше месяца, подумала она, больше месяца она уже просидела в этой норе рядом с маньяком. – Неужели ты не хочешь, чтобы рядом с тобой была женщина-помощница, как сказано в Библии, которая станет заботиться о тебе? Готовить тебе еду?
– Ты научишься, – ответил он, поедая свинину с обманчивым спокойствием и терпением, которых она уже научилась опасаться.
– Но… я умею готовить. Я очень хорошо готовлю. Если ты позволишь мне пойти наверх, я стану тебе готовить.
– Тебе не нравится то, что ты ешь?
– О нет. – Она проглотила ложку клейкого картофеля. – Я вижу, что ты столько хлопотал, чтобы это приготовить. Просто я могу взять на себя эти заботы, готовить еду, делать уборку, стать настоящей помощницей.
– Ты держишь меня за дурака, Эстер?
Она уже давно перестала кричать, что ее зовут Элис.
– Нет, Сэр! Конечно, нет.
– Ты думаешь, я полный идиот и поддамся на уговоры женщины? А то я не знаю, что ты сразу попробуешь убежать, как только поднимешься по этим ступенькам. – У него скривился рот, а глаза потемнели от гнева. – Или ты сначала попробуешь воткнуть кухонный нож в мою глотку.
– Да я никогда…
– Закрой свой лживый рот. Ты только что назвала меня глупцом. Я не стану наказывать тебя, как ты того заслуживаешь, поскольку сегодня родился младенец Иисус. Но больше не испытывай мое терпение.
Она поникла и теперь ела молча. Он с удовлетворением кивнул:
– Ты научишься. А когда я увижу, что ты достаточно хорошо научилась, то, может, пущу тебя наверх. Но пока ты будешь получать все, что тебе нужно, тут, внизу.
– Могу я попросить у тебя кое-что? Пожалуйста!
– Попросить можешь. Но это не значит, что ты что-то получишь.
– Мне бы хотелось перчатки и другую пару носков, которые были в моем рюкзаке. У меня мерзнут руки и ноги. Я боюсь заболеть. Если простужусь, то доставлю тебе еще больше хлопот, чем сейчас.
Он смерил ее долгим взглядом:
– Пожалуй, я подумаю.
– Спасибо. – Слова застревали у нее в горле, как и еда, но она заставила себя сказать: – Спасибо, Сэр.
– Пожалуй, я подумаю, – повторил он, – если ты докажешь, что уважаешь меня. Встань.
Она поставила бумажную тарелку на стол и встала.
– Сними одежду и ляг на кровать. Я хочу взять то, что принадлежит мне по праву, и на этот раз ты не должна сопротивляться.
Она вспомнила о своих обмороженных руках и ногах, о постоянном холоде. Он все равно свое возьмет. Какой смысл сопротивляться?
Она сняла свитер, рубашку, которая была под ним. Ее глаза были сухими, сердце тоже, когда она стаскивала с ног носки, прохудившиеся от ходьбы по цементному полу. Она спустила джинсы, высвободила из штанины левую ногу, а правую штанину спустила до того места, где щиколотку перехватывало стальное кольцо.
Она лежала на койке, ожидая, когда он разденется, ожидая, когда он навалится на нее всей своей тяжестью, вдвинется в нее и начнет хрюкать и пыхтеть, пыхтеть и хрюкать.
Она подумала, что вот и наступил момент, окончательно сломавший ее: она покорилась насилию за пару носков.
Но потом она вспоминала эту ночь и понимала, что тогда тот момент еще не настал. Потому что все изменилось: она каждое утро уже неделю наклонялась над туалетом, ее тошнило.
Переломной точкой для нее стал момент, когда она поняла, что беременна.
Она боялась сказать ему и боялась не сказать. Она раздумывала о самоубийстве, поскольку, несомненно, это был наилучший выбор для нее самой и для существа, которое он породил в ней.
Но ей не хватало решимости и средств.
Может, он сделает это за нее, думала она, свернувшись калачиком на койке. Узнает, что она беременна, и забьет до смерти. И все останется позади.
Она думала о матери, сестре, бабушке с дедом, дядях, тетках и кузинах. Она вспоминала ранчо, представляя, какое оно теперь, в январских снегах, словно на почтовой открытке.
Никто не будет ее искать, напомнила она себе. Она сама захлопнула ту дверь, сожгла те мосты, перерезала тот провод.
И они никогда не найдут ее в этой крысиной норе.
Ей хотелось каким-то образом передать им, как сильно она жалеет, что сбилась со своего пути. Она была дерзкой эгоисткой, и ей было плевать, что чувствовали ее близкие. Она не верила, что нужна им.
Как ей хотелось сообщить им, что она вернется домой!
Услышав скрип двери и тяжелые шаги, она вздрогнула. Не столько от страха, сколько от чувства обреченности.
– Подними свою ленивую задницу с койки и поешь.
– Мне плохо.
– Тебе будет еще хуже, если ты не сделаешь то, что я сказал.
– Мне нужен врач.
Он схватил ее за волосы и дернул. Она закричала, закрыв лицо руками:
– Пожалуйста, пожалуйста. Я беременна. Я беременна.
Он еще сильнее дернул ее за волосы, заставив поднять лицо.
– Не пытайся проделывать со мной свои хитрые трюки, проститутка.
– Я беременна. – Она повторила это уже спокойнее, уверенная, что смотрит в лицо смерти. Пытаясь приготовиться к ней. – Уже шесть дней меня каждое утро тошнит. У меня давно не было месячных. Последние пришли вскоре после того, как ты привез меня сюда. Их не было в декабре, а сейчас их срок в январе. Я потеряла счет времени, пока ты не сказал про Рождество. Я беременна.
Он отпустил ее волосы, и она рухнула на койку.
– Тогда я доволен.
– Ты что?
– Разве ты плохо слышишь, Эстер? Я доволен.
Она вытаращила на него глаза, потом закрыла их.
– Ты хотел, чтобы я забеременела?
– Мы должны плодиться и размножаться. Твоя задача на земле – рожать детей.
Она тихо лежала, отбросив смиренное ожидание смерти. У нее снова появилась крупица надежды.
– Мне надо показаться врачу, Сэр.
– Твое тело создано для этой цели. Доктора просто дурят людей и наживаются на них.
Он хочет ребенка, напомнила она себе.
– Для нас лучше, чтобы ребенок был здоровым. Мне нужны пренатальные витамины и хорошие условия. Если я заболею, ребенок в моем животе тоже заболеет.
Огонек безумия сверкнул в его глазах.
– Ты думаешь, что доктор-жулик знает лучше, чем я?
– Нет. Мне просто хочется сделать как лучше для ребенка.
– Я скажу тебе, как лучше. Встань и съешь то, что я тебе принес. Мы отложим наши отношения, пока не будем уверены, что он крепко сидит в тебе.
Он принес ей маленький обогреватель и мягкое кресло. Поставил в комнатке маленький холодильник, где держал молоко, свежие фрукты и овощи. Он давал ей теперь больше мяса и заставлял каждый день принимать витамины.
Когда он почувствовал, что она достаточно окрепла, насилие продолжилось, но реже. И по лицу он ее бил уже не кулаком, а ладонью.
Ее живот рос, и Сэр принес ей огромные, широкие платья, которые она ненавидела, и пару шлепанцев, вызвавших у нее слезы благодарности. Он повесил на стену календарь и сам отмечал дни, а она смотрела, как ползут дни ее жизни.