Запрыгнуть в седло мерсикора оказалось гораздо труднее, чем когда-либо прежде. Орамен, получив последние известия, действовал почти без задержек. И все же, когда он появился в освещенном фонарями дворе, там уже царила неразбериха.
Сопровождаемый (точнее, подгоняемый) Фантилем, Орамен заглянул в свои покои, схватил там большой ездовой плащ, стоически вытерпел расчесывание – Фантиль прошелся гребнем по его каштановым волосам, а потом бросился вниз по ступенькам во двор, не забывая по пути кивать мрачным лицам и молитвенно сцепленным пальцам. Задержал его только посол октов.
Посол походил на гигантского краба. Его прямое яйцеобразное тело, размером с туловище ребенка, имело темно-синюю окраску и было усеяно крохотными зелеными наростами – то ли тонкими зубчиками, то ли толстыми волосками. Его трехсекционные конечности (четыре болтались, как ноги, а четыре вроде бы служили руками) были словно раскалены докрасна. Каждая заканчивалась небольшой двойной клешней – синего цвета, как и остальное тело. Эти Z-образные конечности выступали, несколько асимметрично, из четырех черных шпеньков – мясистых орудийных жерл, как всегда казалось Орамену.
Существо это с тыла и с боков опиралось на раму из полированного металла. Сзади к ней были приделаны более массивные конструкции, явно содержавшие средства для беззвучного парения в воздухе: во время него посол порой выделял немного странно пахнущей жидкости. Ряд трубок из другого цилиндра вел к тому, что считалось лицом, – оно располагалось в середине основного тела и было прикрыто подобием маски, через которую иногда просачивались крохотные пузырьки. Посол весь сиял, а если присмотреться внимательнее – как Орамен, – то выяснялось, что все его тело словно обволакивает тончайшая жидкая пленка, кроме разве что маленьких зеленых волосков и синих клешней. Октское посольство размещалось в прежнем бальном зале солнечного крыла дворца и было, естественно, до краев заполнено водой.
Посол с двумя октами, один чуть мельче его, другой чуть крупнее, проплыли над плитками коридора к Орамену и Фантилю, когда те достигли последнего лестничного пролета. Секретарь остановился, увидев этих трех существ. Орамен решил было не следовать его примеру, но успел передумать и услышал, как Фантиль тяжело вздохнул.
– Орамен-муж, принц, – сказал посол Киу-при-Пурле. Его голос напоминал шуршание сухих листьев или звук загорающегося гнилого дерева. – Тот, кто дал вам жизнь, породил, больше не есть, как не есть наши предки, благословенная Мантия, которые дал жизнь, породил нас. Скорбеть в горе пришло время и все другие подобные чувства терпеть. Силу которых я с вами не разделить. И все же. Долготерпение призываю я на вас. Догадываться можно. Вероятно, догадки будут иметь место. Плоды. Передачи энергии, как наследование. И это мы делить. Вы. Мы. Хотя в тесноте, в узких проходах мы не есть чувствовать хороши.
Орамен уставился на это существо, не зная, что отвечать на очевидный бред. Из собственного опыта он знал, что бормотание посла, по виду безумное, возможно, имело труднонаходимый смысл, если только поразмыслить как следует (и записать сказанное, если удастся), но сейчас для этого не было времени.
– Благодарю вас за добрые слова, – пробормотал он, кивнув, и продолжил спуск по лестнице.
Посол чуть подался назад, оставив на плитках маленькую сверкающую лужицу.
– Храни вас. Идите к тому, к чему вы направляетесь. Возьмите то, что я бы дал вам. Знание подобия. Окты – Наследники – происходят от Вуали, наследуют. Вы наследуете. И еще я соболезновать.
– Счастливо оставаться, мой господин, – сказал Фантиль послу, после чего он и Орамен поклонились, развернулись и застучали каблуками по ступенькам последнего пролета, направляясь на цокольный этаж.
В конюшенном дворе царила неразбериха – целое сборище герцогов, графов и рыцарей спорили, кто должен отправиться с принцем-регентом в недалекое путешествие, чтобы встретить тело возвращающегося короля.
Орамен держался в тени, сложив руки на груди и ожидая, когда подведут его скакуна. Он отошел назад, ступил в кучу навоза у высокой стены, досадливо чертыхнулся и затопал ногой, чтобы очистить подошву, потом попытался соскрести налипшее о стену. Навозная куча еще дымилась. Интересно, подумал Орамен, можно ли по внешнему виду и консистенции кучи определить животное? Наверное, да, решил он.
Принц поднял голову и посмотрел вверх – на небо. За светом фонарей, укрепленных на стенах конюшенного двора и освещавших его, все еще была видна тускловатая красная линия – охлаждающийся след от Пентрла. Тот зашел уже много часов назад и должен был вернуться лишь через несколько дней. Орамен посмотрел в сторону близполюса, откуда всходил Домити, однако ночь была относительно долгой, и даже до предзари этого светила оставалось еще несколько часов. Орамену показалось, что он видит сквозь тьму очертания башни Кинде-йиин; Ксилискинская располагалась ближе, но ее нижнюю часть скрывала высокая башня дворца. Однако он не был уверен. Ксилискинская. Или 213башня52 – название, данное их менторами, октами. Принц полагал, что лучше говорить «Ксилискинская».
Он снова обратил внимание на двор. Сколько знати собралось здесь! А он-то считал, что все сражаются с делдейнами. С другой стороны, его отец давно провел четкую границу между теми, кто сообщал двору изящество и мягкость нравов, и теми, кто мог участвовать в современной войне. Рекруты, великолепно-пестрые, ведомые в бой своими господами, не исчезли, но часть новой армии стала полностью профессиональной, а часть была представлена неплохо подготовленным ополчением. И командовали отныне капитаны, майоры, полковники и генералы, а не рыцари, лорды, графы и герцоги. Среди собравшихся во дворе Орамен заметил нескольких высших церковных иерархов и нескольких парламентариев, тоже отстаивавших свое право сопровождать принца. Он-то наивно представлял себе, что поедет один или с двумя-тремя сопровождающими. А оказалось, что он возглавит маленькую армию.
Орамену советовали не принимать никакого участия в сражении, которое развернулось сегодня в долине. Да у него и не было интереса к этой схватке, ведь предыдущим вечером всех категорически заверили, что сражение пройдет согласно диспозиции Верребера: до сего дня этот генерал числился среди лучших королевских стратегов. Отчасти это вызывало у принца сожаление. Всего два-три года назад его увлекли бы и очаровали машинерия войны, тщательно выверенная диспозиция, покорили бы колоссальная сложность планирования и строгая функциональность жестоких решений.
Но с тех пор он почему-то потерял интерес к военным делам. Они – эти дела – казались глубоко враждебными новой эре, которую приближали, которой помогали закрепиться. Сама война становилась старомодной, анахроничной. Неэффективная, расточительная, до крайности разрушительная, она не имела никакого отношения к сверкающему прагматическому будущему, которое предвидели величайшие умы королевства.
Только люди, подобные его отцу, могли скорбеть по прошлому. А он приветствовал будущее.
– Мой принц, – пробормотал кто-то сзади.
Орамен повернулся.
– Тоув! – воскликнул он, обнимая молодого человека. Тоув Ломма был его лучшим другом почти с младенчества. Теперь он стал армейским офицером и носил форму старого Летного Корпуса. – Ты здесь! Я думал, ты сражаешься! Как хорошо, что ты здесь!
– Последние дни меня держали в одной из башен для лиджей, вместе с эскадрильей животных. Легкая артиллерия. На случай воздушной атаки. Послушайте. – Он прикоснулся к руке Орамена. – Как это ужасно – ваш отец и Фербин. Сами звезды рыдают, Орамен. Не могу вам передать. Все наше летное звено… Так вот, знайте – мы в вашем распоряжении.
– Скорее, в распоряжении тила Лоэспа.
– Он ваш защитник, Орамен. Я уверен, он будет хорошо вам служить.
– И я уверен.
– Но ваш отец… Наш несчастный король, все наши… – Голос Тоува задрожал. Замотав головой, он отвернулся, прикусил губу и засопел.
Орамен почувствовал, что должен успокоить старого друга.
– Что ж, я думаю, он умер счастливым, – сказал принц. – В сражении, одержав победу, как и хотел. Как хотели все мы. – Он оглядел столпившихся во дворе. Соперничающие между собой аристократы, казалось, выстраиваются в некое подобие колонны, но скакуна Орамена пока что не было видно. На паровике бы получилось быстрее. – Я потрясен, – продолжил принц. Тоув по-прежнему смотрел в сторону. – Мне будет не хватать его. Ужасно не хватать. Это ясно. – Тоув снова посмотрел на него. Орамен широко улыбнулся и чуть подмигнул товарищу. – По правде говоря, я чувствую себя оглушенным животным – продолжаю идти, но глаза и мозги перекошены. Я жду, что вот-вот приду в себя. Я бы сделал это немедленно, если бы мог.
Тоув повернулся к принцу, глаза его горели.
– Я слышал, когда в войсках стало известно, что их возлюбленный король погиб, они набросились на пленных и перебили всех до одного.
– Надеюсь, что это не так, – сказал Орамен. – Отец был бы против.
– Они убили его, Орамен! Эти звери! Жаль, что меня там не было – я бы тоже отомстил за короля.
– Что ж, никого из нас там не было. Будем надеяться, что сделанное не принесет нам бесчестия.
Тоув медленно кивнул и снова ухватил Орамена за руку.
– Вы должны быть сильным, Орамен, – сказал он.
Орамен посмотрел на своего старого друга. Сильным… Таких банальностей Тоув ему еще не говорил. Смерть странно действует на людей.
– Итак, – сказал Тоув с робкой, неуверенной улыбкой, – как теперь вас называть – ваше величество? Или иначе?
– Пока еще рано… – начал было Орамен, но тут подошел один из графов и увел его. Сесть в седло ему помогали несколько герцогов.
На Ксилискской дороге, неподалеку от городка Эвингрит, кортеж, сопровождавший тело короля Нериета Хауска назад в столицу, встретился с почти столь же многолюдной процессией, возглавляемой Ораменом. Мертис тил Лоэсп (почти всю свою жизнь известный как правая рука монарха), увидев принца-регента в свете шипящих походных фонарей и медленно нарастающей зари Домити, до восхода которого оставалось еще несколько часов, спешился. Грузным шагом подойдя к скакуну принца, Лоэсп встал на одно колено посреди дорожной грязи и наклонил голову, оказавшуюся напротив стремени принца. Серебристые волосы его были встрепаны и стояли клочьями от перенесенных испытаний, искаженное скорбью лицо покрывали пороховая копоть и горячие слезы, которые все еще катились из глаз.
– Ваше высочество, наш возлюбленный господин, король, который был вашим отцом и моим другом и отцом для всего народа, возвращается к своему трону победоносным, но не живым. Мы одержали великую и разгромную победу, наши завоевания и полученные выгоды колоссальны. Только наше горе превосходит столь гигантские достижения. И превосходит так, что измерить это невозможно. Рядом с этой горькой утратой наш недавний триумф, пусть он и доставит нам яростную славу, ничтожен. Единственная причина того и другого – ваш отец. Без его несравненного руководства и настойчивого стремления к цели мы бы не одержали победы, а наша скорбь вызвана его безвременной, незаслуженной, неожиданной смертью.
И вот моя доля, которой я никогда не искал, мой великий долг – править в течение короткого промежутка между этим скорбным днем и великим днем вашей коронации. Я умоляю вас, ваше высочество, верить мне в том, что все совершаемое мной от вашего имени, мой господин, будет делаться ради вас и сарлского народа, всегда во имя МирБога. Ваш отец не принял бы меньшего, и в этом, столь важном для нас деле я смогу хоть в малой мере отплатить за честь, оказанную мне королем. Я чту вас так, как чтил его, ваше высочество, – целиком и полностью, всем моим существом, каждой моей мыслью, каждым поступком, сейчас и до тех пор, пока в этом будет состоять мой долг.
Сегодня я потерял лучшего друга, какого только можно представить, ваше высочество, истинный свет, негаснущую звезду, своим постоянным сиянием превосходившую, затмевавшую любое светило. Сарлы потеряли величайшего полководца, чье имя останется в нашей памяти до конца времен и будет звучать среди невидимых звезд громче, чем имя любого героя седой древности. Не стоит надеяться, что мы хоть отчасти достигнем его величия, и я нахожу утешение только в одном, мой господин: истинно великие остаются сильными и после смерти, и как великая звезда, угаснув, все еще испускает слабые лучи света и тепла, так и он оставил нам в наследство власть и мудрость. Из этого наследства мы будем черпать силы, своим величием оно станет усиливать наши собственные убогие старания и наши мизерные достижения, укреплять нашу волю.
Ваше высочество, если вам кажется, что я выражаюсь неизящно или без должного уважения к вашему положению и вам лично, прошу меня простить. Мои глаза слепы, уши глухи, а язык стал неискусен после всего, что случилось сегодня. Завоевать больше, чем мы считали возможным, а потом потерять куда больше этого – такое потрясло бы любого, кроме одного человека с несравненной душой, которого мы перенесли сюда, исполняя свой скорбный и страшный долг.
Тил Лоэсп замолчал. Орамен понимал, что должен сказать что-то в ответ. Последние полчаса он очень старался не обращать внимания на щебечущих герцогов вокруг себя – после того, как к нему сквозь толпу из людей и животных пробился Фантиль и предупредил, что, возможно, придется произнести речь. Даже эту краткую фразу секретарь едва успел произнести – его вместе со скакуном оттерли в сторону, туда, где было его место, по мнению знати, – среди низшего дворянства, послушно стенающих священников и парламентариев со скорбными лицами. С того самого момента Орамен пытался придумать что-нибудь подходящее. Но что он мог сказать или сделать?
Он скользнул взглядом по блестящим аристократам. Все они, судя по мрачным, почти демонстративным кивкам и бормотанию, целиком и полностью одобряли речь Мертиса тила Лоэспа. Орамен на миг повернулся в седле, чтобы взглянуть на Фантиля – тот теперь оказался еще дальше, среди дворянских отпрысков, священников и представителей неблагородных сословий. Кивками и короткими взмахами руки секретарь показывал, что принц должен сойти на землю. Орамен так и сделал.
Вокруг него уже собралась небольшая толпа из спешившихся придворных и – вероятно – жителей близлежащего городка. Они заполнили широкую дорогу и толкали друг друга, пытаясь занять удобное место на обочине. В свете приближающейся зари, под небом с бегущими облаками, было видно, как люди забираются на деревья для лучшего обзора. Принц все еще не знал, что сказать в ответной речи; ему вдруг пришла мысль, что из этой сцены можно сделать превосходное живописное полотно. Орамен взял тила Лоэспа за руку и развернул так, чтобы тот стоял рядом с ним.
– Спасибо за ваши слова и деяния, дорогой тил Лоэсп, – сказал он.
Орамен прекрасно осознавал, насколько проигрывает рядом с ним: хрупкий принц, едва выросший из детских одежек, наряженный под плащом так, словно готовится отойти ко сну, и мощный воин-победитель, еще не снявший доспехи, пестрящие щербинами – следами сражения. Тил Лоэсп был в три раза старше Орамена и выглядел почти столь же зрелым и величественным, как покойный король.
Тил Лоэсп возвышался над Ораменом, из его груди с хрипом вырывалось дыхание, все еще отдававшее кровью и гарью. На застывшем лице отражались все перипетии ожесточенного боя и читалась невыносимая скорбь. Драматизм сцены не ускользнул от принца. Ах, какую картину мог бы создать художник, особенно из старых мастеров – Дилучерр или Сордик, а может, даже и Омулдео! И почти сразу же Орамен понял, что должен сделать – украсть.
Не из картины, конечно, а из пьесы. Было немало старых трагедий с подобными сценами и подходящими для данного случая речами – их хватило бы для обращения к десятку мертвых папаш и мужественных воинов. Выбор был более устрашающим, чем сама задача, стоявшая перед Ораменом. Сейчас он вспомнит, выберет, отредактирует, осмыслит, сымпровизирует – и выйдет из положения.
– Сегодня горчайший для нас день. – Орамен возвысил голос и голову. – Будь вам по силам вернуть нашего отца, знаю, вы бы не остановились ни перед чем. Но пусть ваше усердие обратится к благу народа. Вы принесли нам одновременно печаль и радость, мой добрый тил Лоэсп, но, невзирая на все переживаемое нами горе, невзирая на то что мы надолго погрузимся в скорбь, радость от великой победы будет ярко светить нам, пока мы, неукоснительно соблюдая традицию, оплакиваем страшную потерю. И мой отец, несомненно, желал бы именно этого… Его славные деяния вызвали горячее преклонение перед ним задолго до сегодняшнего триумфа, и значительность совершенного им лишь усиливается благодаря подвигам тех, кто сражался вместе с отцом перед Ксилискинской башней.