Сказав это, Орамен несколько мгновений оглядывал собравшихся, потом попытался еще больше возвысить голос.
– Сегодня отец взял с собой одного сына, а другого – меня – оставил дома. Я потерял сразу отца и брата, а также короля и его законного наследника. Они затмевают меня в смерти, как затмевали в жизни, и Мертис тил Лоэсп, хотя ему хватает и других обязанностей, должен заменить мне обоих. Я не знаю никого, кто лучше исполнит эту миссию.
Орамен кивнул в сторону мрачноликого воина, набрал в грудь воздуха и продолжил, по-прежнему обращаясь к толпе:
– Я знаю, что моей заслуги в сегодняшней победе нет, – думаю, мои слабые еще плечи не выдержали бы такого груза. Но я горд тем, что стою с сарлским народом, что могу вместе с ним радоваться и воздавать должное совершенным подвигам. Наша обязанность – сполна отдать дань тому, кто научил нас радоваться, поощрял наше уважение к подвигам и служил для нас примером.
Раздались одобрительные возгласы, сначала разрозненные, но постепенно набиравшие силу. Орамен слышал удары мечей о щиты, латных рукавиц о нагрудники и – более современный способ одобрить пышное красноречие – громкие выстрелы: пули обратным градом полетели в небо.
Мертис тил Лоэсп, слушавший речь Орамена с непроницаемым видом, казалось, был несколько удивлен – даже встревожен – ее концовкой. Но тень на его лице (может, это было игрой неверного света походных фонарей и неясного сияния невзошедшей малой звезды?) промелькнула и мгновенно исчезла: не о чем и говорить.
– Могу я увидеть своего отца, ваше превосходительство? – спросил Орамен.
Он чувствовал, что сердце у него заколотилось в груди, а дыхание участилось, но изо всех сил пытался сохранить спокойствие и достоинство – ведь этого, похоже, ждали от него. Но если от него ждали другого – как он будет стенать и рвать на себе волосы, увидев тело отца, – то разношерстной публике пришлось бы испытать разочарование.
– Вот он, ваше высочество, – сказал тил Лоэсп, оборачиваясь и указывая на длинную телегу, запряженную тяжеловозами.
Они направились к телеге, и толпа людей (в основном вооруженных, с выражением сильного горя на лице) расступилась перед ними. Орамен увидел высокого сухопарого генерала Верребера, который сообщил им о предстоящем сражении всего день назад, и экзальтина Часка, первосвященника. Оба приветствовали принца кивком. Верребер казался старым и усталым; несмотря на высокий рост, он словно сморщился в своей помятой генеральской форме. Кивнув, генерал опустил взгляд в землю. На лице Часка, великолепного в своих богатых одеяниях поверх сверкающих доспехов, появилось что-то вроде скупой полуулыбки, будто он хотел сказать: «Смелее, не бойтесь».
Они забрались на импровизированный катафалк. Там были два священника в разодранных, как и следовало, одеяниях. Сверху на дроги лился белый едкий свет от шипящего, потрескивающего фонаря, закрепленного на шесте. Лицо отца посерело, выглядело спокойным и каким-то сосредоточенным, словно он, закрыв глаза и сжав челюсти, обдумывал какую-то крайне насущную проблему. От шеи к телу спускалось серебристое покрывало, расшитое золотом.
Орамен некоторое время смотрел на короля, потом сказал:
– При жизни деяния отца говорили сами за себя. Теперь, когда его нет, я должен стать немым, как все его незавершенные дела. – Он похлопал тила Лоэспа по руке. – Я посижу с ним, пока мы будем возвращаться в город. – Он посмотрел назад, на орудийный лафет. Мерсикор, громадный жеребец, без защитных доспехов, но в полном убранстве и с пустым седлом, был привязан сзади. – Это?.. – начал Орамен, потом демонстративно закашлялся и, прочистив горло, сказал: – Это скакун моего отца.
– Да, – подтвердил Лоэсп.
– А скакун моего брата?
– Не найден, ваше высочество.
– Пусть моего тоже привяжут к лафету – позади отцовского.
Орамен устроился у изголовья, потом, представив себе лицо Фантиля, решил, что это сочтут неуместным, и переместился к ногам. Он сидел в конце телеги, скрестив ноги и уставив глаза вниз, два мерсикора трусили сзади, и в сгущающемся тумане клубилось их дыхание. Остальную часть колонны составляло пестрое скопище людей, животных и телег: они двигались в город в молчании, нарушаемом только поскрипыванием колес, похрапыванием зверей и цоканьем копыт. Утренний туман окутывал восходящую звезду нового дня почти до самых стен Пурла, а потом медленно поднялся, словно холстина, подвешенная над городом и дворцом.
При приближении к воротам близполюса, где на памяти Орамена возникло множество маленьких фабрик и то, что называлось новым городом, временное солнце посветило немного, а потом снова исчезло за облаками.
3. Парковые руины
Хубрис Холс нашел своего господина в восьмом по счету из тех уголков, где принц, по его предположениям, мог находиться: самое подходящее и достойное место, чтобы найти кого-то или что-то. К тому же в остальных местах искать уже не имело смысла – это было бы пустым хождением в надежде на случай. Держа это в уме, Холс оставил восьмое место на вечер второго дня поисков, рассчитывая наконец-то обнаружить Фербина.
Руины напоминали миниатюрный замок на вершине невысокого утеса, нависшего над излучиной реки Фейрлы. То было пустое пространство, обнесенное стеной, причем с бойницами: ее изначально замыслили как стену-руину, чтобы улучшить вид из охотничьего домика, стоявшего чуть в глубине долины. Хубрис Холс знал, что здесь играли королевские дети, когда их отец посреди нескончаемых Войн за Единство изредка отправлялся на охоту в эти края.
Хубрис привязал своего рауэла у единственных низких ворот, и тот принялся шумно сгрызать мох со стены. Мерсикор, скакавший следом за рауэлом (Хубрис прихватил его на тот случай, если господин окажется пешим), элегантно пощипывал цветочки неподалеку. Холс предпочитал рауэлов – они были неприхотливее и трудолюбивее мерсикоров. Он мог бы взять и какое-нибудь летающее животное, если б не доверял им еще меньше. Королевские слуги, начиная с определенного ранга, должны были уметь летать. Поэтому Холс терпеливо выслушивал инструкции (и инструкторов, открыто говоривших, что столь высокая честь не подобает лицу столь низкородному), но обучение не доставляло ему удовольствия.
Наилучший результат поиски (как и много другое) давали, если ходить по земле. Величественно рассекать поднебесье – может, это и было неплохо, и уж конечно, тебе казалось, будто сверху видно все и вся. Но на самом деле ты имел отличный шанс упустить все подробности скопом, а не по одной за раз. А только последнее соотношение и подходило порядочным людям. Кроме того, действовало правило – самое непреложное и строгое правило, как давно понял Хубрис: за всеобъемлющие, сверхобобщенные суждения платить приходится тем, кто действует на земле. Этот принцип, казалось ему, применим к высоким персонам самого разного свойства, будь высота их положения буквальной или метафорической.
– Ваше высочество? – крикнул он в пустое пространство, обнесенное стеной.
Голос вернулся гулким эхом. Камни были плохо обтесаны, изнутри еще хуже, чем снаружи. Через нижний ряд бойниц (слишком широких – в настоящих крепостных стенах таких не делали) открывался приятный глазу вид на лесистые холмы. Вдалеке виднелась бледно-розовая громада Ксилискинской башни, вершина которой уходила в небеса, исчезая в облаках. Столбы дыма и клочья тумана были разбросаны там и сям, словно колоски, оставшиеся после уборки урожая, и все они прогибались под напором ветерка.
Он похромал дальше в руины. Левая нога все еще побаливала там, где тупоголовый мерсикор свалился на нее днем ранее. Хубрис был староват для таких приключений. Войдя в средний возраст, он начал элегантно округляться и приобретать благообразный вид (или отрастил брюхо и поседел, на менее снисходительный взгляд жены). У него ныл весь бок, каждое ребро, боль приходила всякий раз, когда он хотел вдохнуть поглубже или рассмеяться. Хотя особых поводов для смеха не было.
За эти дни он видел, сидя в седле, множество следов прошедшего сражения – выжженные поля и леса в проплешинах, земля, вспаханная воронками, еще горящие заросли деревьев и кустарников, почерневшие небеса, прочие пожары, только что прекратившиеся или погашенные, разоренная черная земля, курящаяся клочковатыми дымами, остатки военных машин с размотанными гусеницами – гигантские искалеченные насекомые; некоторые еще дымились. Попадались Хубрису и мертвые боевые животные – громадные, помятые, никому не нужные уоксанчи, чанселы и оссисийи и еще пара неизвестных ему видов.
Он встречал раненых солдат – те шли колоннами или ехали на телегах и в фургонах. Другие солдаты важно скакали на мерсикорах, несколько летунов на каудах описывали круги в небесах, ныряли и закладывали виражи в поисках еще живых врагов или непогребенных тел либо неслись стрелой, доставляя сообщения. Он видел инженеров, устанавливающих и ремонтирующих телеграфные столбы, трижды ему пришлось съезжать на обочину, уступая дорогу шипящим, плюющимся, извергающим черный пар авто. В таких случаях Холс успокаивающе похлопывал по шее старого рауэла, хотя тот и казался невозмутимым.
Попадались ему и многочисленные похоронные команды, копавшие могилы для несметного множества мертвых врагов. Делдейны, подумал Холс, довольно-таки похожи на обычных людей – разве что чуточку смуглее. Правда, возможно, это объяснялось трупным потемнением.
Он останавливался и заговаривал со всеми, кто, независимо от звания, был готов уделить ему время. С одной стороны, он спрашивал, не видели ли они пропавшего аристократа на белом жеребце, а с другой – был не прочь просто потрепать языком, в чем, нимало не стесняясь, и признавался. Он пожевал немного крайлового корня с пехотным капитаном, разделил трубочку унджа c сержантом из другой части и был благодарен лейтенанту-квартирмейстеру за бутылку крепкого вина. Большинство служивых, хотя и не все, с удовольствием рассказывали о сражении. Немногословны и даже мрачны были, как правило, солдаты из похоронных команд. Холс, как человек разговорчивый, услышал, естественно, немало любопытного.
– Принц? – крикнул он еще громче, и голос его эхом отдался среди грубых камней. – Ваше высочество? Вы здесь? – Он нахмурился и покачал головой под открытым венцом пустой башни. – Фербин? – прокричал он.
Он не имел права обращаться так к своему господину, но принца, казалось, все равно здесь не было, а кроме того, подобное обращение возвышало Хубриса в собственных глазах. Хубрис считал, что грубая фамильярность в адрес сильных мира сего за их спиной – одна из радостей малых мира сего. И потом, принц нередко разрешал называть себя этим именем, хотя разрешение на это делалось им только в сильном подпитии. В трезвом же виде оно не выдавалось, а потому Хубрис предпочитал не пользоваться этой привилегией.
Принца не было. Может, его вообще нигде не было, может, его убили. Что, если этот расфуфыренный остолоп по ошибке стал героем? Скажем, помчался неизвестно куда, как напуганный ребенок, вцепившись в шею своего глупого жеребца, и его пристрелили свои или чужие, – либо свалился со скалы. Хубрис слишком хорошо знал Фербина: тот мог поднять голову как раз в тот момент, когда скакун мчался под низко нависающим суком.
Хубрис вздохнул. Что ж, значит, так тому и быть. Больше искать было негде. Он мог бы до скончания века бродить по огромному полю боя, делая вид, что ищет своего пропавшего господина, заглядывать в пункты сбора раненых, посещать госпитали и морги с горами трупов, – но если МирБог с чего-то вдруг не проявит личный интерес к поискам Хубриса, он не найдет это ничтожество. Тогда придется вернуться к жене и детям на маленькое, но не менее жуткое поле боя – в квартирку внутри дворцовой пристройки.
А кому он будет нужен теперь? Он потерял принца – если смотреть неблагожелательным взглядом, а Хубрис знал, что многие так и сделают. И сколько у него шансов поступить на службу к столь же высокой персоне – с той репутацией, что неизбежно приклеится к нему после пропажи принца? Король погиб, всем заправлял тил Лоэсп – по крайней мере, до совершеннолетия юного Орамена. У Хубриса было предчувствие, что теперь многое (многое, что казалось прежде устоявшимся, удобным и приятно привычным для честных, уважаемых, работящих людей) переменится. А шансы на то, что человек, потерявший принца, улучшит свое положение, были крайне малы при любом режиме. Хубрис покачал головой. «Ну и дела», – вздохнул он про себя и повернулся, собираясь уходить.
– Хубрис? Это ты?
Он повернулся.
– Эй, – сказал он, не понимая, откуда донесся голос.
По неожиданной теплоте, разлившейся у него внутри, он вдруг, к собственному удивлению, понял, что все же питает искренние, человеческие чувства к принцу Фербину. А может, он просто обрадовался – теперь его не назовут «потерявшим принца»?
У нижней кромки одной из слишком широких бойниц во втором ряду что-то зашевелилось. Из выемки в грубой кладке, почти совсем скрытой рыжеватым плющом, вылез человек. Хубрис даже не заметил этот тайник. Выбравшись из дыры целиком, Фербин встал на карнизе окна, протер глаза и посмотрел вниз – на своего слугу.
– Хубрис! – воскликнул он громким шепотом, испуганно оглядываясь. – Это ты! Слава Богу!
– Я уже воздал ему хвалу, ваше высочество. А вы можете воздать мне за усердие в поисках.
– С тобой кто-нибудь есть? – прошептал принц.
– Только вышеназванное божество, ваше высочество, если верить самым настырным священникам.
Фербин выглядел неряшливо и, видимо, не выспался. Он снова покрутил головой:
– И больше никого?
– Старый, хотя и надежный рауэл, ваше высочество. А для вас…
– Хубрис, мне грозит страшная опасность!
Хубрис поскреб себя за ухом:
– Гмм. При всем моем уважении, ваше высочество, вы, верно, не знаете, что мы-таки победили.
– Мне это известно, Хубрис! Я не идиот!
Хубрис нахмурился, но промолчал.
– Ты абсолютно уверен, что вокруг никого нет?
Хубрис повернулся к маленькой двери, потом поднял взгляд к небесам:
– Видите ли, ваше высочество, вокруг довольно много людей. Половина Великой армии приводит в порядок окрестности или зализывает раны после великой победы. – Хубрису вдруг пришло в голову, что ему, возможно, придется взять на себя деликатную миссию – известить принца о гибели его отца. А это, конечно же, означало, что Фербин стал королем, хотя Хубрис и знал, что люди порой странно воспринимают плохие либо хорошие известия. – Но я один, ваше высочество. Не знаю, что еще вам сказать. Не лучше ли вам спуститься?
– Да! Я не могу торчать здесь вечно. – Высота была небольшой, но Фербин не стал прыгать: он развернулся и принялся осторожно спускаться на земляное основание; Хубрис вздохнул и встал рядом, чтобы помочь принцу. – Хубрис, у тебя найдется попить и поесть? Я умираю от жажды и голода!
– Вино, вода и солонина, ваше высочество, – сказал Хубрис, подставляя сцепленные ладони под ногу Фербина. – Мои седельные мешки набиты, как у маркитанта.
Фербин поставил ногу на руки слуги, едва не оцарапав его шпорой.
– Вино? А какое вино?
– Крепленое, ваше высочество. Укреплено гораздо лучше этого места.
Принц всем своим весом опустился на ладони Хубриса, и тот крякнул от боли, ставя его на землю.
– Ты в порядке? – спросил Фербин, очутившись на земле.
Вид у него был испуганный, лицо посерело от беспокойства, или потрясения, или чего-то еще. Одежда на принце перепачкалась, длинные волосы перепутались и торчали клочьями. Ко всему прочему, от него пахло дымом. Хубрис никогда еще не видел его в таком состоянии. А еще он сутулился, и Хубрис, привыкший смотреть на принца снизу вверх, теперь оказался одного с ним роста.
– Нет, ваше высочество, не совсем. Вчера в суматохе меня придавил мой жеребец.
– Конечно! Я это видел. Давай спрячемся здесь. – Фербин потащил Хубриса в сторону, где росли высокие кусты. – Хотя погоди… принеси что-нибудь поесть и попить. Если кого увидишь, не говори, что я здесь!