Остаток пути мы молчим. Едва Эмма сворачивает на парковку, на мой телефон приходит сообщение: Встретимся под трибунами?
Нет. Я опаздываю! И хотя мозг напоминает, что в этом месяце я получила два последних предупреждения, пальцы все равно печатают: ОК. Я засовываю телефон в карман и толкаю пассажирскую дверь еще до остановки машины. Сестра удивленно приподнимает брови.
– Мне нужно заскочить на футбольное поле.
Я закидываю рюкзак на плечо, не отпуская ручку двери.
– Зачем? Тебе нельзя больше опаздывать, – говорит Эмма, прищурив светло-карие глаза. Такие же, как у папы. Наряду с рыжими волосами это единственное, что у нас с ней общее. Сестра высокая и худая, а я маленькая и с пышными формами. У нее прямые волосы до плеч, у меня длинные и вьющиеся. На солнце она покрывается веснушками, а я – ровным загаром. Однако сейчас, в феврале, у обеих бледная кожа; я чувствую, как невольно краснею, и опускаю голову.
– Э-э… насчет домашнего задания…
Джулс выходит из машины и хихикает.
– Теперь это так называется?
Я разворачиваюсь на каблуках и поспешно ретируюсь, спиной чувствуя осуждающий взгляд сестры – словно тяжелая накидка повисла на плечах. Эмма всегда считалась серьезнее меня. Мы были с ней так близки, что даже приучились вести разговоры без слов. Мама в шутку называла нас телепатками. Мы знали друг друга настолько хорошо, что могли читать мысли по выражению лица.
Несмотря на разницу в возрасте, с Оуэном мы тоже были близки. Папа часто называл нас троих «Амиго». На всех детских фото Амиго позировали одинаково: Оуэн в центре, а мы с Эммой по бокам от него, сцепив руки и широко улыбаясь. Как неразлучная троица! Тогда я верила, что мы и правда неразлучны. В голову не приходило, что только папа был связующим звеном.
Мы начали отдаляться друг от друга постепенно, и поначалу я ничего не заметила. Первой откололась Эмма, зарывшись с головой в учебу. «У нее свой способ переживать», – говорила мама, и я не трогала сестру, хотя мне-то хотелось переживать вместе! Пришлось искать замену – удариться в общественные дела и проводить больше времени вне дома, особенно когда мной начали интересоваться молодые люди, в то время как Оуэн нашел утешение в видеоиграх и ушел в мир фантазий. На фото с прошлого Рождества мы стоим втроем под елкой с натянутыми улыбками, выстроившись по росту и вытянув руки по швам. Представляю, как огорчился бы папа.
А еще больше он огорчился бы, узнав, что случилось после, на вечеринке у Джулс. Вести себя со старшей сестрой как чужой человек – одно дело, а натворить то, что натворила я… совсем другое. И если раньше я чувствовала тягостное одиночество, когда думала об Эмме, то теперь лишь вину. А еще облегчение – от того, что она больше не способна читать мои мысли по лицу.
– Привет! – Погрузившись в размышления, я не замечаю, что иду прямо навстречу столбу – еще немного, и могла бы лоб расшибить, но меня вовремя останавливают. А затем хватают и резко тянут вперед, так что телефон вываливается из кармана и с глухим стуком падает в траву.
– Черт… – начинаю я.
Брэндон Уэбер впивается губами в мои и не дает произнести больше ни слова. Я двигаю плечами из стороны в сторону, пока рюкзак не оказывается на земле рядом с телефоном. Брэндон выдергивает мою блузку из-под пояса юбки, и поскольку на сто процентов ясно, зачем мы встретились, я в процессе помогаю ему.
Брэндон скользит ладонями вверх по моей обнаженной коже и забирается под бюстгальтер.
– Ты такая сексуальная…
Он тоже. Брэндон – куортербек футбольной команды; газетенка «Бэйвью блейд» любит называть его «новый Купер Клей». Играет достаточно сильно, и колледжи уже положили на него глаз. Однако, по-моему, сравнение неуместное. Во-первых, Купер – игрок более высокого уровня, а во-вторых, парень что надо. А Брэндон, по правде говоря, тот еще типчик.
Хотя целоваться умеет. Стоит ему прижать меня к столбу, как все напряжение исчезает и по телу от предвкушения удовольствия пробегают искры. Я обнимаю его за шею одной рукой, пытаясь заставить наклониться ближе ко мне, а другой тереблю ремень джинсов. Но тут нога на что-то наталкивается, и рингтон текстового сообщения возвращает меня к реальности.
– Мой телефон… – Я отстраняюсь от Брэндона. – Мы его сейчас раздавим.
– Я тебе новый куплю. – Он касается языком моего уха, что мне категорически не нравится. И почему парни вбили себе в голову, что это возбуждает? Я начинаю вырываться; Брэндон нехотя отпускает меня. Тут и из его кармана раздается позвякивание, и я замечаю, что джинсы моего бойфренда выпячиваются спереди. Я поднимаю телефон, с усмешкой спрашивая:
– Это сообщение или ты так рад меня видеть? – Затем снимаю блокировку экрана… и воздух выходит у меня из легких. – Это что, шутка? Опять?
– Ты о чем? – Брэндон лезет в карман.
– Сообщение с неизвестного номера. И знаешь, что пишут? – Я читаю с выражением: – «Вы тоже соскучились по блогу Саймона «Про Это»? Как я вас понимаю! Начнем новую игру?» Не могу поверить, чтобы кто-то запустил эту хрень после предупреждения директора Гупты!
Брэндон пробегает глазами по экрану своего телефона.
– У меня то же самое. Видишь ссылку?
– Ага. Не открывай! Вдруг там вирус или…
– Поздно, – смеется Брэндон. Он читает, прищурившись, а я рассматриваю его, глядя снизу вверх: рост больше шести футов, русые волосы, глаза голубые с зеленоватым отливом, а губы… м-м… настолько полные, что за них любая девушка убить может. Он фантастически красив, кажется – возьмет и исчезнет в любой момент, улетит с дуновением ветра… И он знает об этом, как никто другой. – Ни фига себе, тут целый трактат.
– Дай взгляну. – Я выхватываю у него телефон. На своем я эту ссылку открывать не намерена. Поворачиваю экран от солнца, чтобы лучше разглядеть. Вебсайт – убогая копия «Про Это», с похожим логотипом. Ниже большой текст:
Внимание, «Бэйвью-Хай»! Сначала я объясню вам правила. Наша игра называется «Правда или Вызов». Я отправляю приглашение одному из вас – и если это ты, НИКОМУ не рассказывай! В игре должен быть элемент неожиданности. Не надо спойлерить – это меня огорчает. А когда я огорчаюсь, добра не ждите. Итак, у тебя есть 24 часа, чтобы сделать выбор. Если ты выбираешь Правду, я раскрываю один из твоих секретов. Если принимаешь Вызов, я даю тебе задание. В любом случае мы немного развлечемся и внесем разнообразие в наше унылое существование.
Брэндон приглаживает свои шикарные густые волосы.
– Твое, может, и унылое. А за нас не решай, лузер.
Я хмурюсь.
– Как думаешь, он разослал это каждому? Все будут молчать, если не хотят лишиться телефонов. – Прошлой осенью директор Гупта прикрыла последний сайт-двойник и объявила, что отныне вводится политика нулевой толерантности: если она увидит хоть один намек на очередной блог «Про Это», навсегда запретит пользование телефонами в школе. И любой, кто попадется, будет исключен.
С того момента мы стали образцовыми гражданами – по крайней мере, больше не распространяем сплетни в онлайне. Ведь никто и помыслить не может, как обойтись в школе без телефона хотя бы один день – не говоря уж про годы!
– Да наплевать. Этим секретам сто лет в обед, – небрежно бросает Брэндон и кладет трубку в карман. Затем обнимает меня за талию и привлекает к себе. – Так на чем мы остановились?
Ответить я не успеваю. Мой телефон, прижатый к груди Брэндона, издает рингтон. Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на экран. Снова сообщение от неизвестного абонента. Хотя из кармана Брэндона не доносится ни звука.
Фиби Лоутон, ты первая! Выбор за тобой: или я раскрываю Правду, или ты принимаешь Вызов.
Глава 3. Нокс
Среда, 19 февраля
Я смотрю на стойки с одеждой в отделе распродаж с экзистенциальным ужасом. Ненавижу торговые центры. Слишком светло, слишком шумно, слишком много никому не нужного барахла. Когда приходится здесь бывать, я начинаю думать, что культура потребления есть не что иное, как затяжное помрачение рассудка, убивающее планету, и вообще все мы рано или поздно умрем. А пока что залпом допиваю свой кофе со льдом за шесть долларов, потому что я и сам добровольный участник этого фарса, и как раз подходит моя очередь.
– С вас сорок два шестьдесят, молодой человек, – говорит женщина за кассой.
Я покупаю новый кошелек для мамы. Надеюсь, ей понравится. Потому что хотя я и получил исчерпывающие письменные указания, но так и не могу понять, чем эта вещица отличается от десятка других подобных черных кошельков. Я слишком долго выбирал. и теперь опаздываю на работу.
Впрочем, наверное, это не имеет значения, поскольку я работаю в качестве стажера у Эли Кляйнфельтера бесплатно. По правде говоря, Эли меня обычно и вовсе не замечает. Тем не менее я ускоряю шаг. За зданием молла тротуар постепенно сужается и, наконец, совсем сходит на нет. Я воровато озираюсь по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, и подхожу ближе к хилому забору из металлической сетки, окружающему заброшенную стройплощадку.
Здесь планировали возвести новый подземный гараж, для чего потребовалось частично срыть холм позади молла, но фирма-подрядчик обанкротилась вскоре после начала работ. Несколько других строительных компаний, включая фирму моего отца, претендуют на то, чтобы перехватить подряд. А пока недострой перекрывает путь от молла к «Бэйвью-центру», и люди вынуждены огибать здание и в обход добираться до главной улицы, а это занимает в десять раз больше времени.
Впрочем, никому не возбраняется последовать моему примеру.
Я пролезаю через огромную дыру в заборе, миную ряд оранжево-белых цилиндров ограждения и вот уже смотрю сверху вниз на частично построенный гараж и то, что должно было стать его крышей. Временным покрытием служит плотный тарпаулин, и лишь с одной стороны гаража сделан настил из досок, к которому приставлены металлические лестницы, ведущие к еще не срытой части холма.
Не знаю, кому в «Бэйвью-Хай» первому пришла в голову светлая мысль совершить прыжок на настил с высоты в пять футов, но теперь короткий путь от молла в центр известен всем. Я прекрасно понимаю, что отец убил бы меня за такое. Однако сейчас его здесь нет. А если бы даже и был, разницы никакой. Он обращает на меня не больше внимания, чем Эли Кляйнфельтер. Так что я крепко обхватываю один из цилиндров и смотрю вниз.
Не то чтобы я боюсь высоты. Скорее предпочитаю чувствовать под ногами надежную опору. Прошлым летом я играл Питера Пэна в театрализованном представлении и не на шутку перепугался, когда потребовалось кружить над сценой на перекинутом через блок канате. Тогда меня едва смогли поднять на два фута. «Ты не летаешь, Нокс, ты в лучшем случае перебираешь ногами», – ворчал режиссер всякий раз, когда я прошмыгивал мимо.
Не отрицаю, я боюсь высоты. Но пытаюсь преодолеть себя. Смотрю на доски, и кажется, что до них футов двадцать. Может, кто-то опустил крышу пониже?
– Сегодня замечательный день, чтобы умереть. Для любого, кроме меня, – шепчу я слова прославленного охотника за сокровищами Дакса Рипера из «Баунти уорс». Да уж, единственный способ добавить пафоса своему жалкому мандражу – это цитировать персонажа видеоигры.
Нет, не могу. На настоящий прыжок я не отважусь. Сажусь на край, зажмуриваю глаза, отталкиваюсь и трусливо соскальзываю вниз. Приземление выходит крайне неуклюжим. Я спотыкаюсь о неровный настил и чуть не падаю. Спортсмен из меня неважный.
Ковыляю к лестницам и спускаюсь вниз. Ступени угрожающе лязгают под каждым моим шагом. И лишь почувствовав под ногами твердую землю, я с облегчением выдыхаю. Осталось пройти вдоль склона холма к забору, через который раньше приходилось перелезать, пока кто-то не догадался сделать пролом. Протиснувшись в узкую щель, я попадаю в небольшой скверик. Автобус номер одиннадцать уже стоит напротив мэрии с работающим мотором. Я рысью перебегаю улицу и успеваю запрыгнуть в него в последний момент.
Уф, целую минуту сэкономил! Может, все-таки успею на работу вовремя. Я оплачиваю проезд, сажусь на одно из последних свободных мест и достаю из кармана телефон.
В этот момент рядом кто-то фыркает:
– У вас теперь эти штуки прямо из рук растут, что ли? Мой внук такой же. В прошлый раз обедали вместе, я ему говорю – положи ты свою игрушку, хоть поешь спокойно. А он как завопит – можно было подумать, я над ним издеваюсь, причем с особой жестокостью!
Я оборачиваюсь и вижу пару выцветших голубых глаз за бифокальными стеклами. Ну вот, опять! Как всегда: сто́ит в любом общественном месте какой-нибудь старухе оказаться рядом, так она немедленно заводит со мной разговор. Мейв даже название придумала: «Фактор приятного молодого человека». «У тебя лицо соответствующее. Они считают, что ты не в состоянии нагрубить».
А я окрестил это «проклятием Нокса Майерса»: для бабушек старше восьмидесяти неотразимый, для девушек моего возраста невидимый. Когда мы смотрели в кафе «Контиго» открытие сезона в Фуллертоне, Фиби Лоутон буквально споткнулась об меня, бросившись к явившемуся прямо перед закрытием Брэндону Уэберу.
Я продолжаю копаться в телефоне, притворяясь, будто ничего не слышу. Брэндон обычно поступает именно так. «Что сделал бы Брэндон» – еще одна жуткая мантра на всю мою оставшуюся жизнь, потому что Брэндон – паразит, пустое место, который прет по жизни благодаря своим красивым волосам, идеальным чертам лица и умению лихо подавать крученый мяч. Вот он добьется всего, чего хочет, и никогда не позволит старухам в автобусе втягивать себя в разговоры на щекотливые темы.
Ладно. Избирательная потеря слуха на ближайшие пятнадцать минут – вот что меня спасет. Однако неожиданно для себя я заявляю:
– Этому явлению уже и название подобрали. Номофобия. Страх остаться без телефона.
– Неужели? – переспрашивает старуха.
Что ж, я опять это сделал. И врата разверзаются. За недолгую поездку я узнаю все о шести внуках старушенции и подробностях ее операции по замене тазобедренного сустава. И только выйдя из автобуса в квартале от офиса Эли, заглядываю наконец в телефон, чтобы получить самую насущную на текущий момент информацию – то есть проверить, не появилось ли новое сообщение от инкогнито, который вчера разослал всем правила игры «Правда или Вызов».
По правде говоря, глаза б мои на них не смотрели. И наверное, все в «Бэйвью-Хай» со мной согласятся. Но что делать? Мы патологически очарованы подобными вещами. После того что случилось с Саймоном, нездоровое любопытство внедрилось в наше коллективное ДНК. Вот и вчера вечером на репетиции – вместо того чтобы определяться с трактовкой ролей, мы отвлекались, стараясь вычислить инкогнито.
Хотя все это вполне может оказаться шуткой. В четыре часа, когда я толкаю дверь здания, в котором находится офис «Пока Не Будет Доказано», срок отправки ответа первого игрока, кем бы он ни был, давно истек, однако последний эпигон Саймона хранит молчание.
Я прохожу мимо кафе в вестибюле и на лифте поднимаюсь на третий этаж. «Пока Не Будет Доказано» располагается в дальнем конце узкого коридора, рядом со входом в клинику восстановления волос, которая воняет химией на весь холл. Оттуда как раз выходит соответствующий субъект – по лысине хаотично раскиданы жидкие пучки волос – и проскальзывает мимо, опустив взгляд, будто его застукали за покупкой порно.
Я распахиваю дверь в офис и попадаю в гудящий улей – слишком много людей работают в небольшом помещении, и все они говорят одновременно.
– Сколько приговоров вынесено?
– Нам известно о двенадцати, скорее всего больше.
– Кто-нибудь перезвонил на Седьмой канал?
– Через полтора года освободили, а затем снова взяли.
– Нокс! – Ко мне подлетает Сандип Гхаи, выпускник Гарварда, работающий у Эли с прошлой осени. В руках у него целая кипа красных папок – только нос торчит. – На ловца и зверь! Нужно заполнить и подготовить к отправке сорок писем для работодателей. Сегодня. Образец в верхней папке, список адресов там же. Успеешь к пятичасовой почте?
– Сорок? – Я принимаю у него кипу, округлив глаза. «Пока Не Будет Доказано» не только защищает тех, кого Эли и его сотрудники посчитали несправедливо обвиненными, им еще и помогают найти работу после освобождения. Время от времени мне приходится рассылать массу резюме и сопроводительных писем, рассказывающих о том, какую пользу бизнесу принесет наем реабилитантов, как их называет Эли. Впрочем, хорошо, если за неделю хоть одна местная фирма заинтересуется. – А почему так много?