Я похлопал по висевшей у меня на плече сумке.
– Конечно.
– Ты сделал сотни фотографий травы, воды в Глубоком ручье, качелей, горки, деревьев и железнодорожных рельсов. Мы немного говорили о твоих родителях и довольно много о моих, а еще о Пресли, ее клонах, о футболе, о наших мечтах про университеты и о том, где мы хотим быть через пять лет. Каков наш сегодняшний план? – спросила она.
Я широко улыбнулся.
– Ты.
– Я?
– Собирается дождь. Я подумал, мы останемся в доме.
– Здесь? – спросила Кэтрин.
Я встал и протянул ей руку. Если ждать, пока это сделает она, я рискую остаться ни с чем.
– Идем со мной.
– Что? Хочешь сделать пару снимков? Вообще-то я не люблю, когда меня фотографируют.
Она не взяла меня за руку, так что я сжал кулак и сунул его в карман, надеясь, что не умру от смущения.
– Сегодня никаких фотографий. Я хотел кое-что тебе показать.
– Что именно?
– Самую прекрасную вещь, которую я когда-либо запечатлял на камеру.
Кэтрин вышла за ворота вслед за мной, и мы пошли по улице к дому моих тети и дяди. Сегодня мы впервые пошли куда-то в приличном виде, не взмокнув от пота.
В доме тети Ли пахло свежей краской и дешевым освежителем воздуха. Свежие следы от пылесоса на ковре рассказывали короткую историю занятой домохозяйки, не обремененной детьми. Нарисованный на стене плющ и плед на диване царили в интерьере еще с 1991 года, но тетя Ли гордилась своим домом и тратила несколько часов в день на поддержание идеальной чистоты.
Кэтрин потянулась к висящей на стене картине, изображавшей индианку: женщину с длинными темными волосами, в которые было воткнуто перо. Она остановилась, когда ее пальцы почти коснулись холста.
– Ты это хотел мне показать?
– Картина красивая, но я привел тебя сюда не ради нее.
– Она такая… грациозная. И такая потерянная. Не просто красивая, а… глядя на нее, хочется плакать.
Я улыбнулся, наблюдая, как Кэтрин благоговейно взирает на картину.
– Это моя мать.
– Твоя мать? Она просто потрясающая.
– Тетя Ли ее нарисовала.
– Ух ты, – протянула Кэтрин, рассматривая висящие на стене картины, написанные одной и той же рукой. Пейзажи и люди – все казалось настоящим, словно ветер вот-вот шевельнет нарисованную траву или темные пряди волос, ниспадающие на бронзовые плечи. – Это все ее работы?
Я кивнул.
В пустой комнате работал висевший высоко на стене плоский телевизор. Передавали новости.
– Твоя тетя на работе? – спросила Кэтрин.
– Она оставляет телевизор включенным, когда уходит. Говорит, так потенциальные грабители подумают, что в доме кто-то есть.
– Какие грабители? – спросила Кэтрин.
Я пожал плечами.
– Понятия не имею. Наверное, любые.
Мы прошли мимо телевизора по темному коридору и оказались перед коричневой дверью с медной ручкой. Я открыл дверь. Изнутри пахнуло едва уловимым душком плесени, и Кэтрин помрачнела.
– Что там, внизу? – спросила она, вглядываясь в темноту.
– Моя комната.
Раздался дробный перестук – что-то стучало по крыше. Я обернулся, посмотрел в окно и увидел, что на траву падают и подскакивают градины размером с горошину. С каждым мгновением градины становились все крупнее, и вот на землю упал кусочек льда размером с половину долларовой банкноты, расколовшись на несколько частей. Все это длилось несколько секунд, а потом град прекратился, словно все это мне померещилось.
Кэтрин снова повернулась к темному дверному проему. Мне показалось, она страшно нервничает.
– Ты спишь там, внизу?
– По большей части. Хочешь посмотреть?
Она сглотнула.
– Иди ты первым.
Я фыркнул.
– Трусишка.
Громко топая, я спустился по лестнице и на ощупь нашел шнурок. Дернув за него, можно было включить единственную в подвале лампочку, висевшую под потолком.
– Эллиотт? – позвала оставшаяся в коридоре Кэтрин.
От звука ее голоса, вдруг ставшего очень высоким и нервным, у меня внутри что-то щелкнуло. Мне хотелось лишь одного: чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.
– Подожди секунду, сейчас я включу свет.
Выключатель щелкнул, и висевшая под потолком лампочка осветила подвал.
Кэтрин медленно спустилась по лестнице и оглядела большой зеленый ковер, лежавший на бетонном полу.
– Он уродский, но это лучше, чем, встав с кровати поутру, наступать на холодный пол, – пояснил я.
Кэтрин медленно поворачивалась на месте, рассматривая двухместный диванчик, телевизор, письменный стол, стоящий на нем компьютер и свернутый матрас, на котором я спал.
– А где твоя кровать? – спросила она наконец.
Я указал на матрас.
– На ночь я его раскладываю.
– Он выглядит недостаточно длинным.
– Он и впрямь коротковат, – просто ответил я, доставая из сумки фотоаппарат и доставая из него карту памяти. Я присел на пластиковый стул, который дядя Джон купил специально, чтобы мне было на чем сидеть перед компьютером (раньше он стоял на столе, который тетя Ли нашла на обочине дороги), и вставил крошечный пластиковый квадратик в разъем.
– Эллиотт?
– Мне только нужно выгрузить новое.
Я несколько раз щелкнул мышкой, а потом вдруг раздался отдаленный пронзительный вой. Я замер.
– Что это?
– Это сирена, предупреждающая о торнадо? – проговорил я.
Затем я вскочил, схватил Кэтрин за руку и потащил к лестнице. Звук шел из телевизора. На экране метеоролог стоял перед картой, густо расцвеченной зелеными и красными точками. Во всем штате было объявлено штормовое предупреждение, буря должна была обрушиться на нас с минуты на минуту.
– Эллиотт, – сказала Кэтрин, крепче сжимая мою руку, – мне лучше пойти домой, пока не разразился шторм.
Небо за окном чернело на глазах.
– Не думаю, что это хорошая идея. Лучше тебе переждать непогоду здесь.
Маленькая карта Оклахомы, разделенная на районы, притулилась в правой верхней части плоского экрана и светилась, как рождественская елка. В нижней части экрана бегущая строка анонсировала названия одного города за другим.
Метеоролог тыкал указкой в наш район и произносил слова вроде «угроза внезапного наводнения» и «немедленно принять меры предосторожности».
Мы разом повернулись к окну и увидели, как невидимая сила гнет деревья и срывает с них листья. Полыхнула молния, и на миг наши тени появились на стене напротив окна, точно между двумя мягкими кожаными креслами. Над Дубовым ручьем грянул раскат грома, и снова пошел град. По крыше застучал дождь, канавы вдоль дома мгновенно наполнились водой, и она начала выплескиваться на газон. Улицы превратились в бушующие реки, по ним будто мчались потоки кипящего шоколадного молока, и вскоре переполненные водостоки начали извергать воду обратно на мостовую.
Метеоролог умолял зрителей воздержаться от поездок на машинах во время дождя. За окном завывал ветер, по стеклу лупили дождевые капли.
– Мой папа сейчас снаружи, возможно, он ведет машину. Можно одолжить твой телефон? – попросила Кэтрин.
Я протянул ей свой мобильный, предварительно разблокировав его. Кэтрин нахмурилась: вместо ответа в телефоне ее отца включилась голосовая почта.
– Папа? Это Кэтрин. Звоню с телефона Эллиотта. Я в его доме, в безопасности. Позвони мне, когда сможешь, чтобы я знала, что с тобой все в порядке. Номер Эллиотта, – она посмотрела на меня, и я одними губами стал произносить цифры. – Три, шесть, три, пять, один, восемь, пять. Перезвони мне, хорошо? Я волнуюсь. Люблю тебя.
Она вернула мне телефон, и я запихнул его в карман.
Кэтрин вцепилась в мою рубашку и прижалась щекой к моему плечу. Я ощутил себя супергероем.
Она посмотрела на меня снизу вверх, и мой взгляд упал на ее губы. Нижняя была полнее верхней, и на долю секунды я представил, что наклоняюсь и целую ее.
Кэтрин закрыла глаза, и я тоже зажмурился, но прежде чем я успел ее поцеловать, она прошептала:
– Эллиотт?
– Да? – ответил я, замирая.
Даже с закрытыми глазами я видел, как вспышки молний за окном озаряют весь дом; после каждого удара молнии раздавался громовой раскат. Кэтрин крепко меня обняла.
Я держал ее в объятиях, и вскоре она расслабилась, хихикнула и отстранилась. Щеки ее пылали.
– Извини.
– За что?
– За то, что тебе приходится быть здесь, со мной.
Я улыбнулся.
– Где же еще мне быть?
Мы смотрели, как град сменяется дождем и как его струи изливаются на траву. Ветер заставлял деревья склоняться перед штормом. Первый оглушительный щелчок застал меня врасплох. Когда упало первое дерево, Кэтрин ахнула.
– Скоро все закончится, – заверил я, обнимая ее за плечи. Еще никогда в жизни я не был так благодарен буре.
– Может, нам лучше спуститься в подвал? – спросила Кэтрин.
– Можем спуститься, если так тебе будет спокойнее.
Кэтрин уставилась на дверь, ведущую в подвал.
– А может, и не стоит.
Я засмеялся.
– Что смешного?
– Мне показалось, что в подвале тебе будет не по себе.
– Дело не в том, что я… – она стояла рядом со мной, держась за мою рубашку и прижимаясь щекой к моему плечу. – Я скажу, как есть. Ты мне нравишься.
Я склонил голову набок, уткнулся подбородком ей в макушку. Волосы Кэтрин пахли шампунем и потом. Чистым потом. В данную минуту это был мой любимый запах.
– Ты мне тоже нравишься, – не поворачивая головы, я сказал это, глядя прямо перед собой. – Ты именно такая, как я думал.
– Что ты имеешь в виду?
Снова зарядил град, на этот раз он лупил прямо по окнам гостиной тети Ли. Одно стекло треснуло, и я сделал шаг назад, отступая от Кэтрин. Яркая вспышка озарила улицу, и над домом гром прогремел так, словно выстрелили из пушки.
– Эллиотт? – проговорила Кэтрин дрожащим от страха голосом.
– С тобой ничего не случится, обещаю. Я этого не позволю, – заявил я.
Мы смотрели, как ветер треплет деревья на улице.
– Хочешь сейчас быть там, снаружи, да? Фотографировать? – спросила Кэтрин.
– Для этого у меня нет нормальной камеры. Но однажды – возможно.
– Тебе нужно работать на Национальное географическое общество или что-то в этом духе.
– Таков план. Нужно посмотреть весь мир, – я повернулся и посмотрел на Кэтрин. – Ты еще не передумала? Все равно, закончив школу, ты уедешь отсюда. Почему бы не поехать вместе со мной?
В первый раз я предложил ей это, когда мы только познакомились. На лице Кэтрин появилась широкая улыбка.
– Ты опять спрашиваешь меня об этом?
– Буду спрашивать столько, сколько придется.
– Знаешь, после того, как мы столько времени провели вместе, мысль о том, чтобы путешествовать вместе с тобой, прельщает меня куда больше, чем перспектива остаться дома.
– Ну и? Ты в деле? – спросил я.
– Я в деле.
– Обещаешь?
Кэтрин кивнула, и я не смог сдержать глупую улыбку.
Град вдруг прекратился, а потом и ветер начал стихать. Улыбка Кэтрин померкла.
– Что случилось?
– Наверное, мне лучше пойти домой.
– Ох. Да, конечно. Я тебя провожу.
Кэтрин вдруг схватила меня за плечи, привстала на цыпочки и поцеловала в уголок рта. Все произошло так быстро, что я даже не успел насладиться моментом. Раз! – и все уже закончилось. В ту секунду я мог бы взобраться на гору, обежать вокруг земного шара или переплыть океан. Если Кэтрин Кэлхун решила меня поцеловать, то все невозможное становилось возможным.
Солнце едва-едва начало выглядывать из-за облаков, тьма уползала к другому городу. На улицу один за другим выходили соседи, посмотреть, насколько велик ущерб. Если не считать нескольких разбитых окон, оборванных проводов, поваленных деревьев и сломанных ветвей, дома почти не пострадали. Зеленые листья устилали Джунипер-стрит ярким ковром, вдоль обочин бежали потоки грязной воды, медленно утекая в сливоприемный колодец, расположенный в конце улицы.
Мы с Кэтрин одновременно заметили, что подъездная дорожка перед ее домом пуста. Я открыл калитку и прошел следом за ней по дорожке к ее дому. Мы поднялись на веранду и сели на качели.
– Я подожду вместе с тобой, пока твои родители не вернутся, – сказал я.
– Спасибо.
Кэтрин взяла меня за руку, а я стал отталкиваться от пола, раскачивая качели. Я отчаянно желал, чтобы этот день, лучший в моей жизни, никогда не кончался.
Глава четвертая
Кэтрин
Остаток лета пролетел очень быстро, дни были заполнены стуком пневматических молотков – рабочие разных строительных компаний чинили крыши домов. Мы с Эллиоттом проводили много времени, сидя в тени деревьев и фотографируя берега Глубокого ручья, но он больше не приглашал меня к себе домой. Каждый день я боролась с желанием попросить его показать мне фотографии в его подвале, но моя гордость неизменно пересиливала любопытство.
Мы смотрели салют на четвертое июля, удобно устроившись на раскладных стульях за бейсбольным полем, и часто устраивали пикники, во время которых делились друг с другом бутербродами и болтали о всяких пустяках, как будто это лето никогда не закончится.
В последнюю субботу июля мы, казалось, исчерпали все темы для разговора. Каждое утро Эллиотт приходил к девяти утра, садился на качели и смиренно ждал, когда я выйду, но в последнюю неделю он стал каким-то мрачным.
– Твой парень снова сидит на качелях, – сказал папа, поправляя галстук.
– Он не мой.
Отец вытащил носовой платок и вытер пот со лба. Отсутствие работы стало для него нелегким испытанием. Он похудел и в последнее время плохо спал.
– Разве? Кстати, куда подевался Оуэн?
– Я несколько раз останавливалась перед его домом. Мне больше нравится гулять на воздухе, чем смотреть, как он играет в компьютерные игры.
– Ты хотела сказать «гулять вместе с Эллиоттом», – заметил папа с хитрой улыбкой.
– Ты завтракал?
Отец покачал головой.
– Нет времени на еду.
– Ты должен лучше заботиться о себе, – заметила я, нежно беря его за руку. Я поправила его галстук и похлопала папу по плечу. Его рубашка уже пропиталась потом. – Папочка.
Он поцеловал меня в лоб.
– Я в полном порядке, принцесса. Не волнуйся ты так. Тебе пора идти, а то опоздаешь на свидание у ручья. Или на свидание в парке? Куда вы идете сегодня?
– В парк. И это не свидание.
– Он тебе нравится?
– Не в этом смысле.
Отец улыбнулся.
– Ты могла бы меня одурачить, но Эллиотту меня не обмануть. Папы разбираются в таких вещах.
– Или выдумывают то, чего нет, – парировала я, открывая дверь.
– Люблю тебя, Кэтрин.
– А я тебя еще больше.
Я вышла на крыльцо и улыбнулась при виде Эллиотта: он качался на качелях. Сегодня на нем были рубашка в тонкую полоску и шорты цвета хаки, а неизменный фотоаппарат висел на шее на ремешке.
– Готова? – спросил Эллиотт. – Я подумал, что для начала стоит завернуть в кафе у «Браума», перехватить печенья и сока.
– Конечно, – согласилась я.
Мы прошли несколько кварталов, добрались до кафе, ставшего в последнее время одним из наших любимых мест, и сели за столик, который сделали своим. Эллиотт молчал. Он всю последнюю неделю ходил как в воду опущенный, только кивал и вставлял односложные реплики в мой монолог. Вид у него был такой, словно мыслями он сейчас находился за тысячи миль отсюда.
Выйдя из кафе, мы зашагали к центру города, никуда конкретно не направляясь. Последние два месяца мы постоянно куда-то шли, потому что на ходу не обязательно разговаривать, зато можно проводить время вместе.
Когда мы вернулись к моему дому, чтобы сделать бутерброды, солнце сияло высоко в небе. Обед-пикник стал нашим ритуалом, и мы по очереди подыскивали подходящее место. Сегодня выбирал Эллиотт, и он предпочел парк и полянку под нашим любимым деревом.
Мы молча расстелили на траве лоскутное одеяло, сшитое мамочкой. Эллиотт развернул свою индейку с сыром, поглядывая на еду так, словно один ее вид его оскорбляет. Мне пришло в голову, что причина его недовольства – это я, и все же каждую минуту этого лета я не могла назвать иначе, как идеальной.