Брат смотрит на меня, затем отводит глаза и берет меня за руку.
– Я не знаю. Но я не умер, и я не позволю тебе сойти с ума, Калла. Ни за что не рассказывай маме и папе о том, что ты видела. Ты можешь говорить об этом только со мной.
Я согласно киваю, потому что в его словах есть определенная доля мудрости. Они ни за что, ни за что не должны узнать об этом.
– Только ты и я, Калла, – торжественно заявляет он, и так как он мой брат, я понимаю, что он прав.
– Ты и я, – шепчу в ответ.
Он улыбается.
– Давай уже наконец дойдем с Дэром до пляжа, пока мама не обнаружила, что ты сбежала.
– Почему вообще я должна столько времени проводить в постели? – ворчливо огрызаюсь я, пока мы втроем быстро следуем вниз по каменистой тропе к песчаной насыпи берега.
Финн лишь пожимает плечами в ответ.
– Не знаю. Они просто хотят, чтобы ты отдохнула. Это поможет тебе прийти в себя.
А я хочу прийти в себя. Уж это я знаю наверняка.
Поэтому, когда немногим позже нас находит мама, взволнованная тем, что меня нет в кровати, мне остается лишь смиренно следовать за ней. По ступенькам я поднимаюсь в свою комнату и подхожу к окну, чтобы понаблюдать за Финном и Дэром.
Они строят крепость из горстки веток, смеются, бегают друг за другом, уже позабыв о том, что меня больше нет с ними, их лица сияют.
Я должна была играть там вместе с ними.
Я ничего не могу поделать с волной негодования, закипающей внутри меня, берущей начало в области пяток, разливающейся по всему телу, бегущей к пальцам рук и к самому сердцу. Я тоже должна была играть и бегать вместе с ними. Но уж точно не быть в заточении здесь, в этой спальне. Мой новоиспеченный сводный двоюродный брат не должен был занимать мое место в игре с Финном.
На его месте должна была быть я.
– Калла, моя любимая девочка, – бормочет мама, возвращаясь в мою комнату, в одной руке у нее стакан яблочного сока, а в другой – горстка таблеток: все они разных цветов и выглядят как драгоценные камушки, но на вкус оказываются хуже куска грязи, – послушай меня, пожалуйста. Тебе нужно отдохнуть, чтобы пойти на поправку. Ты мне веришь?
Я киваю, потому что она моя мама, и, конечно же, я должна ей верить. Что за странный вопрос? Я поворачиваюсь к ней и послушно протягиваю обе руки, в которые она высыпает таблетки. Моя милая мама с жалостью смотрит на меня, отбрасывая прядь ярко-рыжих волос с моего лба.
– Это стоит того, – уверяет она меня, – обещаю тебе, Калла.
Но я что-то слышу в ее голосе, что-то, что-то, что-то. Как будто она пытается убедить саму себя, а не меня. Эта хрупкость, эта неуверенность.
Но затем она отворачивается и уходит, оставляя меня в одиночестве.
Я возвращаюсь в постель и ложусь на бок, натягиваю одеяло до самого подбородка и бессмысленно смотрю в окно. Препараты, которые я приняла, опускают завесу тумана над моим разумом, все в моей голове оказывается покрыто пеленой, мутной темной пеленой. Я не могу побороть навалившуюся на меня сонливость. Она здесь, она слишком тяжелая, от нее все перед глазами становится мутным и расплывается.
Но прежде чем я полностью теряю способность видеть, а тьма застилает собой все вокруг, я замечаю Финна и Дэра на лужайке. Они играют и смеются, но совершенно внезапно Дэр останавливается и поднимает голову вверх, и его темные-темные глаза встречаются с моими.
Он пристально смотрит на меня, глядит сквозь меня, видит меня насквозь.
У меня перехватывает дыхание, потому что есть в этом что-то странное, нечто, что выводит меня из себя.
Дэр поднимает в воздух одну руку и машет мне, а затем убегает вместе с моим братом в гущу деревьев.
С моим братом.
Моим.
Негодование снова переполняет меня, потому что я вынуждена лежать здесь, в своей постели, а он там, на улице, вместе с моим братом, играет с ним в наши любимые игры.
С моим братом.
Моим.
Моим.
Но я больше не могу сдерживать темную волну, застилающую мои глаза, и она поглощает все вокруг, даже мое негодование, даже мое неутолимое желание играть. Она накрывает меня с головой, притупляя все мои чувства и эмоции. Я погружаюсь в сон, я теряюсь… в своих фантазиях, кошмарах, реальности.
Кто вообще сможет их различить?
Там есть Финн, там есть Дэр, и мой брат протягивает мне руку. Потому что это я должна быть рядом с ним, а не Дэр. Я должна кричать от радости, прыгать и смеяться.
Мы убегаем вдвоем подальше от Дэра, поближе к скалам, поближе к морю.
Когда я оглядываюсь через плечо, Дэр стоит и смотрит нам вслед.
На его лице самое печальное выражение, которое мне когда-либо доводилось видеть. Он не двигается с места, чтобы догнать и поймать нас, и я понимаю, что он сдался.
И он тоже это знает.
Ему не место в одной игре с Финном. Там есть место только для меня.
Финн – мой.
Проснувшись, я слышу голоса, разносящиеся по комнатам нашего дома. Я улавливаю запах гвоздик, лилий и других похоронных цветов – аромат смерти.
Аккуратно я крадусь через комнату, а затем вниз по лестнице.
Повсюду стоит запах свежей выпечки и кленового сиропа, который я пытаюсь вдохнуть в себя целиком.
– Сегодня какой-то праздник? – спрашиваю я маму, потому что выпечку она готовит только в очень особенные дни.
Продолжая суетиться по кухне, она бросает на меня взгляд.
– Твоему двоюродному брату придется уехать раньше, чем планировалось. Его преподаватель по латыни вернулся досрочно.
– Латынь?
Мама кивает.
– Ваша бабушка хочет, чтобы вы все знали латынь. Ты и Финн тоже будете изучать ее, но позже. Думаю, вы сможете начать уже в следующем году.
– Можешь начать прямо сейчас, – вмешивается в наш разговор Дэр, и только теперь я замечаю, что он сидит на диване, удобно откинувшись на спинку, а колени укрыты пледом. Его кожа выглядит бледнее, чем мне показалось вчера. – Например, «iniquum» переводится как «несправедливость».
Мой язык произносит нечто непривычное и неслыханное прежде: «iniquum».
Мама протягивает Дэру тарелку с горячим завтраком, от которой в воздух поднимается пар. Он хочет встать с места, чтобы взять блюдо самому, но она останавливает его, жестом показывая, чтобы он оставался на месте.
– Не беспокойся, милый. Посиди, отдохни.
Отдых.
До меня внезапно доходит, что никто не собирается отчитывать меня за то, что я встала с постели.
– Твой отец убьет меня, если узнает, что я позволяю тебе перетруждаться, – добавляет мама так, будто она совсем забыла, что не далее чем вчера он бегал вместе с Финном по лужайке и играл с ним в салки.
– Ты ударился? – с любопытством спрашиваю я у него.
Он смотрит на меня и закатывает глаза.
– Нет.
Я ничего не понимаю, совсем ничего. Я бросаю взгляд на своего брата в надежде, что он сможет мне все разъяснить, но Финн ведет себя как обычно, словно все происходящее в порядке вещей, словно это Дэру, а не мне, положено соблюдать постельный режим.
Не мне.
– Что происходит? – шепчу я, чувствуя себя безнадежно потерянной.
Комната вокруг меня начинает вращаться, и все присутствующие двигаются будто в ускоренной съемке, а я единственная, кто остается на месте и в реальном времени.
Мама кидает на меня быстрый взгляд.
– Я же говорила тебе, милая. Дэру нужно вернуться в Англию. Не волнуйся. Мы тоже поедем туда совсем скоро: ведь мы бываем там каждое лето.
Разве мы когда-то бывали там?
Я смотрю на Финна, и он выглядит очень радостным, словно ему не терпится поскорее отправиться в Англию, словно мы и правда ездим туда каждое лето всю свою жизнь. Но проблема в том… что у меня не осталось об этом совсем никаких воспоминаний.
– Я и правда схожу с ума, – мягким голосом говорю я сама себе, – я действительно безумна, как они все мне говорят. Я безумна.
Финн берет в руки тарелку и протягивает ее мне, на ней горячие блинчики с орехом пекан и кленовым сиропом, от них идет пар.
Это словно пища богов на круглом куске фарфора.
Я это точно знаю.
Я откусываю кусочек, потом следующий, но на третьем я понимаю, что не могу двигать языком.
На секунду мне кажется, что это снова глупые шутки моего сознания, что это мой мозг заставляет меня думать, будто я перешла в режим замедленной съемки, в то время как все вокруг движется слишком быстро. Но затем я вижу, как бессильно опускаются мои руки на стол передо мной, а мама подскакивает со своего места, чтобы подхватить меня. Я не могу дышать, не могу дышать, не могу дышать.
– Калла! – резко вскрикивает она, похлопывая меня рукой по спине: она считает, что я просто подавилась.
Но я не подавилась, я просто не могу дышать.
Я пытаюсь обхватить пальцами свою шею, свое лицо, достать до своего языка.
Воздуха!
Воздуха!
Но воздух, который я пытаюсь отчаянно заглотить ртом, не спускается вниз в легкие.
Свет.
Яркий свет.
Я погружаюсь в него полностью. Мне кажется, я умираю.
Внезапно ко мне приходит осознание, что именно так это и происходит.
Так к людям приходит смерть.
Ее объятия теплые, мягкие и гостеприимные.
В них уютно, как дома.
Она пахнет совсем не так, как раствор для бальзамирования тел или погребальные лилии, не имеет ничего общего с ароматами, которые пронизывают воздух здесь, в похоронном бюро. Она пахнет дождем, свежескошенной травой, облаками.
Ласковый свет обволакивает мое тело, и я больше не чувствую саднящей боли внутри горла.
Больше никакой боли.
Я легкая, как перышко.
Я легкая, как облачко.
Свет наполняет меня изнутри, заставляет парить над землей.
Я держусь в воздухе под самым потолком, глядя сверху на себя, на свое маленькое тело, лежащее на полу. Ярко-рыжие волосы веером растеклись по поверхности, словно багровая лужа крови, этот цвет впечатляет, притягивает. Он кажется бесконечным. Но отвлекает меня от этого зрелища ослепительный свет, заливающий своим ярким, как солнце, сиянием всю комнату, ударяя мне прямо в глаза. Я вдруг понимаю, что готова уйти, отпустить свою жизнь и уплыть вдаль вместе с лучом этого света. Я уже готовлюсь к тому, чтобы выскользнуть из окна и прикоснуться к этому небесному сиянию, когда я внезапно бросаю взгляд на лицо моего брата.
Он бледен как смерть.
Он в ужасе выкрикивает мое имя, сжимает мою руку, трясет мое тело, раскинувшееся на полу.
Я в нерешительности замираю, стоя на подоконнике, хотя луч света подобрался к самым моим носкам.
Я не могу.
Я не могу.
Я не могу бросить его.
Я не могу оставить его здесь совсем одного.
Сначала он покинул меня, но потом оказалось, что на самом деле Финн никуда не уходил. Он бы ни за что не оставил меня одну, и я тоже не поступлю так с ним.
Со вздохом я спускаюсь с подоконника и возвращаюсь обратно в свое тело, а когда вновь открываю глаза, я уже в больнице.
– У тебя аллергия на орехи! – торжественно говорит мне медсестра.
Мои мама и брат сидят рядом с моей кроватью.
– Никогда больше не ешь орехи, – предупреждает мама, ее глаза полны ужаса.
– Ты умерла на полторы минуты, – рассказывает Финн, и на его лице больше нет ни капли страха, скорее, произошедшее кажется ему чем-то очень любопытным.
Он знает, что теперь я в безопасности. Потому что я уже умерла, но потом вернулась к жизни.
Наверное, я должна чувствовать себя как-то иначе, чем прежде, но все так же, как раньше.
И мне все это кажется любопытным приключением.
Глава 4
Поместье Уитли
Сассекс, Англия
Наше путешествие оказывается чудовищно долгим.
Мы летим первым классом, но там внизу, в отдаляющейся от нас Америке, остались мой папа и моя комната. И хотя бортпроводники подходят достаточно часто, чтобы проверить, не нужно ли нам что-нибудь, а еще угощают меня яблочным соком, печеньем и укрывают уютным пледом, это все не стоит того. Я точно знаю, что оно того не стоит.
Мои ноги сводит судорога, и я растираю их ладонями, искоса поглядывая на Финна.
– Не хочу в Англию, – говорю я ему.
Он шипит на меня, прижимая палец к губам и призывая меня говорить тише: взглядом он указывает на нашу маму, расположившуюся по другую сторону прохода. Она крепко спит: здесь нужно сказать спасибо ее снотворному. Я закатываю глаза.
– Она не двигается уже три часа.
– И что с того? Ты думаешь, она тебя не слышит?
– Ну, у нее ведь нет бионических ушей, – не отступаю я.
Но потом я резко замолкаю, потому что какая польза была бы ей от такого приспособления.
– Просто я не хочу туда, вот и все, – продолжаю я еще тише. – Папа не хотел, чтобы мы уезжали, я готова поклясться. Не понимаю, зачем вообще нам туда ехать.
Финн озирается на маму через плечо, а затем нагибается поближе ко мне.
– Я слышал, как они разговаривали прошлой ночью. Мама сказала, что нам нужно туда поехать, потому что ее семья сможет помочь тебе.
Я отшатываюсь от него в смятении.
– В чем они хотят мне помочь?
В глазах брата я читаю некое опасение.
– Не знаю. А ты?
Я решительно встряхиваю головой в ответ:
– Нет. Понятия не имею. И вообще, мне не нужно, чтобы кто-то мне помогал.
Весь остаток полета я больше не произношу ни слова, и наконец-то мы приземляемся в Лондоне. Мама с легкостью просыпается, посвежевшая после нескольких часов сна. А вот меня все эти приключения порядком утомили: на ватных ногах я пробираюсь вместе со всеми сквозь многолюдные залы аэропорта.
Водитель в черном костюме ждет нас на выходе, и мы направляемся к черному блестящему лимузину.
– Меня зовут Джонс, – серьезно представляется он, а я замечаю только его огромный нос, – я буду присматривать за вами, пока вы здесь, в Англии, – сообщает он нам с Финном.
Присматривать за нами?
Обменявшись взглядами, мы с братом запрыгиваем в дорогую машину.
Но, кажется, маме ничто из этого не кажется необычным, вместо этого она предается воспоминаниям и болтает всю дорогу, пока наша машина минует город, затем проезжает окраины и устремляется к безбрежному зеленому простору полей.
– Посмотрите туда! В том пруду я училась плавать, – говорит моя мама.
Я замечаю маленький, совсем крошечный водоем, почти незаметную кляксу, чернеющую среди зеленых просторов. Разве его можно сравнить с Тихим океаном, водоемом, в котором училась плавать я? Мне остается только пожалеть ее, но, кажется, маму это совсем не печалит.
Теперь, когда мы оказались здесь, отличие ее произношения от нашего стало особенно заметно: например, она говорит «бывали», вместо «были», а «план» называет «распорядком». И почему я не замечала этого раньше?
Финн наклоняется ко мне и сжимает мою ладонь в своей.
– Я думаю, мы почти приехали, – замечает он, и я смотрю в ту сторону, куда направлен его взгляд.
Шпили прорываются сквозь кроны деревьев на горизонте: башни, возведенные из камня, и крыши, обитые черепицей. Я зачарованно разглядываю этот вид из окна, когда мы въезжаем в ворота, в то время, как колеса нашего автомобиля скрипят по мощенной брусчаткой дороге. Наконец мы останавливаемся на пороге перед огромным домом. Хотя фактически это настоящий дворец.
– Дети, это Уитли, – говорит мама. Она уже открыла дверь машины со своей стороны и спустила ноги на брусчатку.
Я смотрю на особняк, возвышающийся за ее плечами.
Он невероятно огромный, пугающий и в то же время прекрасный.
Все эти качества смешались в нем воедино.
Для него можно подобрать много подходящих определений, но, пожалуй, главный эпитет, который больше всего подходит этому зданию, – «устрашающий».
Около него стоит хрупкая женщина, которая ждет мою маму, чтобы обнять ее.
Она притаилась около парадных дверей, будто крошечная птичка. У нее смуглая кожа, а вокруг головы повязан цветастый платок: кажется, ее сияющие черные глаза могут заглянуть в самые потаенные уголки моей души. От этого взгляда я вздрагиваю: она улыбается мне кривой усмешкой, словно отлично знает, что я сейчас чувствую. Да и вообще, у меня создается ощущение, что она знает обо мне все – что она знает все на свете.