7. Такие вопросы вновь возвращали меня к Канторовичу. Он, конечно, нашел корни династического сознания позднесредневековых и ренессансных королей у канонистов XI–XII веков, рассуждавших о «бессмертном достоинстве», но экклезиологические и ритуальные последствия этих рассуждений для истории Римской церкви его не волновали: он ставил перед собой другие задачи. Непаханое поле оказалось огромным. Перспектива систематического изучения тела папы вырисовывалась во всей своей сложности. В частности, на повестке дня оказалась проблема того, как папство попыталось выразить в ритуалах переход папской власти, potestas papae. Разработку этих ритуалов предстояло изучить с самого начала – не только из-за отсутствия специальных работ, но и ради уточнения хронологии. Уже первые попадавшиеся мне свидетельства попыток Римской церкви решать проблемы, встававшие в связи со смертью понтифика, зачастую оказывались намного древнее временных координат, намеченных в работах Канторовича и его ученика Ральфа Гизи.
8. История тела государя всегда должна учитывать природу власти этого государя. Папа принципиально отличается и от короля, и от императора, потому что его власть в Средние века не только – и даже не столько – светская, сколько духовная, церковная. Исходя из этого, я сформулировал главный для себя вопрос: учитывая противоречия между физической бренностью человеческой природы папы и институциональной преемственностью, как именно Римская церковь осмысляла взаимоотношения между папой как конкретным человеком и его властной функцией? Какие риторические и ритуальные средства папство задействовало для того, чтобы снять потенциальный конфликт между физической природой папы и его высочайшим служением?
Эти вопросы нельзя было игнорировать, иначе мы рисковали лишить историю тела папы одной из важнейших ее составляющих. Нужно было просто понять, как двигаться дальше. По счастью, мне помог опыт двух крупнейших историков средневекового папства: Микеле Маккарроне и Герхарта Ладнера. Их работы позволили на добротном фундаменте реконструировать бытование образов и метафор, которыми римская церковная мысль наделила фигуру верховного понтифика в XI–XIII веках[9].
9. XIII столетие предоставило возможность посмотреть на интересовавшие меня вопросы с разных точек зрения. Однако меня волновали отношения между индивидом и институтом, бренностью и вечностью, славой и недолговечностью власти, самоуничижением и прославлением служения, заботой о теле и символическим очищением тела, наконец, между телесными тяготами и поиском долголетия. Поэтому пришлось расширить временные рамки: почти все аспекты истории папства – бренность, символическое очищение, смерть – я изучал на временном отрезке XI–XVI веков.
Однако XIII век сохранил центральное положение в моем поиске. Мне хотелось проверить точность изначальной догадки, что именно тогда проблема тела папы впервые встала во всей своей сложности. Чтобы не растворить ее во времени, в том, что касается заботы о теле и продления жизни, я ограничил себя столетием между Иннокентием III и Бонифацием VIII – 1198–1303 годами. Последнему понтификату я посвятил особое внимание, потому что он представляется мне логичным эпилогом. Это не значит, что ситуацию тринадцатого столетия можно механически наложить на другие исторические периоды или что вопросы, возникшие тогда, не обсуждались и позже. Для лечения Пия XII в Рим дважды вызывали известных специалистов по «старению и омоложению»: в декабре 1954 и 8 октября 1958 года, накануне смерти[10].
10. Источники последних столетий Средневековья, позволяющие изучать тему тела папы, невероятно разнообразны. Постепенно я понял особую значимость церемониальных книг Римской церкви XI–XV веков. Мы теперь можем их систематически изучать благодаря фундаментальным исследованиям Бернхарда Шимельпфенига о текстологии и символическом значении средневекового папского церемониала, а также по корпусу, изданному покойным отцом Марком Дикмансом[11].
Следует заметить, однако, что чины (именно так, ordines, в Средние века называли церемониальные книги) представляют ряд трудностей для историка, потому что они редко отражают реальность[12]. Мне же нужно было изучить ритуальное творчество Римской церкви не для того, чтобы удостовериться, соблюдались церемониальные предписания или нет, но как свидетельство рефлексии, естественным образом родившейся и развивавшейся внутри папства. С самого начала мне стало ясно, что такая масштабная историческая реконструкция требует особого внимания к моментам высокого напряжения, но она не может игнорировать и периоды стагнации. Только четкое следование хронологии позволяет понять исторические и институциональные, экклезиологические и культурные коллизии, из которых сложилась история взаимоотношений между физическим телом папы и властью понтифика.
Такой критический настрой дает возможность избежать опасности переоценить церемониальную сторону дела.
11. Отправной точкой для истории тела папы стал необычный интерес папского двора XIII века к медицине и наукам о природе, который тоже открылся мне случайно, через интеллектуальные биографии персонажей вроде Витело, Кампано из Новары, Вильгельма из Мёрбеке, Симоне из Генуи и некоторых других. Забота о теле и «продление жизни» в среде пап и кардиналов сами по себе уже требовали общего разъяснения. Однако работы историков, о которых сказано выше, и желание рассмотреть это отношение к телу в породившем его институционально-социальном контексте подсказали мне, что нужно идти и совсем другими путями, включая мир ритуалов и метафор.
В результате, в центре моего внимания оказалась не физическая телесность в узком смысле, не тело, которым занимаются врач и анатом, но тонкая грань между персоной папы, понимаемой в ее природном измерении, и высочайшей функцией, которую эта персона призвана исполнять. Поэтому слово тело включает здесь не только физическое тело, но и такие темы, как бренность бытия и безгрешность жизни. Такое исследование выходит за рамки истории медицины и «заботы о теле», cura corporis, оно ставит своей целью показать, как в интересующее нас время различные уровни телесности – физической и метафорической – пересекались, влияли друг на друга или противостояли друг другу.
Такие вопросы вставали передо мной со все большей ясностью по мере продвижения. Телесность папы, понимаемая широко, – не связана ли она самым тесным образом с природой служения? А тело папы – не является ли именно оно становым хребтом полноценной истории папства в последние столетия Средневековья?
Довести до конца исследование такого рода можно только при поддержке таких ученых, которые к дружбе умеют прибавить критический взгляд. В моем случае эту роль сыграл Карло Гинцбург. Можно даже сказать, что поводом для написания книги послужил дружеский интеллектуальный вызов, который он мне бросил, когда я некоторое время преподавал на историческом факультете Калифорнийского университета в Лос Анджелесе. Там же и тогда же, а потом на протяжении многих лет, я обсуждал волновавшие меня вопросы с Герхартом Ладнером, одним из лучших знатоков средневекового папства, его идеологии и символического мира. Наши разговоры – продолжение давней и очень дорогой для меня дружбы, завязавшейся в залах Ватиканской библиотеки. Здесь же мне довелось встретиться с замечательным исследователем средневековой научной мысли Аннелизе Майер, с которой мы беседовали фактически каждый день два последних года ее жизни. Микеле Маккарроне, с его книгами об Иннокентии III, за работой над которыми я мог наблюдать прямо в его сложной исследовательской лаборатории, показал мне, какое терпение требуется для того, чтобы разобраться в меандрах идеологии средневекового папства.
Важными этапами стали для меня научная стажировка в Оксфорде, при Колледже Всех Душ, и занятия, которые я вел в Высшей школе социальных наук по приглашению Жака Ле Гоффа, Жан-Клода Шмитта и Алена Буро, а также в семинаре по религиозной истории под руководством Андре Воше. Наконец, я многое почерпнул из конференций в Эриче, в Центре научной культуры имени Этторе Майораны, во время Международного форума по изучению средневековых обществ и Международного семинара о Фридрихе II. Серьезным стимулом послужил интерес к моей работе со стороны Жоржа Дюби, Клаудио Леонарди прочел всю рукопись, Франческо Санти дружески следил за работой, и его ценные замечания прячутся на многих страницах книги. Многие мои друзья помогали советом, иногда даже не зная об этом: Джильмо Арнальди, Жак Шиффоло, Жан Кост, Кьяра Кришани, Кристиан Клапиш-Зюбер, Микела Перейра, Мишель Пастуро, Пьер Тубер, мои коллеги по Лозаннскому университету Бернард Анденматтен, Жан-Даниэль Мореро, Вероник Паш и Ансгар Вильдерманн. Всем им, особенно Луи Дювалю Арну, скриптору Ватиканской библиотеки, я глубоко благодарен.
Мартин, Лоренцо и Клелия знают, что без их вдумчивого терпения эта книга никогда бы не появилась.
Предисловие к русскому изданию
Когда в 1994 году эта книга вышла в Италии, она произвела впечатление, а ее название привлекло особое внимание. Я узнал об этом от некоторых друзей, серьезных медиевистов. Прошло несколько лет. Начиная с 2000 года до кончины Иоанна Павла II, когда все СМИ следили за его понтификатом, третьим по длительности в истории, словосочетание «тело папы» стало общим местом. Иоанн Павел II был понтификом, тело которого пережило несколько фаз – от папы-атлета до папы-страдальца и усопшего папы. В Бенедикте XVI общественное мнение открыло для себя еще один аспект, волновавший меня в книге: интерес к церемониалу, облачениям и в особенности к красному цвету, моццетте, обуви. Еще одно новшество пришло с Франциском I, на сей раз новшество историческое: впервые за восемь веков, начиная с 1200 года, папа отказался облачаться в красное. Все папские одеяния теперь белые.
Эти события из жизни пап последних десятилетий напрямую связаны с историей тела папы, которую можно начинать в XI веке, там же, где Эрнст Канторович начал свою историю «двух тел короля». В отличие от короля, у папы лишь одно тело, потому что папство – не династия. Когда понтифик покидает нас, его «власть» временно возвращается в «институциональное тело», кардинальскую коллегию, призванную представлять Церковь во время вакансии Апостольского престола. Так происходит каждый раз. История «тела папы» корнями уходит в отношения между физической природой смертного человека на престоле и персоной папы, представляющей Церковь как институт.
К пониманию этих вопросов я пришел, изучая тексты XIII века, которые впервые в истории Средневековья давали рецепт омоложения, обещали отсрочить приход старости. Меня удивило, что «Отсрочка последствий старости» и теории Роджера Бэкона обращались к понтификам. Затем – но совсем не сразу, потому что целина была не поднятой – я осознал, что уже в середине XI века великий деятель Григорианской реформы, св. Петр Дамиани, написал небольшой трактат «О краткости жизни римских пап». Здесь-то, как я вдруг понял, и началась риторическая и ритуальная работа папства, продолжавшаяся до XX века, цель которой состояла в том, чтобы напоминать правящему понтифику о его физической бренности, то есть о том, что, оказавшись на вершине человеческой иерархии, он остается смертным. Я стал воссоздавать сложные отношения, зачастую конфликтные, между физической личностью папы и личностью институциональной, меня заинтересовали символы папской власти, и я заметил, что с первых десятилетий XIII века цвета папских облачений стали трактовать в христологическом ключе. Грубо говоря, понтифик стал ходить в красном и в белом, потому что это были цвета Христа: красный – цвет мученичества, белый – цвет невинности и Воскресения. Неслучайно, что первые свидетельства такого толкования относятся к тому же времени, когда, около 1200 года, Иннокентий III закрепил за собой старинный титул наместника Христа.
Папа смертен. Для выражения этой простой мысли был разработан такой риторический и ритуальный аппарат, которому не было равного на Западе. Потому что, будучи папой, этот смертный человек выходит за пределы своей физической оболочки. Потому что он представляет институт, который его переживает и в основании которого – Христос. В конечном счете, противоречие между бренностью папы и поиском долголетия в какой-то степени всего лишь видимое, ведь в те века в средневековой Европе пробивала себе дорогу простая мысль, что любой государь – папа, император, король – имеет право на особую заботу о теле, на исключительную cura corporis, ведь в его здоровье символически отражается благоденствие всего политического института, народа, страны.
Фрибур, апрель 2021 года
Агостино Паравичини Бальяни
Часть первая. Плоть как метафора
I. Бренность и недолговечность
Дни папы сочтены
Июнь 1064 года. Петр Дамиани (1007–1072), один из вдохновителей реформы церкви XI века, шлет папе Александру II (1061–1073) небольшое сочинение, чтобы обратить его внимание на одну, на первый взгляд, курьезную проблему: «отчего глава Апостольского престола никогда не живет долго и в скором времени наступает его последний час?»[13]. Вопрос звучал непривычно и смело. Никто еще не рассуждал о краткости жизни понтификов. К тому же Дамиани писал папе, который к тому времени правил всего несколько лет. Мантуанский собор только что, в июне, признал его легитимность, положив конец расколу, начавшемуся двумя годами раньше, с избранием антипапы Гонория II[14].
Если верить Дамиани, понтифик сам попросил его поразмышлять над странным совпадением: ни один из его предшественников не прожил в служении больше четырех-пяти лет[15]. Пытаясь понять природу этого тревожного явления, автор послания охватил взглядом историю папства и обратился к своду папских жизнеописаний – «Папской книге» (Liber pontificalis). И тогда ему открылась еще более удивительная историческая закономерность: ни один понтификат не длился так долго, как служение св. Петра, то есть двадцать пять лет, согласно раннехристианскому преданию[16]. Хронология «Папской книги» предельно ясно указывала на то, что ни один папа не достиг «лет Петра»[17]. Это открытие, несомненно, впечатлило Дамиани, тем более что оставалось всего три года до тысячелетнего юбилея кончины апостола (1067)[18].
Опираясь на близкое знакомство с понтификом и на свой непререкаемый авторитет, он сразу делает первый вывод: жизнь коротка только у папы, а «необходимая краткость его дней не встречается ни в одной другой церкви на земле» и не затрагивает королей[19]. «Спаситель мира родился от Девы во время очень долгого правления Октавиана Августа (56 лет), а Давид, из корня которого Христос соблаговолил произойти, царствововал сорок лет». Выходит, что два самых важных с точки зрения автора царствования в истории намного длиннее любого понтификата, и даже самые краткие правления прочих государей не бывали столь краткими, как правления пап[20].
Итак, краткость – основной элемент, характеризующий жизнь папы, отличающий его от епископа или короля. Краткость жизни говорит о том, что папа отличается от любого другого государя. Это исключительная черта, приданная ему по воле Бога, «тайна, предпосланная Промыслом, чтобы в первейшем из них внушить роду людскому страх смертный, чтобы попрать славу временной жизни». Папа, «первейший из людей, призван умереть в скором времени, и страх перед этим всякого заставляет задуматься о собственном конце: видя, как легко рушится вершина кроны, древо людское всеми ветвями трепещет под ветром страха»[21]. Ужас, который наводит смерть папы, – совершенно особого рода, его ни с чем не спутаешь, потому что она – послание вселенского масштаба, все «до глубины души потрясены, ибо страшатся и собственного конца»[22]. Смерть папы всем и каждому торжественно напоминает о тщетности мирской славы, призывает приготовиться.