Сирил тем временем становился гораздо дружелюбнее, даже с Мэри и тетей Ханной он чувствовал себя раскованнее, перестал упрямиться, и в стенах дома все чаще раздавалась его музыка. Мэри просила его сесть за пианино, и он никогда ей не отказывал. Трижды он водил Билли в театр и любезно приглашал присоединиться к ним тетю Ханну и Мэри. Он стал таким общительным и любезным, что Билли сочла его непохожим на себя и поделилась с Мэри своими наблюдениями.
Маленькая учительница никаких перемен не замечала. Но Билли знала точно: только любовь могла смягчить его строгую натуру. Поэтому она старательно избегала оставаться с ним наедине, хотя это было непросто из-за необъяснимого упрямства Мэри. Когда Билли звала ее посидеть в гостиной, у той вечно находилась какая-нибудь срочная работа.
В один из дней, когда Мэри вышла из комнаты, Сирил резко сказал:
– Билли, пожалуйста, не повторяйте при мисс Мэри старую сплетню о том, что я женоненавистник.
Сердце Билли на мгновение запнулось. Только одна мысль билась у нее в голове и звенела в ушах: любой ценой нужно не дать Сирилу объясниться. Нужно спасти его от самого себя. И Билли решилась на крайние меры.
– Конечно же, вы женоненавистник! – весело воскликнула она. – Не вижу в этом ничего плохого. Наоборот, это очень интригует.
Сирил удивленно взглянул на нее и принялся молча ходить по комнате. Билли с ужасом следила за ним. Наконец он словно принял какое-то решение и уселся в кресло. При этом он изменился в лице и робко сказал:
– Билли, кажется, я вынужден признаться. Я действительно редко думал о женщинах, пока не встретил… вас.
Билли нервно облизнула губы. Она попыталась сказать что-то, но Сирил ее перебил:
– Теперь все изменилось. Не стоит никого обманывать. Я очень изменился, и с трудом понимаю природу этого чудесного преображения.
– Сирил, вы наговариваете на себя, – воскликнула Билли. – Вы не так уж изменились за последнее время.
Он вздохнул.
– Я понимаю: если уж заслужил скверную репутацию, не так-то просто ее исправить.
– Не настолько уж скверная у вас репутация, – пробормотала Билли.
В голове у нее проносились десятки способов быстро сменить тему разговора. Она уже собиралась спросить Сирила, что он думает о жизни крестьян в Бретани, когда он задал ей вопрос:
– Билли, представьте, что всем известный женоненавистник… полюбил одну женщину. Полюбил так сильно, что готов жениться на ней.
Эта фраза подействовала на Билли, как горящая спичка, поднесенная к бочке с порохом. Она перестала владеть собой.
– Нет! – резко сказала она. – Вы не можете всерьез этого хотеть! Только подумайте, как жена будет докучать вам!
– Докучать? Но почему? – растерянно спросил Сирил. – Я же люблю ее.
– А вы подумайте, что она заведет в доме вышитые подушки, ковры и занавески, а вы их терпеть не можете. Она будет постоянно болтать и смеяться, когда вы захотите тишины. Вам придется выходить в театр и в гости, а вы этого не переносите! В самом деле, Сирил, я уверена, вам скоро наскучит любая жена!
– Вы нарисовали не слишком привлекательную картину, Билли, но я думаю, что эта женщина раздражать меня не будет.
– Откуда же вам знать! – возразила девушка. – Между нами говоря, у вас так мало опыта в отношении женщин, что вы можете и ошибаться. Взвесьте все как следует, прежде чем решаться на этот необдуманный шаг.
– Я тщательно все обдумал, Билли. Во всем мире для меня есть лишь одна женщина…
Билли вскочила. В ее взгляде смешались ужас и боль. Неизвестно, что бы она наговорила, если бы в этот момент не вошла тетя Ханна.
– Дорогая, – сказала старушка, с удивлением глядя на покрасневшее испуганное лицо Билли и на озадаченного Сирила. – Бертрам ждет тебя в передней. Он предлагает тебе покататься на санках.
– Конечно, она поедет, – быстро ответил Сирил за нее.
Тетя Ханна улыбнулась.
– Я в любом случае собирался уходить, – добавил Сирил, обращаясь к Билли. – Нельзя сказать, чтобы вы меня сильно воодушевили, скорее наоборот. Но однажды я все-таки попытаюсь узнать правду…
Билли сердечно встретила Бертрама. Как она радовалась его веселью и добродушию! Стоял мороз, и мир покрылся белоснежным сверкающим одеялом. Все вокруг было так красиво и так мирно! Неудивительно, что откровенная радость Билли ввела Бертрама в заблуждение. Его кровь побежала быстрее, а взгляд стал глубоким и нежным. Прощаясь с девушкой, он решился спросить:
– Билли, как по-вашему, есть ли у меня хоть один шанс против музыки?
Лицо Билли затуманилось.
– Бертрам, пожалуйста, не надо. Мы так чудесно провели время. Не мучайте меня, иначе я никуда больше с вами не пойду.
– Если вы не будете со мной никуда ходить, я умру от тоски. А вы прослывете самой жестокой девушкой в Бостоне, – заявил Бертрам.
Глава XX
Кейт вступает в игру
Билли удалось покататься на санках только лишь из-за капризов погоды: запоздалая метель удивила всех в конце марта. После этого март, как будто устыдившись своего неуместного поведения, натянул самую сладкую улыбку и был таков. С приходом апреля, когда зазеленели деревья, Билли принялась воплощать в жизнь свое давно чаемое «копание в земле».
К ее удивлению, Бертрам бросился ей помогать. Он точно знал, где и как нужно копать, и вообще многое понимал в садоводстве (эти знания он приобретал на ходу, но Билли об этом было неизвестно). Он с ученым видом рассуждал об однолетниках и многолетниках и, не раздумывая, составил список цветущих кустов и других растений, которые «будут цвести друг за другом все лето». Все эти громкие слова и фразы он почерпнул из новейших каталогов для флористов, но Билли этого не заметила. Она просто дивилась его почти безграничной мудрости.
– Боюсь, нам следовало бы начать прошлой осенью, – озабоченно сказал он однажды, – но мы многое можем сделать и теперь. Посадим несколько быстрорастущих цветов, только на этот сезон, пока не придет пора чего-нибудь долговременного.
Они работали вместе, изучали книги, чертили схемы, заказывали саженцы и семена, склонившись над яркими разноцветными каталогами. Потом настала пора заняться непосредственно работами в саду и, хотя большую часть тяжелой работы делал крепкий садовник, для ловких пальцев Билли и Бертрама все равно осталось достаточно дел. И если иногда, в процессе высевания семян и укоренения черенков, прикосновение тонких пальцев вызывало дрожь в загорелых пальцах, Бертрам и вида не подавал. Он очень следил за тем, чтобы оставаться радостным и умелым помощником – и только.
Билли немного тревожилась из-за того, что она проводила с Бертрамом так много времени. Она боялась повторения тех слов, которые услышала в январских сумерках. Билли говорила себе, что у нее нет никакого права мучить Бертрама, причинять ему боль, находясь рядом с ним, но в следующий миг она уже спрашивала себя: а мучает ли она его на самом деле? Тогда она смотрела на его сосредоточенное лицо, видела радостную улыбку и отвечала себе «нет». Через некоторое время ее страхи несколько ослабли.
В эти дни Билли всеми силами избегала общества Сирила. Она не забыла его обещания «узнать правду». Конечно, он хочет убедить ее в том, что она будет ему хорошей женой. О какой еще правде он говорил? Билли считала, что нужно удержать Сирила от этого разговора и со временем он передумает. Ради этого Билли полностью отказалась от музыки. Сборник песен был закончен и отправлен издателям, и у Сирила исчез удобный предлог для визитов. Да он и сам как будто старался пореже приходить. Ко всему прочему с наступлением весны Мэри вернулась к своим урокам музыки и не могла больше защищать хозяйку Гнезда от откровенных разговоров наедине. После ухода Мэри маленький домик словно опустел.
Если не считать работы в саду, Билли избегала Бертрама так же, как Сирила. Неудивительно, что из-за всего этого она потянулась к Уильяму. Он казался ей неопасным, по сравнению с братьями. Она радовалась его приходу, пела ему, играла ему. Они подолгу гуляли вдвоем и с удовольствием навещали маленькие ювелирные лавки, где он искал очередное украшение для своей коллекции. Уильям был в восторге. Он очень любил свою прежнюю воспитанницу и втайне досадовал из-за того, что его братья полностью захватили ее внимание. Он радовался тому, что теперь она ищет его дружбы, и с удовольствием проводил с ней все время, которое она могла ему уделить.
После короткого пребывания Билли под его крышей Уильям почувствовал себя еще более одиноким. Несколько коротких недель показали ему, каким должен быть настоящий дом. Он с горечью думал о белом фланелевом свертке и надеждах, которые когда-то связывал с новорожденным сыном. Если бы мальчик выжил тогда, грустно думал Уильям, в доме не поселилась бы эта жуткая тишина, и сердце бы у него не болело.
С возвращением Билли Уильям начал строить планы. Пусть по крови она не его ребенок, но она принадлежала ему по праву любви и заботы. В своих мечтах он видел Билли любящей и любимой дочерью, счастьем его жизни, солнцем преклонных лет. Уильям никому не говорил об этом, поэтому никто не догадывался, каким сильным было его разочарование из-за того, что Билли отказалась жить под его крышей. И никто не знал, что всю зиму, пока Билли жила в Гнезде, он провел в одиночестве и нестерпимой тоске. Как только Билли вновь потянулась к нему, он воспрял духом.
Но как ни велика была радость Уильяма, тревога его была еще сильнее. Он ничего не сказал Билли о своих новых надеждах, хотя время от времени пытался намекнуть, роняя слово-другое об одиночестве, которое воцарилось в доме на Бикон-стрит после ее отъезда. И еще одно обстоятельство заставляло Уильяма хранить молчание – он видел, что происходит между Билли и Бертрамом.
Он догадался, что Бертрам влюблен в Билли, и очень боялся, что Билли его не полюбит. Он боялся сказать лишнее слово, чтобы ничего не испортить. Брак между Билли и Бертрамом казался Уильяму идеальным решением проблемы, потому что после свадьбы Билли, разумеется, переедет в его дом и станет его «дочкой». Но дни шли, а Бертрам не приближался к своей цели. Уильям начал беспокоиться всерьез.
В начале июня Билли объявила, что этим летом никуда не уедет.
– А зачем? – сказала она. – У меня есть чудесный прохладный дом, воздух, солнечный свет и великолепный вид из окон. К тому же я намерена исполнить свой план. Я приглашу на лето нескольких бедных друзей, чтобы они разделили со мной уют моего дома.
– Билли, дорогая моя! – с неподдельным ужасом воскликнул Бертрам. – Вы же не собираетесь превратить свой милый маленький домик в дачу для бостонских беспризорников?
– Конечно нет, – улыбнулась девушка. – Мои гости слишком горды, чтобы принять помощь благотворителей, но они все равно нуждаются в свежем воздухе!
– А вы не находите, что домик у вас тесноват для этого? – заметил Бертрам.
– Вы правы. Поэтому я буду приглашать по два-три человека на неделю.
– И кто же ваши гости? – с интересом спросил Бертрам.
– В первую очередь, Мэри. Она останется на все лето и поможет мне развлекать гостей. Обязанности у нее будут не слишком обременительными, и она сможет развлекаться сама. На одну неделю я позову старую деву, которая держит пансион в Вест-Энде. Она много лет оставалась привязана к своему дому без выходных и отпусков. Я договорилась, что за пансионом присмотрит ее сестра.
Пока Бертрам осмысливал сказанное, Билли продолжила:
– Затем пара, которая живет в квартирке на четвертом этаже в Южном Бостоне. Они молоды и любят веселиться, но он очень мало зарабатывает, и они оба часто болеют. Отпуск им не по карману, так что я приглашу к себе жену, а муж будет приезжать к ней на ночь, после работы.
Планам Билли не было конца.
– Потом вдова с шестью детьми. Детям пойдет на пользу свежий воздух, а их матери целую неделю не придется готовить. Потом еще женщина, которая недавно потеряла ребенка и очень тоскует. Несколько детей, один калека, и еще один мальчик, который страдает от одиночества… Бертрам, вы не представляете, сколько на свете несчастных!
– И все они умещаются в вашем благородном сердце, – сказал Бертрам, с удовольствием глядя, как Билли зарделась и опустила глаза. – Вы на все лето останетесь в городе ради других?
– Здесь уютно и зелено, кроме того, я должна дождаться, когда вырастет все, что мы посадили.
Бертрам выглядел совершенно счастливым, уходя из Гнезда.
Пятнадцатого июня с Запада прибыла Кейт с мужем. Младший брат мистера Хартвелла заканчивал Гарвард. Кейт собиралась явиться к нему на выпускной, потому что здоровье его родителей не позволяло им совершить длительное путешествие.
Кейт отлично выглядела и была очень весела. Она с подкупающей сердечностью поприветствовала Билли и бурно восхищалась Гнездом. Кейт пристально вглядывалась в лица братьев и осталась довольна Сирилом и Бертрамом, а вот Уильям понравился ей меньше.
– Уильям плохо выглядит, – сказала она как-то, когда они с Билли остались вдвоем.
– Он болен? Дядя Уильям болен? Надеюсь, что нет, – забеспокоилась девушка.
– Не знаю уж, болен он или нет, – ответила миссис Хартвелл, – но он явно встревожен. Я собираюсь с ним поговорить. Его что-то беспокоит, и он страшно похудел.
– Он всегда был худым, – справедливо указала Билли.
– Да, но не настолько. Вы не замечаете, потому что видитесь с ним каждый день. Но я-то знаю: его что-то тревожит. – С этими словами миссис Хартвелл принялась пристально изучать лицо Билли, склоненное над рукоделием.
Наконец пришел день выпускного. Юный Хартвелл должен был произнести речь на стадионе Гарварда, и все Хеншоу с нетерпением этого ждали. Билли отправилась туда со всей семьей, взволнованная ничуть не меньше выпускника. Утро выдалось дождливым, но к девяти часам выглянуло солнце и ко всеобщему восторгу ветер разогнал облака.
Юный Хартвелл был очень популярным юношей и мечтал познакомить своих друзей с Билли и братьями Хеншоу. Он был членом клубов «Институт 1770», «Д.К.Е.», «Перо», «Печатка», «Круглый стол» и «Заварные пудинги», и каждый из этих клубов планировал что-либо на выпускную неделю.
Праздник начался в полдень с завтрака, устроенного клубом «Заварных пудингов». Потом Билли удивлялась, сколько раз за этот день ей говорили что-то вроде:
– Конечно, вы уже бывали на выпускном и видели, как бросают конфетти. Нет? Подождите немного!
В десять минут четвертого Билли и миссис Хартвелл в сопровождении мистера Хартвелла и Бертрама вступили в прохладную тень стадиона и, выйдя снова на солнце, стали взбираться по широким ступеням к своим местам.
– Я хотел места повыше, – пояснил Бертрам, – потому что оттуда лучше видно. А вот и они.
Билли наконец огляделась и тихо вскрикнула от восторга.
– Как тут красиво! Как чудесно!
– Подождите, – велел Бертрам, – если вы думаете, что это красиво, просто подождите.
Подковообразный стадион был великолепен. Широкий изгиб подковы был отгорожен для сегодняшней публики, а по бокам от него высились пустые ряды кресел, сверкающих на солнце. Отгороженная часть переливалась словно калейдоскоп. Повсюду прохаживалась нарядная публика – очаровательные юные дамы и тщательно причесанные кавалеры. Тут и там виднелись яркие пятна солнечных зонтиков и шляпок с цветами. Синее небо смыкалось с землей далеко-далеко на линии горизонта, и казалось, что эти грандиозные декорации созданы специально для сегодняшнего спектакля.
Когда вступил оркестр, возвещающий появление выпускников, Бертрам сказал:
– Выпускной – единственный день, когда я чувствую себя лишним. Понимаете, я единственный мужчина в семье Хеншоу, который не учился в Гарварде. А сегодня такой день, когда встречаются выпускники и проказничают, как дети. Они маршируют перед старшекурсниками и пытаются друг друга перекричать. Если у вас острое зрение, то сегодня вы увидите Сирила и Уильяма такими, как никогда раньше.
Далеко внизу, на зеленом поле, Билли заметила длинный строй людей, идущих с оркестром. Тысячи мужчин, войдя на стадион, вопили, не жалея глоток, а среди них были важные господа. У многих из них выпускной миновал пять, десять, пятнадцать, даже двадцать или больше лет назад – об этом говорили вымпелы, которые они гордо несли. Как они разом склоняли головы и вскрикивали «Ра! Ра! Ра!», не сводя глаз со своего предводителя! Как синхронно они бросали шляпы в воздух! И как кричала и хлопала толпа зрителей, надрывая глотки, особенно когда показались выпускники нынешнего года, одетые в черные мантии.