Джек Брокет сдержал свое слово. На следующий день, когда вокруг Горсторп-Грейнджа уже начинали сгущаться сумерки, звон колокольчика и скрежет подъемного механизма возвестили о прибытии мистера Абрахамса. Я поспешил вниз, чтобы встретить гостя, почти ожидая увидеть толпящихся у него за спиной призраков. Впрочем, торговец призраками оказался не тем болезненного вида человеком с печальными глазами, которым я его себе представлял; это был коренастый толстячок, чьи глаза сверкали проницательностью и на чьих губах все время играла жизнерадостная, пусть и несколько деланая улыбка. Его единственный товар, похоже, был спрятан в небольшой кожаной сумке, тщательно застегнутой и стянутой ремнями; когда гость положил ее на плиточный пол в коридоре, сумка металлически звякнула.
– Ну так как вы поживаете, сэр? – спросил он, самым энергичным образом выкручивая мне руку. – А хозяюшка-то как? А все остальные – как у них со здоровьицем?
Я дал понять, что дела у нас идут довольно неплохо, однако мистер Абрахамс издалека разглядел миссис д’Одд и принялся засыпать ее вопросами о здоровье, задавая их с такой искренностью, что я бы не удивился, если бы он закончил этот перекрестный допрос, проверив у моей жены пульс и попросив ее показать язык. Все это время он не прекращал вращать своими маленькими глазками, переводя их с пола на потолок и обратно; всякий раз, когда он бросал взгляд на какой-нибудь предмет мебели, его взгляд становился понимающим.
Не обнаружив ни у кого из нас патологического состояния и удовлетворившись этим, мистер Абрахамс проследовал со мной наверх, где для гостя был накрыт стол, за которым он весьма щедро угостился. Его таинственная маленькая сумка лежала у него под стулом на протяжении всего ужина. Лишь когда со стола убрали и мы остались вдвоем, мистер Абрахамс перешел к делу, которое его сюда и привело.
– Как я понимаю, – заметил он, раскурив индийскую сигару, – вам нужна моя помощь в том, чтобы оснастить этот дом привидением?
Я ответил, что его предположение верно, не прекращая думать о его беспокойном взгляде, продолжающем бегать по комнате так, словно он проводил инвентаризацию.
– Тогда вам не найти лучшего человека для подобного дела, да и искать не стоит, – заметил мой компаньон. – Тому молодому сударю, который заговорил со мной у стойки в «Хромом псе», я ведь че сказал? «Сможете такое провернуть?» – спросил он. «А вы меня проверьте, – сказал я. – Меня и мою сумку. Просто проверьте». Воистину, так и сказал.
Я почувствовал, что мое уважение к деловой хватке Джека Брокета серьезно возрастает. Он явно решил вопрос наилучшим образом.
– Вы ведь не хотите сказать, что ходите повсюду с сумкой, полной призраков? – заметил я недоверчиво.
Мистер Абрахамс одарил меня улыбкой человека, которому доступно высшее знание.
– Вы погодите, – произнес он. – Дайте мне подходящее место в подходящий час да чуток эссенции лукоптолика, – он извлек из кармана своего жилета маленький флакончик, – и вы не найдете призрака, который был бы мне не по зубам. Вы сами их увидите и выберете того, что вам по душе, истинно говорю.
Так как все заявления мистера Абрахамса касательно истинности его слов сопровождались хитрым подмигиванием, хотя его глаза и без того были плутоватыми, чистосердечие их обладателя вызывало определенные сомнения.
– Когда вы собираетесь это сделать? – спросил я почтительно.
– Без десяти час, – сказал мистер Абрахамс решительно. – Некоторые говорят «полночь», но по мне – без десяти час, когда нету такого столпотворения и вы можете выбрать своего собственного призрака. А сейчас, – продолжил он, вставая, – полагаю, вам лучше всего будет провести меня по комнатам и показать мне, где б вам хотелось его поселить, ведь одни места их привлекают, а о других они и слышать не хотят и готовы селиться где угодно, но только не в них.
Мистер Абрахамс осматривал наши коридоры наблюдательным взглядом опытного критика, с понимающим видом касаясь гобеленов и повторяя вполголоса: «Чудесно, просто чудесно». Впрочем, настоящим восторгом его восхищение сменилось, лишь когда мы добрались до банкетного зала, который я выбрал сам.
– Вот оно! – воскликнул мистер Абрахамс, танцуя с сумкой в руке вокруг стола, на котором лежало мое блюдо; видом своим он и сам напоминал какого-то причудливого мелкого гоблина. – Вот оно; лучше не придумаешь! Чудесная комната – благородная, солидная, никакого тебе гальванизированного барахла! Как раз то, что нужно, сэр. Вдоволь места, чтоб они могли парить. Распорядитесь принести бренди и сигар; я здесь все подготовлю – работенка-то куда как более кропотливая, чем можно подумать; с ними, призраками, нужно немало времени, пока до них дойдет, с кем они имеют дело. Окажись вы в комнате, они б, не ровен час, вас в клочья порвали. Оставьте меня, чтоб я с ними разобрался, а в полпервого приходите; к тому времени они уже достаточно успокоятся, даю слово.
Просьба мистера Абрахамса показалась мне разумной, так что я оставил его сидеть с ногами на каминной полке и посредством возлияний готовить себя к встрече с несговорчивыми визитерами. Находясь внизу вместе с миссис д’Одд, я слышал, как он, посидев некоторое время, встал и принялся мерить зал быстрыми нетерпеливыми шагами. Затем мы услышали, как мистер Абрахамс проверил дверной замок, после чего поволок к окну какой-то тяжелый предмет мебели, на который, судя по всему, залез, поскольку до меня донесся звук заскрипевших ржавыми петлями оконных створок с ромбовидными стеклами, которые, как мне было известно, располагались в нескольких футах выше, чем коротышка мог дотянуться. Миссис д’Одд утверждала, что после этого слышала, как он быстро что-то шептал, – впрочем, это могло быть игрой ее воображения. Признаюсь, я был впечатлен сильнее, чем ожидал. Мысль об одиноком смертном, стоящем у открытого окна и призывающем из царившего снаружи мрака духов мертвых, внушала какое-то странное благоговение. Я вряд ли сумел бы скрыть от Матильды тот трепет, с которым заметил, что стрелки часов добрались до половины первого и что мне пора присоединиться к бдению моего гостя.
Когда я вошел, мистер Абрахамс сидел в той же позе, в которой я его оставил; ничто не указывало на подслушанные мной таинственные перемещения, не считая игравшего на его полном лице румянца – признака недавнего напряжения.
– Получилось? – спросил я, входя в комнату и стараясь выглядеть настолько небрежно, насколько это было возможно, однако невольно окинув взглядом комнату, чтобы увидеть, одни ли мы.
– Для завершения нужна лишь ваша помощь, – ответил мистер Абрахамс торжественно. – Вы сядете рядом со мной и примете эссенцию лукоптолика, которая срывает пелену с наших земных очей. Что бы вы ни увидели, молчите и не двигайтесь, иначе вы разрушите заклятье.
В нем читалась какая-то подавленность, а от его типичной для кокни грубоватости не осталось и следа. Сев в указанное им кресло, я принялся дожидаться результата.
Мой компаньон расчистил участок пола вокруг нас от тростника и, опустившись на четвереньки, мелом начертил на нем полукруг, отделивший нас и камин от остальной части зала. Вдоль края этого полукруга он нарисовал несколько иероглифов, напоминавших символы знаков зодиака. Затем мистер Абрахамс встал и испустил протяжный зов, столь быстрый, что он звучал как одно гигантское слово на каком-то грубом гортанном наречии. Закончив молитву – если это было молитвой, – он достал маленький флакончик, который мне уже довелось видеть ранее, и налил пару чайных ложек прозрачной жидкости в чашу, которую и вручил мне, дав понять, что я должен выпить ее содержимое.
У жидкости был едва различимый сладковатый аромат, напоминавший аромат некоторых сортов яблок. Мгновение я колебался, не решаясь поднести чашу к губам, однако нетерпеливый жест моего компаньона положил моим сомнениям конец, и я залпом ее осушил. Вкус не был неприятен, так что, поскольку никакого немедленного эффекта не последовало, я откинулся на спинку кресла, готовясь к тому, что меня ждало. Мистер Абрахамс сел рядом со мной; я чувствовал, что он то и дело поглядывает на мое лицо, не забывая, впрочем, повторять воззвание, которое прозвучало из его уст чуть раньше.
Постепенно меня начало охватывать ощущение приятной теплоты и слабости, вероятно, из-за жара огня, но и еще по какой-то необъяснимой причине. Мне невыносимо захотелось спать, и мои глаза начали слипаться; однако в то же время мой мозг активно работал; в нем пронеслась сотня прекрасных и сладостных мыслей. Я ощущал такую вялость, что, когда мой компаньон положил руку мне на сердце, словно желая проверить, как оно бьется, я не только не попытался ему помешать, но даже и не спросил его, зачем он это делает. Казалось, все в комнате кружится вокруг меня в каком-то сонном танце. Огромная лосиная голова, висевшая в дальнем ее конце, торжественно раскачивалась, а массивные подносы на столах выплясывали котильоны вместе с ведерком для льда и канделябром. Моя голова тяжело упала на грудь, и я бы лишился чувств, не приведи меня в сознание открывшаяся в другом конце зала дверь.
Дверь выводила на возвышение, где, как я уже упомянул, трапезничали хозяева дома. Сжав руки, я сидел в своем кресле, полными ужаса глазами глядя, как она медленно открывается, являя взору темный проход. В проходе показалось нечто – нечто бесформенное и бестелесное, но все же оно явно было чем-то. Я смотрел, как оно, подобно тусклой тени, перелетает через порог; по комнате пронесся порыв холодного ветра, который, казалось, пронзил меня насквозь, оледенив само сердце. Я ощущал таинственное присутствие; затем я услышал голос, подобный дуновению восточного ветра среди сосен на берегу пустынного моря.
– Я – невидимое отсутствие всякой сущности. Я имею склонности, и мне присуща неуловимость. Я – порождение электричества, магнетизма и спиритизма. Мои вздохи тяжелы и эфирны. Я убиваю собак. Выберешь ли ты меня, смертный?
Я хотел ответить, однако горло мое сдавило; и, прежде чем я сумел произнести хоть слово, тень скользнула через зал и скрылась во тьме, царившей на другой его стороне; по дому разнесся протяжный печальный вздох.
Я вновь устремил взгляд на дверь и, к своему изумлению, увидел крохотную старушку, которая, хромая, вошла из коридора в зал. Пройдя по нему взад-вперед несколько раз, она присела у края полукруга, явив взгляду лицо, выражение чистой злобы на котором я не смогу забыть никогда. Казалось, каждая гнусная страсть оставила на этой отвратительной физиономии свой отпечаток.
– Ха-ха! – завопила она, растопырив свои иссохшие пальцы подобно когтям неопрятной птицы. – Ты видишь, что я собой представляю. Я – дьявольская старуха. Я ношу желто-бурые шелка. Мое проклятие нисходит на людей. Сэр Вальтер был ко мне неравнодушен. Буду ли я твоей, смертный?
Мне удалось в ужасе покачать головой, в ответ на что она, замахнувшись на меня костылем, исчезла с жутким криком.
Однако глаза мои к тому моменту словно сами собой устремились к открытой двери, и я уже почти не удивился виду вошедшего в нее высокого мужчины с благородной осанкой. Лик его был мертвенно-бледен, однако с ним резко контрастировала темная челка ниспадавших назад волос. Подбородок мужчины украшала короткая острая бородка. На нем были свободные, но все же подогнанные по фигуре одежды, сшитые, судя по всему, из желтого шелка с большой белой фрезой. Пройдя через комнату медленным величественным шагом, он обернулся и заговорил со мной приятным голосом с изысканными модуляциями.
– Я – рыцарь. Я – тот, кто пронзает, и тот, кто пронзен. Вот моя шпага. Я звеню сталью. На сердце моем кровавое пятно. Я могу испускать глухие стоны. Мне покровительствовало немало старых консервативных семей. Я – изначальное привидение поместья. Я работаю один или в компании визжащих девиц.
Он вежливо склонил голову, словно ожидая моего ответа, однако мое горло вновь сдавило, и я вновь не смог произнести ни слова; низко поклонившись, призрак исчез.
Впрочем, еще до его ухода меня охватило чувство сильного страха, и я ощутил присутствие в комнате жуткого существа смутных очертаний и неопределенных размеров. Оно, казалось, то заполняло собой все помещение, то становилось невидимым, всегда, впрочем, оставляя явственное ощущение своей близости. Когда существо заговорило, голос его был дрожащим и прерывистым.
– Я – тот, кто оставляет следы и капли крови. Я блуждаю по коридорам. Чарльз Диккенс сделал на меня намек. Я издаю странный и неприятный шум. Я выхватываю письма и кладу невидимые руки людям на запястья. Я весел. Я разражаюсь жутким смехом. Рассмеяться ли мне сейчас?
Я отрицательно поднял руку, однако слишком поздно для того, чтобы остановить неприятный хохот, эхом отразившийся от стен комнаты. Привидение исчезло еще до того, как я успел опустить руку.
Я повернул голову к двери как раз вовремя, чтобы увидеть человека, спешно и украдкой вошедшего в комнату. Это был загорелый крепкий детина с серьгами в ушах и небрежно повязанным вокруг шеи каталонским платком. Голова мужчины была склонена на грудь, и весь его вид выдавал в нем человека, терзаемого невыносимыми угрызениями совести. Он метался взад и вперед подобно тигру в клетке, и я заметил блестевший у него в одной руке нож, в то время как другая сжимала нечто, выглядевшее как кусок пергамента. Когда он заговорил, его голос был глубоким и звучным.
– Я убийца, – сказал он. – Я негодяй. Я хожу украдкой. Ступаю беззвучно. Я немало знаю об Испанском Мэйне[6]. Умею искать утраченные сокровища. У меня есть карты. Я силен и хороший ходок. Могу наводить страх в большом парке.
Он с мольбой взглянул на меня, однако прежде, чем я успел ему ответить, ужас парализовал меня при виде возникшего в дверях кошмарного фантома.
Это был чрезвычайно высокий человек – если это вообще можно было назвать человеком; длинные кости выпирали сквозь свинцового цвета гниющую плоть. Фигуру окутывал саван, накинутый на голову как капюшон, из-под которого выглядывали два дьявольских глаза, глубоко сидевших в своих жутких глазницах, пылая подобно раскаленным докрасна уголькам. Нижняя челюсть отвисла на грудь, являя взору сморщенный, иссохший язык и два ряда неровных черных клыков. Содрогнувшись, я вжался в кресло при виде того, как это ужасное привидение двинулось к краю полукруга.
– Я – американский кошмар, – сказало оно, и голос его, казалось, исходил из-под земли. – Все остальные – фальшивки. Я – воплощение Эдгара Аллана По. Я косвенно и кошмарно. Я низменный призрак, подчиняющий дух. Узри мою кровь и мои кости. Я жуток и тошнотворен. Я не нуждаюсь ни в чем рукотворном. Работаю с погребальными одеждами, крышкой гроба и гальванической батареей. Заставляю волосы седеть в ночи.
Сущность протянула ко мне свои лишенные плоти руки, словно в мольбе, однако я покачал головой, и она исчезла, оставив после себя жуткую, тошнотворную, невыносимую вонь. Я осел в своем кресле, настолько подавленный чувством ужаса и отвращения, что готов был бы отказаться от самой идеи заиметь себе призрака, будь я уверен, что этот стал последним в ужасной процессии.
Однако тихое шуршание одежд сказало мне, что он не был таковым. Подняв взгляд, я узрел белую фигуру, вышедшую из коридора на свет. Когда она переступила порог, я увидел, что это молодая красивая женщина, одетая по моде давно минувших дней. Ее руки были сложены, а на бледном горделивом лице читались следы страсти и страдания. Она пересекла зал с мягким звуком, подобным шороху осенней листвы, после чего, устремив на меня свои прекрасные и невыразимо печальные глаза, произнесла:
– Я грустна и сентиментальна. Та, что прекрасна, и та, кем воспользовались. Я была покинута и предана. Я кричу в ночи и скольжу по коридорам. Мои предки весьма почтенны и большей частью аристократичны. Мои вкусы эстетичны. Старая дубовая мебель вроде этой подошла бы, если к ней добавить еще немного кольчуг и много гобеленов. Неужели ты не возьмешь меня?
Ее красивый голос затих, и она умоляюще протянула ко мне руки. Я всегда был подвержен женскому влиянию. Вдобавок чем был бы призрак Джоррокса рядом ней? Можно ли представить себе выбор, сделанный с более безупречным вкусом? Разве не рисковал бы я причинить вред собственной нервной системе, общаясь с сущностями вроде моего последнего визитера? Не лучше ли наконец сделать выбор? Женщина улыбнулась мне ангельской улыбкой, словно читая мои мысли. Улыбка эта все и решила.