– Вы не встречаетесь?
Вопрос глупый, но достаточно уместный.
– Нет. Хотя думаю, завтра мы увидимся.
Я удивился.
– Так скоро? Будьте добры, передайте ей, что я…
– Нет и еще раз нет. Ничего я передавать не буду. Завтра похороны Бобби. И знаете что, по-моему, вам надо прийти.
– Э-э… – начал я.
– Да-да, приходите, – сказала Марион. – Похоже, вы были Бобби куда ближе, чем я сама. Приходите на похороны, вы же как бы член семьи.
Ее голос сочился сарказмом, я поежился.
Какого черта я попрусь на похороны Бобби?
Моя бабушка говорила когда-то, что, пока человеку не сравняется шестьдесят, он бывает максимум на пяти похоронах, а вот после шестидесяти им уже и счету нет. Мою бабушку хорошим человеком не назовешь. Поэтому, когда она умерла, я в церковь не пошел. И моя мама Марианна не пошла, и сестра тоже. Что нам было там делать? Радоваться, что старушенция умерла?
Я все-таки решил пойти на похороны Бобби, а до того мне уже довелось побывать на трех похоронах. На похоронах одного приятеля, моего зятя и сестры. Последние были самыми тяжкими. Кто-то слыхал, как сестра говорила, что, если она умрет, на панихиде все должны быть в светлом. И я надел свой лучший летний костюм с голубой рубашкой. На гробе стояла большая фотография сестры. Контраст между нами не мог быть разительнее. На фото волосы у нее были светлые, почти белые. Красивый загар. На коленях у нее сидела малютка Белла, такая же светленькая, как ее мама. А в первом ряду церковных скамей сидел я. Ее чернокожий единоутробный брат. Которого почти никто не знал, потому что мы с сестрой предпочитали встречаться наедине или не встречаться вовсе.
Летний день тогда выдался на редкость погожий, детский хор пел так, что, казалось, крыша вот-вот воспарит в горнюю высь. Зятя хоронили отдельно. В дождь. Моя мама плакала навзрыд, когда хоронила свою единственную дочь. Люси тоже. А я сидел, смотрел на белый гроб и пытался понять, как такой молодой человек мог в одночасье исчезнуть. До сих пор не могу понять. Или принять. Ужасно, что жизнь конечна.
– Ты с ума сошел? – сказала Люси, когда я вечером сообщил о своих планах. – Неужели непонятно, что как раз тебе не место на этих похоронах.
– Коль скоро полиция думает, что именно я его задавил, ты это имеешь в виду?
– Н-ну да.
– Люси, никто про эти нелепости не знает. Слава богу.
– А вдруг там будет полиция?
– Полиция? Черт побери, с какого перепугу они заявятся на похороны Бобби?
Она пожала плечами.
– Может, чтобы посмотреть, не придет ли туда убийца?
– Но, Люси…
Я невольно рассмеялся. Хотя лучше бы закричал. Еще один вечер дома с Люси. Теперь их число – для меня – достигло головокружительных размеров.
Я снова стал серьезным:
– Так они поступают только в кино.
Ужинали мы более-менее в молчании. Более-менее, потому что Белла на своем конце стола изображала человека-оркестр. Она на удивление хорошо поела, и мы с Люси едва сдержались, чтобы не возликовать вслух в ее присутствии.
– Как насчет персонала детского сада? – спросила Люси, когда мы собирали грязную посуду. – Ты собирался их проверить.
Я признался, что руки не дошли. И рассказал про Мадлен Россандер. Люси внимательно слушала.
– Вот это правильно. На нее можно положиться, и она полезна.
Мадлен и Люси совершенно не похожи. И связано это со зрелостью. Мне всегда кажется, будто Мадлен старше нас с Люси, хоть это и не так. На самом деле мы ровесники. Но не в пример мне и Люси, в ней есть глубина и прочная основа.
Я проверил телефон, лежавший в левом кармане. Никаких пропущенных звонков от Мадлен. Как и от загадочной Сюзанны. В другом кармане лежал второй мобильник. Старый. Я пользовался им в те времена, когда моя жизнь еще не превратилась во взрослую версию “море волнуется”.
Я составил тарелки в посудомоечную машину. Люси ополоснула кастрюли. Белла поила куклу водой. И тут старый телефон зазвонил. Мы с Люси вздрогнули. Я достал его из кармана. На дисплее высветился знакомый номер.
– Привет, Мартин, как жизнь?
Голос Дидрика Стиля дышал здравым смыслом и благоразумием. И все же я встревожился, услышав его. Контакты с комиссаром Стилем могли означать только проблемы или иные скверные новости.
– Спасибо, хорошо.
– Отлично, очень рад. Слушай, можешь подъехать к нам завтра?
У меня сжалось сердце. До сих пор визиты в полицейское управление не вносили в мою жизнь ничего позитивного. И на завтра у меня совсем другие планы. Я собирался на похороны.
– В чем меня подозревают?
– В еще одном убийстве.
Тут я в самом деле вытянулся по стойке “смирно”.
– Прости?
Но Дидрик не слушал.
– Так мы увидимся завтра? В десять утра?
– Да ни хрена, – сказал я. – Какого черта? Так же нельзя. Звонить сюда и…
И что? Загнать меня в угол. Выбить из равновесия. Вызвать панику. Я силой заставил себя думать рационально. Будь у них неопровержимые улики, Дидрик никогда бы не стал звонить. Он хотел напугать, вынудить меня сказать или сделать какую-нибудь глупость. Ну уж нет, так легко он своего не добьется.
– Кто убит? – спросил я.
– Об этом поговорим завтра.
– Нет. Сейчас.
– Завтра утром, в десять, – сказал Дидрик. – Постарайся не опаздывать.
Я пытался – с бешеной скоростью – вычислить, кто мог быть на очереди. Кто еще знал слишком много? Кто еще должен был умереть?
Одно имя стучало в голове: Элиас Кром. Тот, что приходил ко мне в контору и выдавал себя за Бобби. Тот, что втянул меня в эту жуткую передрягу.
– Элиас Кром, да?
Я сказал это имя так быстро, что оно вылетело, прежде чем Дидрик успел положить трубку. Я слышал в телефоне его дыхание. Это ему с рук не сойдет. Звонить человеку, подозреваемому в убийстве.
– Завтра увидимся, – сказал он.
И отключился.
8
Вторник
Сразу после часу ночи опять раздался звонок. Как и вчера. Разница лишь в том, что на сей раз я не спал. Лежал на спине без сна, глядя в потолок. Я начал до смерти бояться кошмаров, которые меня преследовали. До смерти бояться, потому что мне было все труднее держать на расстоянии их источник. Самую грязную тайну. Настолько грязную, что даже Люси о ней не знала. Если бы мы не ездили в Техас. Тогда бы воспоминания не вырвались наружу так, как сейчас.
А сверх того, понятно, еще и проблема с воспрянувшей полицейской энергией. Все это не могло не действовать мне на нервы. Люси спала рядом. Беспокойно ворочалась. Когда на ночном столике завибрировал телефон, она мгновенно села в постели. Как солдат, уснувший в разгар боя и внезапно разбуженный.
Скажу честно, я раза два глянул на мобильник и только потом взял его в руки и ответил:
– Да?
На другом конце линии молчали. То есть ничего не говорили. Но я отчетливо слышал дыхание. И еще до того, как услышал голос, догадался, что звонит та же самая женщина, что и минувшей ночью. Сюзанна.
– Говорите, что вам надо, или я вешаю трубку.
Я сам себя не узнавал. Стал беспредельщиком. Плевать хотел на вежливость. И на терпение.
– Мне очень жаль, что я вчера не пришла.
Мне тоже. Вдобавок я почувствовал облегчение. Потому что беспокоился, не случилось ли с ней что. И если да, то не по моей ли вине.
– Что стряслось?
– Возникли препятствия.
– Это я и так понимаю, вопрос был не об этом.
– Я не рискнула. Ясно? Струсила. Побоялась встретиться с вами. Извините.
Вроде бы не плачет. Ну и хорошо. Не уважаю людей, которые плачут, когда просят прощения.
– Кого вы так боитесь?
Вообще-то я не собирался продолжать дискуссию по телефону. Хотя она звонила на полученный от меня новый номер, есть серьезный риск, что и этот номер уже спалился.
Она подумала о том же.
– А стоит ли говорить об этом по телефону? – спросила она.
Чертовски хороший вопрос. Я точно знал лишь одно: я совершенно измучен, чтобы отправиться в ночную вылазку.
В телефоне что-то скрипнуло, уронила она его, что ли?
– Мне известно только то, что я видела, – сказала она. – Больше ничего.
– Когда Мио исчез?
– Да.
Я прикидывал, как лучше всего действовать дальше. Слежки за мной почти наверняка нет. В том смысле, что никто не сидит ночами прямо напротив моего дома в машине, не ест сосиски и салат с креветками. Но если полиция прослушивает разговор, проблема та же, что и накануне. Им понадобится не слишком много времени, чтобы явиться на то место, где мы с Сюзанной назначим встречу. После недолгих размышлений я решил “спалить” еще один телефон, но от встречи отказаться.
– Я дам вам другой номер, перезвоните по нему, – сказал я.
Когда я отложил мобильник и достал другой, Люси тронула меня за плечо.
– Что происходит, Мартин?
– Думаю, ей есть что рассказать.
Люси испытующе посмотрела на меня:
– Ладно. – Она вылезла из постели. – Хочу пить. Тебе принести водички?
– Да, спасибо.
Она вышла из спальни. Невыносимо видеть, как исчезает из виду ее спина. Меня охватил нелепый и вместе с тем панический страх, что я вижу ее в последний раз. Я вдруг понял, что это веская причина нашего теперешнего сожительства. Ведь я хотя бы знаю: она жива.
Зазвонил третий телефон. Мы регулярно покупали все новые и новые. Если мне придется оставить адвокатскую практику, я наверняка получу место телефониста.
– На сей раз я хочу, чтобы вы все рассказали по телефону, – коротко сказал я в трубку. – Никаких встреч, сперва мне надо знать, какая у вас информация.
– Я понимаю, вы мне не доверяете, но…
– Я сейчас вообще никому не доверяю. Ничего личного, просто таковы обстоятельства.
Она молчала. Вроде как сникла. Так или иначе, не говорила ни слова. Лишь немного погодя сказала:
– Не знаю, с чего начать.
Зато я знал:
– Начните с Бобби. Как вы вступили с ним контакт?
– Он пришел в “Тролльгорден”. Злой и взбудораженный. Сперва несколько раз приезжала полиция, а через некоторое время он. Многие сотрудницы испугались. Сказали, что, если он не уйдет, вызовут полицию.
Она чуточку оживилась.
– Он вам угрожал?
– Не прямо. Во всяком случае, мне так казалось. Я тогда работала в садике временно, почасовиком, ну, то есть при необходимости они меня вызывали. И я как раз работала те несколько недель, когда Мио оказался у приемных родителей, а потом исчез. Когда в садик явился Бобби, я не работала. Пришла получить справку. Может, потому и истолковала ситуацию иначе.
– В каком смысле иначе?
Вернулась Люси со стаканом воды в руках. Она пролила воду на рубашку, которая местами стала прозрачной. Раньше я бы тотчас завелся, но сейчас меня это не тронуло. Может быть, это и называют – повзрослеть?
– Ну, остальные вроде как перепугались. А мне стало его жаль. Взгляд такой печальный, вовсе не дикий, не свирепый. Когда его прогнали, он сел в машину и заплакал. Я увидела его, когда через некоторое время вышла на улицу. Я… я больше не могла молчать. Дала ему свой телефон. Он позвонил уже через час-другой.
Я потер глаза, чтобы хорошенько прояснить мысли.
– Почему Бобби приехал в садик? И когда это было?
– В конце минувшей весны. Он словно долго-долго думал о покойной сестре и пришел к выводу, что не может просто так забыть о случившемся с нею. Кто-то наверняка что-то видел, сказал он. Не верится ему, что ребенок может исчезнуть так, как исчез Мио. Вот он и хочет выяснить, почему персонал лгал полиции.
Мысли Бобби походили на мои собственные. Всегда хоть кто-нибудь что-то видел. Всегда.
– Они правда лгали полиции?
– Нет, – тихо сказала она. – Но полиция говорила не со всеми.
Я выпрямился.
– Как вы сказали?
– Это правда. Например, они не говорили со мной. Ведь, когда пропал Мио, я, согласно расписанию, уже ушла домой, но на самом деле по окончании смены меня попросили задержаться в другой группе. А эти часы записаны отдельно. Думаю, полиция этого не заметила.
– Значит, когда Мио исчез, вы находились во дворе?
Женщина, которая назвалась Сюзанной, откашлялась.
– Нет. Я была в здании, с одним из ребятишек. Он был простужен и температурил, и мне пришлось ждать, когда за ним придет мама. Он на полу играл в “Лего”. А я стояла у окна, мечтая поскорее уйти домой.
Я почувствовал, как сердце застучало быстрее.
– Вы стояли у окна? Что же вы видели?
– Задний двор садика. Там нет игровой площадки, только парковка и грузовая площадка. Дети туда пройти не могут, со стороны игровой площадки установлена ограда.
Сердце заколотилось еще быстрее.
– Что вы видели? – повторил я.
Голос у меня охрип.
– Они появились вдруг, как бы ниоткуда. Я видела их со спины, но точно знаю, это был Мио. Я узнала его по курточке и по шапке. Но в первую очередь по желтым резиновым сапожкам. Он шел рядом с высокой женщиной, которая держала его за руку.
– Шел сам? Она не несла его на руках?
– Нет, а с какой стати? Он ее знал.
Я больше не мог усидеть в постели, встал.
– Кто она?
– Ее зовут Ракель, она изредка подрабатывала в “Тролльгордене” той осенью, когда пропал Мио.
Я старался осмыслить услышанное.
– И вы никому об этом не сказали? – Я почувствовал прилив ярости.
– Меня никто не спрашивал, – почти выкрикнула она, защищаясь.
Я спросил о другом:
– В котором часу он пропал?
– В половине четвертого. Полиция приехала в четыре. А я как раз ушла.
Я глубоко вздохнул.
– Господи боже мой, почему же вы не подняли тревогу, когда его уводили?
– Так я же не поняла, что это похищение! В ту пору все вокруг Мио было очень странно. А Ракель и раньше у нас работала. Я верила, что у нее есть какие-то уважительные причины забрать Мио.
Вера делает с людьми поистине диковинные вещи. Например, они становятся явно неразумны.
– Ладно, но вы ведь наверняка слышали сообщения по телевизору и по радио? – сказал я. – Мио объявили в розыск по всей стране.
Сюзанна ответила так тихо, что я едва расслышал:
– Я боялась сказать, что́ видела.
– Почему?
– По той же причине, по которой с трудом рискнула позвонить вам. Я боюсь, что для меня это плохо кончится.
– Вам угрожали?
– Нет. Но… Все это сложно.
– Так не пойдет, – сказал я.
Тут Сюзанна не выдержала. Ударилась в слезы, черт побери.
– Она видела, как я совершила большую глупость, – прошептала она.
– Кто?
– Ракель.
– Значит, вы боялись, она сообщит про вашу глупость, если вы расскажете, что видели, как она увела Мио?
– Да.
Я вздохнул.
– Вы меня чертовски заинтриговали. Выкладывайте, что ж такого ужасного вы натворили, раз не посмели сказать, что видели похищение маленького мальчика.
– Я совершила кражу. Одна из воспитательниц переезжала, и ей разрешили на время оставить кой-какие ящики в пустой конторе. Я случайно видела, как она копается в одном из ящиков. И там в деревянной шкатулке лежали замечательные украшения. Не могу рассказать, почему так поступила. Но вечером я вернулась и стащила шкатулку. А Ракель меня видела.
За окном пролетела какая-то птица, совсем близко. Терпеть не могу птиц, с самого детства. Окно было открыто, и я знаком попросил Люси закрыть его.
– Что Ракель делала в садике после работы? – спросил я.
– Не знаю. Знаю только, что она видела, как я стащила шкатулку. И на следующий день заявила мне: “Я видела, что ты совершила кражу. Помни об этом”.
– Прямо так и сказала?
– Да.
Я подумал вслух:
– Она не сказала, что сообщит другим, что вы воровка? Ведь, как я понимаю, когда кража обнаружилась, поднялся большой шум.
– Да, конечно. Я боялась ходить на работу.
Почему же Ракель не сообщила ни полиции, ни коллегам, что стала свидетелем кражи? Вывод напрашивался сам собой. По какой-то причине она не хотела говорить, что тоже находилась тогда в садике. Или не хотела привлекать внимание к своей персоне.