Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых - Скрутон Роджер


Роджер Скрутон

Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

ПРОЕКТ СЕРИЙНЫХ МОНОГРАФИЙ ПО СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИМ И ГУМАНИТАРНЫМ НАУКАМ

Руководитель проекта Александр Павлов

This translation is published by arrangement with Bloomsbury Publishing Plc.

Опубликовано Издательским домом Высшей школы экономики http://id.hse.ru

© Roger Scruton, 2015

All rights reserved

© Перевод на русский язык. Издательский дом Высшей школы экономики, 2021

Введение

Книга «Мыслители новых левых» впервые была опубликована в 1985 г. и состояла из ряда статей, ранее выходивших в журнале The Salisbury Review. Я переработал ее, убрав из книги тех авторов, которым уже нечего сказать нам сегодня, например Рональда Дэвида Лэйнга и Рудольфа Барро, и включил в книгу совершенно новый материал о таких набирающих популярность тенденциях, как невообразимая машина абсурда Лакана, Делёза и Гваттари, всеразрушающая атака на наше «колониальное» наследие со стороны Эдварда Саида и недавнее возрождение «коммунистической гипотезы» Бадью и Жижеком.

Моя книга была опубликована в разгар тэтчеровской эпохи террора, когда я еще преподавал в университете и был известен среди британских левых интеллектуалов как видный противник их идеологии, которой повсеместно придерживались все приличные люди. Критики встретили книгу насмешками и негодованием, не упуская случая над ней надругаться. Эта публикация стала началом конца моей университетской карьеры: рецензенты сильно сомневались в интеллектуальных способностях и моральном облике ее автора. Эта внезапная опала поспособствовала атакам на все мои сочинения, касались они политики или нет.

Один академический философ писал в издательство Longman, опубликовавшее книгу: «В некотором смущении должен признаться вам, что многие мои коллеги здесь [т. е. в Оксфорде] полагают, что такое уважаемое издательство, как Longman, бросило тень на свою репутацию, выпустив работу Скрутона». И далее в угрожающем духе он выражал надежду на то, что «негативная реакция, вызванная этой авантюрой, заставит Longman впредь быть более избирательным в своей издательской политике». Автор бестселлеров среди учебной литературы пригрозил уходом к другому издателю, если моя книга будет переиздаваться. И конечно же, нераспроданный тираж «Новых левых мыслителей» вскоре был изъят с полок книжных магазинов, переместившись в сарай в моем саду.

Естественно, я сомневался, стоит ли возвращаться на сцену после такого фиаско. Однако постепенно после 1989 г. стали заметны колебания в стане левых. И сегодня уже общепризнано, что не все, что сказано, помыслено или сделано во имя социализма, интеллектуально правильно или морально верно. Я, вероятно, был больше других в курсе этих изменений, принимая во внимание мою вовлеченность в подпольные сети интеллектуалов коммунистической Европы. Я лицезрел крах, и было очевидным для всех, кто потрудился обратить на него внимание, что основной причиной катастрофы стал образ мышления левых. «Мыслители новых левых» в самиздатовской версии появились сначала в Польше и Чехии, а затем были переведены на китайский, корейский и португальский языки. С течением времени, и особенно после 1989 г., мне становилось все легче выражать свои взгляды. И наконец я поддался убеждению своего издателя Робина Бэрда-Смита, что новая книга могла бы принести пользу студентам, вынужденным продираться через вязкие тексты Делёза, серьезно относиться к безумным заклинаниям Жижека или верить в то, что за теорией коммуникативного действия Хабермаса стоит что-то большее, чем неспособность автора ее коммуницировать.

Уже исходя из сказанного должно быть ясно, что это не энциклопедия хороших манер. Я бы определил книгу, скорее, как провокацию. Однако я делаю все возможное, чтобы объяснить не только то, чем плохи авторы, которых я обсуждаю, но и то, чем они хороши. Надеюсь, результат принесет пользу читателям любых политических убеждений.

При подготовке этой книги к печати мне сильно помогли комментарии и критика Марка Дули, Себастьяна Гарднера, Роберта Гранта и Уилфрида Ходжеса. Все они неповинны в преступлениях, совершенных на ее страницах.

Скрутопия, январь 2015 г.

Глава 1

Что значит быть левым?

Значение, в котором мы сейчас употребляем слово «левый», восходит к французским Генеральным штатам 1789 г., во время которых знать сидела справа от короля, а третье сословие – слева. Они могли расположиться наоборот. В действительности так оно и было – для всех, кроме короля. И тем не менее термины «левый» и «правый» сохранились до настоящего времени, и сейчас ими обозначаются фракции и взгляды, имеющие место в рамках любого политического порядка. В результате картина политических взглядов, размещенных в одном измерении, получает смысл только локально, в условиях политического состязания и конкуренции. Более того, даже если в чем-то она и воспроизводит контуры политического процесса, вряд ли она помогает отдать должное теориям, направляющим этот процесс и образующим политический климат. Зачем же тогда обозначать авторов, рассматриваемых в данной книге, словом «левый»? Зачем одним словом называть и анархистов вроде Фуко, и марксистов-догматиков, таких как Альтюссер, и неуемных нигилистов, например Жижека, и американских либералов, скажем, Дворкина и Рорти?

Тому есть две причины: во-первых, эти мыслители сами называют себя именно так. Во-вторых, все они демонстрируют один и тот же живучий взгляд на мир, который неизбежно преследует западную цивилизацию по крайней мере со времен Просвещения. В его основе лежат комплексные социальные и политические теории, к которым у меня еще будет случай обратиться далее. Многие из затрагиваемых далее тем связаны с движением новых левых, набравшим популярность в 1960–1970-х годах. Другие относятся к широкому спектру политических идей послевоенных лет, согласно которым государство должно нести ответственность за общество и его следует наделить полномочиями по распределению благ.

«Мыслители новых левых» были опубликованы до распада Советского Союза, до образования империи под названием Европейский союз и до того, как Китай стал примером бандитского капитализма. Естественно, новые левые мыслители должны были бы принять во внимание эти события. Крах коммунизма в Восточной Европе и повсеместная слабость социалистических экономик ненадолго обеспечили доверие к экономическим мерам «новых правых». В стороне не осталась даже Лейбористская партия Великобритании, которая исключила п. IV о приверженности принципу государственной собственности из своего устава и приняла положение, согласно которому промышленность больше не относится непосредственно к сфере ответственности правительства.

На какое-то время даже показалось, что можно будет услышать извинения от тех, кто направлял свои интеллектуальные и политические усилия на обеление Советского Союза или восхваление «народных республик» Китая и Вьетнама. Однако сомнения длились недолго. Прошло десятилетие, и представители левого истеблишмента снова оказались в седле. Возобновили свои нападки на политику США Ноам Хомский и Говард Зинн. В Европе левые снова объединились против «неолиберализма», как будто все это время он был главной проблемой. Дворкин и Хабермас получали премию за премией за свои трудночитаемые, но безупречно ортодоксальные книги. А заслуженный коммунист Эрик Хобсбаум за свою непоколебимую преданность Советскому Союзу был награжден Орденом Кавалеров Почета.

И в самом деле, враг выглядел теперь иначе: марксистский шаблон уже не так-то легко подходил к новым условиям, и казалось, что несколько глуповато бороться за дело рабочего класса, когда его последние представители вступают в ряды нетрудоспособных или самозанятых. А затем наступил финансовый кризис, когда люди по всему миру были брошены в сравнительную бедность, тогда как очевидные виновники – банкиры, финансисты и спекулянты – остались в неприкосновенности, сохранив свои бонусы. В результате книги, посвященные критике рыночной экономики, снова обрели популярность, то напоминая нам, что подлинные блага не подлежат обмену («Что нельзя купить на деньги» Майкла Сэндела), то доказывая, что рынки в современных условиях приводят к массовому перераспределению материальных благ от самых бедных к наиболее богатым («Цена неравенства» Джозефа Стиглица и «Капитал в XXI веке» Тома Пикетти). И из неиссякаемого источника марксистского гуманизма мыслители извлекли новые аргументы в подтверждение моральной и духовной деградации человечества в условиях свободного обмена («Эстетизация мира. Жизнь в эпоху художественного капитализма» Жиля Липовецки и Жана Серуа, «NO LOGO» Наоми Кляйн и «Я трачу, следовательно, я существую» Филиппа Роско).

Поэтому левые мыслители и писатели быстро восстановили равновесие, убедив мир в том, что они никогда в действительности не находились под влиянием коммунистической пропаганды, и возобновили атаки на западную цивилизацию и ее «неолиберальные» экономики как на главную угрозу человечеству в глобализированном мире. Слово «правый» так и осталось ругательным, как это было до падения Берлинской стены, а оппозиционное рвение не претерпело в новых условиях сильного смягчения. Этот примечательный факт – одна из загадок, которые я пытаюсь разгадать в этой книге.

Позиция левых ясно обозначилась, как только появилось само различие между левыми и правыми. Левые полагают вслед за якобинцами времен Французской революции, что блага в мире несправедливо распределены. И корень этой проблемы не в человеческой природе, а в узурпации власти и прав господствующим классом. Они определяют себя через оппозицию к действующей власти как поборников нового порядка, который удовлетворит давние жалобы всех угнетенных.

В обоснование стремления к новому порядку обычно приводят два его характерных признака: освобождение и «социальную справедливость». Отдаленно эти понятия соотносятся с идеями свободы и равенства времен Французской революции, но только отдаленно. Освобождение, проповедуемое левыми движениями сегодня, подразумевает не только свободу от политического угнетения или право заниматься своим делом, не опасаясь чьего-либо вмешательства. Под ним понимается избавление от «структур»: институтов, обычаев и конвенций, слагающих «буржуазный» порядок и образующих общую систему норм и ценностей, лежащих в основе западного общества. Даже левые мыслители, которые избежали влияния либертарианства 1960-х, считают свободу формой избавления от социальных ограничений. Большая часть их работ посвящена деконструкции таких институтов, как семья, школа, закон и национальное государство, посредством которых до нас дошло культурное наследие западной цивилизации. Эти авторы, наиболее ярким из которых был Фуко, называют «структурами господства» то, что другие считают просто инструментами гражданского порядка.

Освобождение угнетенных – бесконечное дело: едва одни жертвы окончательно сбрасывают оковы, как на горизонте появляются новые. Спасение женщин от мужского гнета, животных от жестокого обращения, гомосексуалистов и транссексуалов от «гомофобии» и даже мусульман от «исламофобии» – все это вошло в новейшие политические программы левых, чтобы соответствующие положения были зафиксированы законодательно и реализованы комитетами, действующими под контролем чиновников. С течением времени старые нормы социального порядка утрачивают влияние, а иногда даже оказываются под запретом как нарушение «прав человека». И действительно во имя «освобождения» принимается куда больше законов, чем когда-либо издавалось для его сдерживания. Только подумайте, сколько нормативных актов сегодня обеспечивают «недискриминацию»!

Точно так же цель установления «социальной справедливости» – больше не равенство перед законом и не равные гражданские права, за которые выступало Просвещение. Теперь желаемый итог – это полная перестройка общества, после которой привилегии, иерархии и даже неравное распределение благ будут либо преодолены, либо оспорены. Более радикальный эгалитаризм марксистов и анархистов XIX в., стремившихся к отмене частной собственности, сейчас, по всей видимости, не слишком востребован. Но за лозунгом «социальной справедливости» скрывается другой, более жизнеспособный взгляд на мир, согласно которому неравенство в чем бы то ни было – собственности, досуге, законодательно закрепленных привилегиях, общественном положении, образовательных возможностях – во всем, что мы могли бы пожелать для себя и своих детей, – несправедливо, пока не будет доказано обратное. В любой сфере, где мы имеем возможность сравнивать социальное положение людей, равенство – это позиция по умолчанию.

Благодаря невыразительной манере изложения в трудах Джона Ролза эту посылку можно не заметить. Призывы Дворкина к «обращению как с равными» в противоположность «равному обращению» уже настораживают. Но еще важнее то, что идеи такого плана сметают все на своем пути. Ни один обычай, институт, закон или иерархия, никакая традиция, особенность, правило или долг не могут превзойти равенство, если они лишены независимого источника легитимации. Все, что не отвечает цели равенства, должно быть снесено и перестроено. Если институт или обычай передаются из поколения в поколение и пользуются широким признанием, то это все равно не является аргументом в их пользу. Таким образом, преследование цели «социальной справедливости» становится плохо скрываемой попыткой «зачистки» истории, к которой всегда стремились революционеры.

Цели освобождения и социальной справедливости не слишком сочетаются: не более чем свобода и равенство времен Французской революции. Если освобождение подразумевает в том числе и раскрытие личностного потенциала, то как мы можем воспрепятствовать тому, чтобы амбициозные, энергичные, умные, красивые и сильные оказались впереди? И что допустимо сделать, чтобы ограничить их? Но не будем задаваться вопросом, ответить на который практически невозможно. Лучше дать волю старому ресентименту, чем думать о возможных последствиях. Объявляя войну исторически сложившимся иерархиям и институтам во имя этих двух идеалов, левые умело затушевывают конфликт между ними. И вообще «социальная справедливость» – это цель столь важная, что стоит выше противоречащих ей интересов разных групп людей. Так что, апеллируя к ней, можно обелить любые действия.

Важно обратить внимание на этот очистительный потенциал. Многие левые скептически относятся к утопическим порывам, и в то же время, объединившись под знаменем морализаторства, они неминуемо попадают под влияние самых фанатичных сторонников этих идей, которые заражают их своим энтузиазмом. Поэтому политика левых – это политика с целью. И ваше место в движении определяется тем, как далеко вы способны зайти в достижении «социальной справедливости», как бы она ни определялась. Консерватизм, по крайней мере в британской традиции, – это политика обычаев, компромиссов и воздержания от решений. Консерватор смотрит на политические объединения так же, как и на дружбу: у нее нет доминирующих целей, лишь ежедневные перемены, соответствующие непредсказуемой логике общения. Поэтому в консервативном лагере экстремисты – это одиночки, эксцентричные и даже опасные. И хотя сложно быть более преданными партнерами в общем деле, своей чрезмерной целеустремленностью они отделяют себя от тех, кого стремятся возглавить[1].

Маркс отвергал современные ему социалистические теории как «утопические», противопоставляя им «научный социализм», который должен был в конце концов привести к «полному коммунизму». «Историческая неизбежность» этого состояния освобождала Маркса от необходимости описывать его. Сама «наука» состояла из «законов исторического движения», изложенных в «Капитале» и других текстах, согласно которым экономическое развитие приводит к поступательным изменениям в экономической инфраструктуре общества, позволяющим говорить о том, что однажды частная собственность исчезнет. После периода социалистической опеки – «диктатуры пролетариата» – государство «отомрет». Ни закона, ни нужды в нем не будет, и все будет принадлежать всем. Не станет и разделения труда, и каждый будет жить, удовлетворяя весь спектр своих потребностей и желаний: «утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике», как сказано в «Немецкой идеологии»[2].

Оглядываясь назад, говорить, что все это «наука», а не утопия, не многим более чем шутка. Замечание Маркса об охоте, рыбалке, хозяйстве и литературной критике – это единственная его попытка описать, какой будет жизнь без частной собственности. И если вы спросите, кто даст вам ружье или удочку, организует охоту с гончими, будет следить за лесными чащами и водоемами; кто будет распоряжаться молоком и телятами, а кто опубликует литературную критику – все эти вопросы проигнорируют как не относящиеся к «сути дела». Эти проблемы будут разрешены в будущем, но вас не касаются. Что же насчет того, может ли существовать огромное количество организаций, необходимых для поддержания столь разнообразного досуга представителей всемирного высшего класса, в условиях полного отсутствия закона, собственности и вертикали управления – этот вопрос слишком тривиальный и не заслуживает внимания. Или, скорее, чересчур серьезный, чтобы с ним разбираться, и потому остается незамеченным. Достаточно малейшего критического усилия, чтобы осознать: «полный коммунизм» содержит противоречие. Это состояние, при котором все выгоды правопорядка еще налицо, хотя закона уже нет; все результаты общественного взаимодействия по-прежнему в наличии, несмотря на то что никто не обладает правами собственности, которые до сих пор были единственным мотивом производства товаров и услуг.

Дальше