Специальное постановление о детском питании от 27 октября 1942 г. определило, что все дети в возрасте до 12 месяцев должны были потреблять 7 л молока в месяц (230 мл в день), а дети от 12 до 36 месяцев – 5 л (165 мл в день)[87]. Но эта планка была недосягаема: в 1942–1943 гг. дефицит молока в тыловых областях стал тотальным. В начале 1943 г. не было ни единого тылового города, который бы не сигнализировал об острой нехватке молока для грудных и маленьких детей. Летом 1942 г. органы здравоохранения Московской области приложили немало усилий для восстановления сети молочных кухонь и специальных детских пищевых станций, достигнув снабжения необходимым объемом молока всех детей до четырех лет. Но уже к осени дальнейшее развитие этой сети прекратилось. «В настоящее время развитие работы молочных кухонь и пищевых станций замедлилось ввиду катастрофически малого количества поступающего молока. Если летом в среднем ребенок в яслях и молочной кухне получал 250–300 грамм молока, то сейчас по 10–15 грамм. На 150200 детей приходится 3–4 литра молока, так в г. Бабушкине получали на 400 детей 20 литров молока, в Пушкине на 350 детей – 15–20 литров молока. В Орехово-Зуеве дети совсем не получали молока, в Балашихе питается с молочной кухни 353 человека детей, получали молока по 2 литра в день. В последнее время стали отпускать солодовое молоко, причем никто не знает его состав, неизвестно для каких детей его можно применять, как его разводить. НКЗ необходимо дать разъяснение по этому вопросу»[88].
В начале 1943 г. органы здравоохранения Башкирии отмечали, что «вопрос с питанием детского населения Башкирии в настоящее время стоит исключительно напряженно. В последние месяцы в целом ряде детских яслей городов и районов отсутствуют необходимые продукты питания, особенно молоко, в результате чего имеет место значительное количество детей, страдающих дистрофиями»[89]. В Чкаловской области молочные кухни прибегали к покупке нескольких литров молока в день на колхозных рынках. В Удмуртии единственным населенным пунктом, снабженным хоть каким-то количеством молока, был Ижевск – приблизительно 20 л в день, то есть только около 5 % от того, что требовалось городу. Свердловская область докладывала о полном прекращении поставок молока, что привело к закрытию молочных кухонь. Лишь кухни в самом Свердловске получали ограниченные поставки молока, но даже они происходили нерегулярно и с большой задержкой[90]. Поэтому кухни были вынуждены готовить детские смеси только на основе воды и небольшого количества манной крупы[91]. И речи не могло идти о цельном молоке и богатых белками молочных продуктах. Даже детские больницы не снабжали молоком. В феврале 1943 г. Куйбышевская инфекционная больница получала всего 1 л молока в день на 120 детей. Положение Кировской инфекционной больницы было чуть лучше: она получала по 3 л в день и делила их на 186 детей[92].
Дефицит молока был вызван несколькими причинами. Главной было уменьшение поголовья молочного скота (в основном коров, но также овец и коз) и резкое падение удоев. Все это происходило по одной причине – из-за нехватки кормов[93]. Животные страдали от продовольственного кризиса точно так же, как и люди. В дополнение к этому дети всех возрастов вынуждены были «бороться» за молоко наравне с некоторыми другими группами населения, которые, по преобладавшему среди медиков того времени мнению, также остро нуждались в нем. Наиболее яркий пример – люди, страдавшие от туберкулеза или работавшие с токсичными металлами (в особенности со свинцом и свинцовыми соединениями) или другими опасными для здоровья материалами и веществами. Ситуация усугублялась тем, что молоко, в котором остро нуждались дети, иногда уходило не по назначению, а в столовые для взрослых[94].
Молочные кухни старались компенсировать дефицит животного молока за счет привлечения кормящих матерей, готовых сдавать свое грудное молоко. Эти женщины должны были получать особый рацион, хотя город далеко не всегда мог его обеспечить. Некоторые города, в особенности на Урале, отмечали относительный успех в данном деле, но количество сданного материнского молока сколько-то существенно не решало проблемы нехватки молока[95]. Только к концу 1944 г. стало наблюдаться улучшение положения с молочными поставками. Они все еще были недостаточными, но среднее потребление молока на душу населения в городах начало заметно увеличиваться. Почти все молоко поставляли не централизованно, а из личных и подсобных хозяйств, а также с колхозных рынков[96].
Что было удивительным в этом кризисе – а острый дефицит молока был действительно кризисом, – так это то, что он совпал с резким снижением младенческой смертности. Это парадоксально, ведь такая серьезная нехватка молока должна была спровоцировать увеличение младенческой смертности хотя бы по трем очевидным причинам: рост числа желудочно-кишечных инфекций из-за замены молока искусственными смесями, содержащими загрязненную воду, голод и вызванный голодом туберкулез. Тем не менее, как было отмечено ранее, младенческая смертность не только не выросла, но резко снизилась в 1943 г. по сравнению с 1942 г. Так что к концу 1943 г. коэффициент младенческой смертности в основных регионах был даже ниже, чем в 1939 г., и это падение сложно объяснить. Падение уровня рождаемости, конечно, сыграло определенную роль: история разных обществ показывает, что снижение рождаемости приводит к снижению коэффициента младенческой смертности, так как легче ухаживать за меньшим количеством детей. Однако кроме краткосрочного скачка в коэффициенте младенческой смертности во время голода 1947 г. улучшение этого показателя продолжалось и после окончания войны, даже когда уровень рождаемости по стране быстро рос. Государственная политика по ужесточению эпидемиологического контроля и более серьезное обучение в санитарно-гигиенической области также сыграли свою положительную роль. Но эффект от них стал реально ощутим гораздо позже – лишь в послевоенный период[97]. В значительной мере это резкое и продолжительное снижение коэффициента младенческой смертности так и остается неожиданным и парадоксальным.
Ясли
Ясли, принимавшие детей от рождения до детсадовского возраста, имели большую экономическую и медицинскую важность. С точки зрения экономики они позволяли матерям новорожденных и совсем маленьких детей поступать на работу на производство. С медицинской точки зрения ясли были важным элементом в системе защиты детского здоровья, хотя и испытывали огромные сложности, схожие с теми, что были у молочных кухонь. Некоторые из их проблем были структурными, связанными с отношением к уходу за ребенком и компетентностью персонала, другие возникали из-за трудностей войны. Когда дети поступали в ясли, они уже страдали от потери веса и недоедания, и ясли, даже при крупных оборонных заводах, не могли улучшить их состояние. Проверки в яслях, прикрепленных к оборонным заводам Свердловской области, в течение первой половины 1942 г. выявили, что большая часть детей, родившихся с нормальными показателями веса, уже серьезно отставала в весе к моменту их поступления в ясли и продолжала терять его, даже находясь в яслях. В некоторых яслях удавалось достичь временного улучшения положения с детским питанием за счет привлечения дополнительных ресурсов в летнее время. Но кардинального перелома ситуации добиться не удавалось, и к концу 1942 г. в некоторых яслях отмечали очень высокий уровень смертности[98]. В конце 1942 г. в Ярославле даже в «самых лучших яслях» было выявлено 13–18 % детей, страдающих от недоедания, и 20–30 % – от рахита. Детский рацион состоял почти полностью из углеводов, поскольку ясли получали лишь самое незначительное количество молока или витаминосодержащих овощей. Многие дети набирали вес, но их вес был ниже возрастной нормы, и потому в условиях потери веса, хотя и медленной, туберкулез становился обычным явлением[99].
В то же время структурные проблемы в самих яслях не позволяли им успешно справляться с теми важными задачами, которые встали перед ними в ходе войны. Даже в предвоенной Москве, где можно было бы ожидать «образцового ухода» за маленькими детьми, педиатры находили массу недочетов в функционировании яслей. Персонал не получал правильного образования. Персонал не понимал необходимости стимуляции физического и умственного развития детей, как и важности игр с детьми для развития различных навыков. Врачи, наблюдавшие за здоровьем детей, сосредотачивались в основном на диагностировании заболеваний (в чем им зачастую также не удавалось избегать ошибок), но почти или абсолютно ничего не знали о детском развитии. Особенно плохо врачи диагностировали первые признаки недоедания, которое уже в середине-конце 1930-х гг. стало заметной проблемой[100]. При такой ситуации в яслях война угрожала «затопить» советские ясли волной все нарастающих и взаимосвязанных проблем. Более детальный и систематизированный анализ динамики этого процесса представлен А. И. Перевощиковой в ее блестящей работе о яслях г. Ижевска, столицы Удмуртии[101]. Ижевск стал главным центром оборонной промышленности во время войны и, как и другие города, удаленные от передовой, страдал от высокого уровня голодной смертности среди мужчин работоспособного возраста, особенно в 1943 г. Это было типично для всех городов Урала и его регионов. В то же время Удмуртия оставалась одной из беднейших территорий СССР, где развитие санитарной инфраструктуры запаздывало по сравнению с другими, более развитыми, которые, в свою очередь, отставали на несколько десятилетий от уровня развития стран Западной Европы. Потому проблемы питания и ухода за детьми в ней могли быть еще более запущенными, чем в таких крупных центрах, как Горький, Куйбышев, Молотов и Свердловск. Однако ситуация в предвоенной Москве, описанная А. С. Розенталь, говорила о противоположном: положение с яслями, отмеченное А. И. Перевощиковой в Ижевске, кардинально не отличалось в 1939 г. от ситуации в наиболее развитом городе РСФСР и СССР. Ниже будут кратко изложены основные выводы А. И. Перевощиковой.
Можно предположить, что первоочередной задачей было полноценное питание матерей и детей. Сочетание недостаточного рациона, высоких нагрузок на работе и усталости приводило к тому, что у женщин пропадало грудное молоко. Как следствие, детей приходилось переводить на искусственное питание, опасности которого были описаны ранее при обсуждении молочных кухонь. Многие ясли воспроизводили и даже увеличивали эти риски, поскольку их персонал был плохо осведомлен о санитарных условиях и гигиене. Сотрудники яслей не поддерживали должной чистоты и не могли дать жизненно важных рекомендаций матерям по соблюдению гигиены дома. Поэтому безопасность пищи становилась главной проблемой, но и еда сама по себе была недостаточно питательна и не восполняла маленьким и подрастающим детям калории, витамины и полезные микроэлементы в нужном объеме. Это имело решающее значение, поскольку грудные и маленькие дети уже были истощены при поступлении в ясли, а условия пребывания в них еще более усугубляли это состояние. Плачевное положение с детским питанием приводило к ответной реакции: недоедание делало детей более восприимчивыми ко многим инфекциям и усиливало их последствия для детского организма, что, в свою очередь, вело к еще большему истощению детей. Осложнением был рахит, последствия которого уже были описаны выше.
Когда дети заболевали, они часто страдали сразу от нескольких инфекций, протекавших либо одновременно, либо одна за другой. В наблюдавшихся А. И. Перевощиковой яслях дети до года в среднем переносили от 2,5 серьезных болезней, а дети от года до двух – в среднем от 2. При этом нужно понимать, о каких заболеваниях идет речь: пневмония, дизентерия, острые желудочно-кишечные инфекции, коклюш и гнойный отит, каждое из которых могло стать причиной смерти маленького ребенка. Типичным примером стал случай, описанный на С. 29. Чудом этот ребенок выжил, но не всем детям так повезло. Так, 11-месячная девочка, наблюдавшаяся А. И. Перевощиковой, заболела ветрянкой, за которой последовали дизентерия и грипп с осложнениями на пневмонию и отит. Не излечившись до конца от пневмонии, она подхватила коклюш, обостривший пневмонию, а затем случился абсцесс легких, который в итоге ее и убил. Это не был из ряда вон выходящий случай; напротив, это было лишь крайнее значение статистического среднего[102]. Более того, почти в каждом случае ребенок приобретал эти болезни в стенах яслей. В какой-то степени это было неизбежным побочным эффектом от скопления в закрытом помещении большого числа уязвимых перед болезнью маленьких детей. Но многих инфекций можно было избежать, если бы в яслях придерживались основных контрольно-эпидемиологических правил и работали бы специалисты-врачи и няни, помогающие выполнять эти элементарные правила. Стандартной практикой должен был быть (но не являлся!) медицинский осмотр детей при поступлении в ясли. Его цель – изолировать зараженных детей от здоровых, а также организовать их прививку от дифтерии, от которой в РСФСР уже была выработана действенная вакцина. Ижевские ясли проводили вакцинацию, но отбор детей был нелогичным, случайным и, соответственно, недостаточным для поддержания их группового иммунитета.
В довершение всего сотрудники яслей в Ижевске, как и их московские коллеги перед войной, не имели понятия о необходимости оказания на детей внешнего стимулирования. Конечно, это не была полностью их вина: у них было слишком много детей на попечении, из которых многие были слабыми и больными. Врачи не всегда могли уделить им необходимое внимание и при этом организовывать развивающие игры с другими детьми. Но правда и то, что они не владели необходимыми знаниями о детском развитии. В ижевских яслях были игрушки, но они обычно стояли на полках, чтобы производить впечатление на посетителей. Дети же никогда не играли с ними. Они не играли и друг с другом. Становились пассивными и вялыми, даже когда не были ослаблены недоеданием или болезнью[103].
А. И. Перевощикова, работая в подконтрольной ей детской среде, могла вводить базовые изменения в работу наблюдаемых яслей. Она добивалась дополнительных поставок продовольствия в целях увеличения объема потребляемых детьми питательных веществ, а также уделяла внимание (и это также было важно) разнообразию поставляемой в ясли еды, чтобы добиться у анорексичных детей восстановления аппетита. Она ввела обязательное обследование принимаемых в ясли детей на наличие у них признаков инфекционных заболеваний, а также организовала в яслях программу развивающих упражнений. В результате своими усилиями в течение шести месяцев она смогла существенно снизить показатели недоедания у детей. Однако аналогичное положение было не повсеместным: большинство яслей не могло обеспечить детей тем, чего у них просто не было, – подходящим для грудных и малолетних питанием. Масштабные проверки яслей в главных промышленных центрах страны в 1943 г. показали астрономические уровни рахита: им болело 35 % всех детей в яслях г. Златоуста, 41 % – г. Иванова. В г. Свердловске от гипотрофии страдали 27 % детей до 6 месяцев, 52 % в возрасте 6-12 месяцев, 48 % от года до двух и 9 % старше двух лет. Годом ранее ясли городов Челябинска и Магнитогорска отмечали уровень отсталости в развитии находившихся в них детей, превышавший даже эти цифры.
Лечебные меры
Советские власти пытались снизить негативное влияние неудовлетворительного питания на детей за счет разных лечебных мер, но на практике их возможности были сильно ограничены. Они не могли снабдить учреждения количеством продуктов, достаточным для нормального рациона всех детей, а потому им приходилось перераспределять ресурсы для поддержания прежде всего наиболее нуждающихся и/или находящихся в группе риска детей. Двумя самыми действенными средствами в той обстановке были создание сети специальных столовых для сильно истощенных детей и проведение летних оздоровительных кампаний, во время которых детей на короткий период вывозили за город и кормили более калорийной едой. Все эти меры были нацелены в основном на детей от трех лет и старше, хотя часть продовольствия покрывала также нужды грудных и маленьких детей, которые и являются объектом настоящего исследования[104].