Я фыркнула и вскинула брови, когда у меня наконец появилась возможность рассмотреть, что на ней одето: обтягивающие джинсы, которые, я была почти уверена, были моими, и ярко-красная блузка, которую, если я не ошибалась, носила моя сестра до того, как переехала отсюда.
– Как бы то ни было, Ворчун, что с тобой? У тебя неприятности в КЛ? – спросила она, садясь за стол и не замечая взглядов, которые я бросала на нее из-за того, что она вырядилась в мои штаны.
В середине дня она прислала мне сообщение, спрашивая, как прошла встреча. Я не ответила. Я даже не дала себе возможности подумать о том, хочу ли я рассказать им все о сделанном мне предложении или нет. Не то чтобы я постоянно лгала. Не лгала. Но… что, если из этого ничего не получится? Что, если я растревожу их понапрасну? За многие годы я принесла им достаточно разочарований.
Да, эта мысль была словно осколок стекла, застрявший в дыхательном горле.
Переводя взгляд с женщины, к которой за неделю приставали чаще, чем ко мне за всю мою жизнь, я снова сосредоточилась на тарелке, накручивая лапшу на зубчики вилки и пожимая плечами.
– Ничего, – очень спокойно ответила я, мгновенно осознав, что, говоря так, все испортила.
Трое из сидящих за столом усмехнулись, каждый на свой манер. Не было нужды смотреть на них для того, чтобы понять, что они переглядывались, словно думали, что я мешок с дерьмом – которым я и была, – но в конце концов мой брат фыркнул:
– Черт, Джес, ты даже не попыталась прикрыть эту ложь.
Я скорчила рожу, глядя в тарелку, а потом посмотрела на него и, поднеся средний палец как можно ближе к Джонатану, подняла его к лицу, притворившись, что тру им внутренний уголок глаза.
Единственный член моей семьи со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами, который отчасти был похож на меня, высунул язык. Ему было тридцать три года, а он показывал мне язык. Что за сучонок!
– Мы, возможно, поверили бы тебе, если бы ты не сказала «ничего». Теперь мы знаем, что ты врешь, – поддержала его мама. – Ты не разговариваешь с нами, когда тебя что-то тревожит? – Она чуть было не фыркнула, снова обратив внимание на курицу, которую она разрезала на куски. – Ха! И с каких это пор?
Именно поэтому все эти годы они были моими лучшими друзьями. Если не считать Карины, с которой в последние несколько лет я разговаривала все реже и реже, и еще парочки других, которых я не остерегалась, – друзьями были для меня мои родственники. Мама говорила, что у меня серьезные проблемы с доверием к людям, но, честно говоря, чем чаще я встречалась с людьми, тем сильнее было мое желание больше не встречаться с ними.
– Ты в порядке, Джес? – с беспокойством в голосе спросил Джеймс, значительно лучшая за последние плюс-минус десять лет половина моего брата.
Снова вонзив зубчики вилки в лапшу, я посмотрела на самого красивого из всех мужчин, которых я видела за свою жизнь, и кивнула. С черными волосами, яснейшими карими глазами и кожей цвета темного меда, никому не дававшей ключа к разгадке тайны его наследственности, он мог встречаться с кем угодно. С кем угодно. Буквально. Сотню раз я видела, как обычные мужчины заглядывались на него. Если бы он решил стать моделью, то затмил бы абсолютно всех манекенщиков в мире. Даже моя сестра, двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году чувствовавшая себя полноценной женщиной, говорила, что вышла бы за него замуж, если бы он сделал ей предложение. Я вышла бы за него замуж, даже если бы он не сделал мне предложения. Он был добрейшим мужчиной, красавцем, успешным и трезво мыслящим. Мы все любили его.
Он тоже любил нас, но не так, как моего брата Джоджо.
Люди любят говорить, что любовь слепа, но невозможно, чтобы любовь была настолько слепа. Я давным-давно перестала пытаться понять отношения моего брата Джонатана и Джеймса. Как он оказался в лапах самого большого идиота из нашей семьи, я не понимала. У моего брата были огромные ослиные уши и щель между двумя передними зубами, которую мама всю его жизнь называла очаровательной, но он так и не потрудился надеть брекеты на свои зубы. Хотя у меня был слегка неправильный прикус, и я три года ходила с брекетами.
Но это все неважно.
– Все в порядке. Не слушай их, – сказала я Джеймсу довольно рассеянно, попыталась сменить тему разговора, выбрав самую очевидную – мужа моей мамы, который должен был бы сидеть с нами за столом… но не сидел. – Мама, а где Бен?
– Он встречается с друзьями, – быстро объяснила родившая меня рыжеволосая женщина, прежде чем поднять глаза и нацелиться на меня вилкой. – Не увиливай. Что с тобой происходит?
Разумеется, это не сработало.
Я еле сдержала стон, засовывая кусок курицы в рот, и, неторопливо прожевав его, ответила:
– Все прекрасно. Просто я… кое о чем думаю, и это портит мне настроение.
Брат, сидевший рядом со мной, хихикнул:
– У тебя? Плохое настроение?
– Нет.
Я склонилась к нему и ущипнула за дряблую мышцу, которую он называл бицепсом.
– Ой-й! – вскрикнул он, отдергивая руку и потирая ее.
Я попыталась повторить, но он замахнулся на меня локтем, не давая возможности ущипнуть его еще раз.
– Мама! Посмотри на нее! – заныл мой брат, жестом показывая на меня так, словно я нападаю на него. – Джеймс, помоги мне!
– Ябеда, – прошептала я, пытаясь ущипнуть его. – Дрянь.
Его муж рассмеялся, но сохранял нейтралитет. Неудивительно, что он так мне нравился.
– Прекрати обижать брата, – сказала мама, вероятно в тысячный раз за всю мою жизнь.
Когда он опустил руки, прикрывая талию, я протянула руку и скоренько-скоренько-скоренько шлепнула его по шее, прежде чем он успел открыть рот и попытаться укусить меня.
– Маменькин сынок, – прошептала я, отдергивая руку.
Он, ухмыляясь, наклонил голову в одну, потом в другую сторону, насмехаясь надо мной, как делал обычно, когда мама принимала его сторону. Она всегда принимала его сторону. Этот подлиза был ее любимчиком, несмотря на то что она никогда не признавалась в этом. Но все мы знали, что это так. Я любила обоих своих братьев, но понимала, почему мама любит его больше, чем остальных своих детей. Если не обращать внимания на его сходство с диснеевским псом Плуто, то все, видя его, улыбались. Такое воздействие оказывали на людей его огромные глаза.
– Малышка, судя по тому, как ты разговариваешь, даже мне понятно, что тебя что-то беспокоит. Что случилось? – спросил муж моего брата, наклоняясь вперед с таким участливым выражением лица, которое вызвало у меня значительно большее чувство вины, чем все сказанное мамой или Джоджо.
Мне хотелось рассказать им.
Но…
Я вспомнила, и, вероятно, это вспоминание никогда не сотрется из моей памяти, как мой брат плакал от ярости, когда мы впервые узнали, что я осталась без партнера. Мама никогда не призналась бы, что она тогда была опустошена, но я слишком хорошо знала ее, чтобы не замечать опасных симптомов. Те же самые симптомы я замечала после каждого ее брака до того, как тот, кто был тогда ее мужем, обманывал ее ожидания, когда она понимала, что ее жизнь изменилась навсегда и невозможно все повернуть вспять.
Сразу после того, как я прекратила тренировки для участия в соревнованиях – потому что невозможно точно исполнять многие парные элементы, катаясь в одиночку, а я полностью осознавала, насколько слаба моя надежда добиться успеха в одиночном женском фигурном катании, – я большей частью стала оставлять свои чувства при себе. Возможно, правильнее было бы употребить термин «депрессия», но я не хотела думать об этом. Мне было не впервой, я была абсолютной неудачницей.
Ни для кого не было секретом, какой несчастной я ощущала себя, видя, как моя мечта ускользает от меня… как зла, и обижена, и расстроена я была. Как зла, и обижена, и расстроена я до сих пор. Честно говоря, отчасти мне казалось, что я никогда не справлюсь с этим. Я, как дворняжка, затаила обиду. Но все мои родственники преодолевали этот путь вместе со мной, когда на один успех приходилось пять проигрышей, год за годом, снова и снова.
Самое главное, что все они были здесь, со мной, после того как я лениво попыталась построить новую жизнь за пределами катка. Они заставляли меня делать всякую ерунду, например ужинать вместе с семьей, в то время как мне хотелось лишь одного – отсидеться в своей комнате, они развлекали меня, уговаривая пойти с ними куда-нибудь, они помогали мне забыть о чувстве вины за то, что я делаю вещи, которые прежде не делала. Они делали это снова и снова до тех пор, пока я не начала чувствовать, что привыкаю ко всему, что редко делала в прошлом. Но настал момент, когда я сказала маме, что ей больше не нужно платить астрономические суммы за тренировки, потому что у меня больше нет тренера. Он тоже меня бросил.
Это была одна из причин, объяснявшая мою грусть и смятение, но я не хотела, чтобы они почувствовали то же самое. Никогда больше. До тех пор, пока я в силах предотвратить это.
И я по-прежнему не знала, что мне делать.
Эгоистичная сторона моего «я» желала новой жизни. Еще бы.
Но другая сторона моего «я», та крохотная частичка, которая не хотела быть эгоистичной мерзавкой, не хотела огорчать этих людей, превращая меня в ту, которой я была прежде. Ту, которой никогда не было рядом. Ту, которой, как все думали, на все наплевать… вероятно, потому, что я была недостаточно внимательна к ним.
Была еще одна целая сторона моего «я», не уверенная в том, что я справлюсь, если все пойдет не так… настолько, что я чувствовала себя тряпкой.
И все дело было в Иване.
Иван. Фу. Мне так сильно хотелось этого, что я моментально не отказалась от возможности проводить все свои дни с ним, а не с кем-то другим. Вот до чего я докатилась. До возможности проводить время с этим заносчивым недоумком.
Черт побери, я действительно представления не имела, что делать.
Поэтому в тот момент… я соврала.
– Думаю, просто у меня начинаются месячные.
– Ахх, – произнес в ответ Джонатан, потому что то, что у девушек бывают месячные, давно не было для него новостью, поскольку первые восемнадцать лет своей жизни он делил ванную комнату с тремя сестрами.
Мама, сидящая по другую руку от меня, искоса смотрела на меня пару слишком долгих минут. Таких долгих, что я подумала, что она собирается уличить меня во лжи, но, как только я предположила это, она пожала плечами, а потом сбросила очередную бомбу:
– Так это правда, что Луков расстается со своей партнершей?
Я моргнула, не понимая, почему я так удивилась.
Она всегда все обо всех знала. Каким-то образом, как-то.
Первым громко присвистнул муж моего брата Джеймс. Они с Джонатаном так давно были вместе, что это имя о чем-то ему говорило. Я помнила, как много лет тому назад Джеймс не имел ни малейшего понятия о фигурном катании. Но теперь он достаточно долго был членом нашей семьи для того, чтобы разбираться в этом виде спорта больше, и я могла бы в этом поклясться.
– Он избавился от своей партнерши? – оживился Джонатан, поправляя очки на носу так, словно это была лучшая сплетня, услышанная им за последнее время.
Мама, вскинув брови, кивнула:
– Как я слышала, это случилось несколько дней тому назад.
Я постаралась засунуть в рот большой кусок курицы так, чтобы по моему лицу нельзя было прочитать: случилось совсем не это.
К счастью, мой любопытный тупица-брат зевнул.
– Разве они не прокатались в паре совсем недолго? – спросил Джоджо, обращая свой вопрос к маме, потому что она была в курсе всех сплетен.
– Угу. Партнерша, которая была до нее, дважды падала на финале Гран-при. Они завоевали бронзу, а с этой девушкой он стал победителем национального чемпионата и чемпионата мира.
Гран-при. Чемпионат мира. Национальное первенство. Они выиграли три из самых престижных соревнований по фигурному катанию, и только он мог облажаться на соревнованиях и все равно что-то выиграть. Эти мысли должны были бы вселить в меня уверенность в том, что я делаю правильный выбор, принимая его предложение, но я лишь озлобилась на саму себя за то, что оказалась в полной заднице и ничего не имела.
– Карина ничего не говорила тебе об этом? – Мама переключила свое внимание на меня.
Стараясь тщательно пережевывать курицу, я покачала головой и проговорила с набитым ртом:
– Она еще в Мехико. – Они знали, что она была в колледже.
– Напиши ей имейл и узнай, – посоветовала она мне.
Я нахмурилась.
– Сама напиши ей имейл и узнай.
Мама ухмыльнулась, словно говоря: ну, давай же.
– Напишу.
– Я всегда забываю, что Карина – его сестра, – заметил Джеймс, наклоняясь через стол. – Он вблизи так же привлекателен? Как человек?
Я хихикнула:
– Нет.
Джоджо усмехнулся:
– Угу. – Но его тон взбесил меня, я посмотрела в его сторону и увидела, что он облокотился на плечо Джеймса. Он притворялся, будто пытается говорить шепотом, но, глядя прямо на меня, этот идиот добавил: – Обычно Джесмин всегда флиртовала с ним. Видел бы ты.
Подавившись курицей, я не смогла проглотить ее, не откашлявшись.
– Что, черт возьми, ты только что сказал?
После его «ха!» я тут же показала ему средний палец.
– Даже не прикидывайся. Ты всегда, приходя домой, говорила о нем, – заявил мужчина ростом метр шестьдесят восемь, всегда идеально сочетавшим в себе качества старшего брата, всегда готового прийти на помощь, и досадной занозы в заднице, не способным вовремя остановиться. – Ты была неравнодушна к нему. Мы все знали. – Посмотрев на Джеймса, он вскинул брови. – Мы знали.
Он издевался надо мной? Он издевался надо мной, он? Я флиртовала с Иваном? С Иваном?
– Нет, – спокойно сказала я только потому, что, если бы я проявила излишнюю агрессию, все они стали бы нести всякую чушь. Я знала, как они действовали. – Я не флиртовала с ним. – И специально для того, чтобы Джеймс понял, подчеркнула: – Никогда.
Мама издала звук, который, как правило, означал: «Ну-ну».
Переведя взгляд на нее, я покачала головой:
– Нет. Нет, я не флиртовала. Он выглядит прекрасно. – Я только потому это сказала, что, если бы я сказала, что Иван не в моем вкусе, они бы решили, что я пытаюсь что-то скрыть, а я не пыталась, – но такого никогда не было. Никогда, ни капельки. – Он – своего рода дебил. Мы дружим с его сестрой. Вот и все.
– Он не был дебилом, – вмешалась мама. – Он всегда был очень вежливым. Он очень добр к своим поклонникам. Мне кажется, он очень милый мальчик. – Она скользнула по мне взглядом. – И он нравился тебе.
Милый мальчик? О чем они, черт возьми?
Да, все любили его, и все превозносили его. Красивый, талантливый Иван Луков, завоевавший весь мир, будучи привлекательным, сверкающим, самоуверенным подростком. Он знал правила игры. Этого у него было не отнять. Но он никогда не нравился мне. Никогда.
– Нет, нет, он мне не нравился, – возразила я, качая головой и не веря, что они пытаются утверждать такую хрень. Неужели они действительно так думали? – Вы придумываете черт знает что. Мы раз в месяц перекидываемся фразой, это всегда бывает язвительно и ничего не значит.
– Некоторые могут счесть это за прелюдию, – начал было мой брат, но я его оборвала.
Я опять зарычала, продолжая качать головой:
– Нет, черт…
Джонатан расхохотался:
– Почему ты так покраснела, Джес? – спросил он, шлепая меня ладонью по макушке, отчего я вздрогнула, не успев отдернуть голову.
– Закрой рот, – сказала я Джоджо, обдумывая десяток разных язвительных замечаний и понимая, что не могу воспользоваться ими, потому что получится так, будто я защищаюсь, а потому буду выглядеть виноватой. Или, что еще хуже, я могла бы рассказать им о предложении, которое мне сделали сегодня утром. – Тем не менее мне он не нравится. Не знаю, почему вам обоим это вообще пришло в голову.
Мама хихикнула:
– Нет ничего страшного, если ты признаешься, что всегда была сильно увлечена им. В мире полно девушек, которые увлечены Иваном. Возможно, даже я была слегка увлечена им в свое время…