Второй снимок был сделан с близкого расстояния, и я смог подробнее рассмотреть ветровое стекло. Последнюю записку Шона едва можно было разобрать, так как капли конденсата уже начали скатываться по стеклу вниз, но она все еще была там, а сквозь стекло я увидел и его самого. Голову Шона отбросило выстрелом назад, но рот был закрыт.
Перейдя к следующему фото, я словно бы очутился вместе с братом в машине. Снимали с переднего пассажирского сиденья, так что я видел все тело целиком. Кровь из раны в затылке, словно ожерелье, застыла на шее и протекла на воротник свитера. Теплая меховая куртка была распахнута. Мелкие капли крови, подобно оспинам, испещрили крышу салона и заднее боковое стекло. Револьвер валялся на сиденье рядом с бедром Шона.
Остальные фотографии были в основном сделаны с близкого расстояния, но под разными углами. Как ни странно, они не произвели на меня столь сильного впечатления, как я опасался вначале. Должно быть, стерильно-яркий свет лампы-вспышки лишил моего брата знакомых и близких черт. Обезличенное тело больше всего походило на манекен, а не на человека, которого я знал.
Как бы то ни было, я не обнаружил в деле ничего особенного, и теперь мне оставалось лишь признать тот страшный факт, что Шон сам лишил себя жизни. Явившись сюда, я лелеял тайную надежду отыскать что-нибудь необычное, что могло бы послужить зацепкой. Теперь, увы, эта надежда исчезла.
Вернулся хозяин кабинета. Когда я встал и положил дело на стол к Гролону, он глянул на меня с любопытством. Открыл коричневый бумажный пакет, достал завернутый в салфетку сэндвич с яичным салатом. И поинтересовался:
– С тобой все в порядке?
– Да.
– Хочешь, поделюсь с тобой сэндвичем?
– Нет.
– Что ты сейчас чувствуешь?
Услышав эти слова, я невольно улыбнулся: сколько раз за свою журналистскую карьеру я сам произносил подобную фразу. Должно быть, моя улыбка озадачила Гролона, и он нахмурился.
– Видишь это? – Я указал на шрам, пересекающий мою щеку. – Его я заработал, когда задал именно такой вопрос.
– Извини. Мне правда очень жаль…
– Ничего. Все нормально.
Глава 5
После того как я ознакомился с делом Шона, мне захотелось узнать подробности следствия по факту гибели Терезы Лофтон. Коль скоро я собирался писать о том, как и почему мой брат решился на такой поступок, то должен был знать все, что знал он. Я должен был понять, к чему в конце концов пришел Шон. Между тем находящиеся в производстве дела об убийствах хранились под замком, и Гролон, обратись я с этим к нему, скорее всего, решил бы, что, добывая для меня досье Лофтон, он рискует бо́льшим, чем сможет приобрести.
Проверив на всякий случай рабочую комнату отдела ППЛ и убедившись, что по случаю обеда она пуста, я первым делом отправился в закусочную Пакерда в надежде найти там Векслера. Закусочная эта была излюбленным заведением денверских копов, которые регулярно собирались здесь, чтобы перекусить и пропустить глоток-другой. Как я и рассчитывал, Векслер оказался на месте: я увидел его в одной из кабинок в самой глубине. Главная проблема, однако, заключалась в том, что он был не один – напротив него за столом сидел Сент-Луис. Меня они не заметили, и некоторое время я раздумывал, не стоит ли мне потихоньку убраться отсюда и подловить Векслера попозже, когда представится возможность побеседовать с глазу на глаз. Пока я колебался, Векслер поднял голову, обвел зал взглядом и заметил меня. Я решил подойти. Судя по пустым тарелкам, на которых засыхали мазки кетчупа, копы только что кончили обедать. На столе перед Векслером стоял бокал с чем-то напоминающим «Джим Бим» со льдом.
– О, какие люди! – добродушно приветствовал меня Векслер, и я втиснулся в кабинку рядом с Сент-Луисом. Я специально пристроился напротив Векслера: мне хотелось видеть его лицо.
– В чем дело? – Сент-Луис явно не слишком мне обрадовался.
– Пресса, – отрезал я. – Как дела, парни?
– Не отвечай ему, – быстро сказал Сент-Луис Векслеру. – Он опять хочет выведать нечто такое, чего не может узнать законным путем.
– Безусловно, – заметил я. – Какие новости?
– Ничего нового, Джек, – откликнулся Векслер. – Кстати, Большой Пес верно говорит? Тебе и в самом деле нужно нечто такое, чего ты не можешь достать без нашей помощи?
Это все были па хорошо известного мне танца. Дружеская пикировка, предназначенная для того, чтобы с помощью хитрости и легких намеков добраться до сути интересующей тебя проблемы, не задав ни одного прямого вопроса и не получив ни одного прямого ответа. Векслер употребил прозвище своего напарника, а это лишний раз свидетельствовало, что игра началась. Я исполнял эти танцы уже не раз и не два и достиг высокого уровня совершенства, когда любое движение отточено и рассчитано заранее. Все вместе здорово смахивало на распасовку между тремя баскетболистами во время тренировки: не отрывай глаз от мяча и следи за двумя другими игроками одновременно. Лично я всегда был искусным пасующим, в то время как Шон воплощал силу и напор. Я был прирожденным баскетболистом, а Шон вечно лез напролом, как нападающий в регби.
– Не совсем так, парни, – ответил я. – Большой Пес прав в одном: я снова при исполнении.
– Вот это да! – насмешливо протянул Сент-Луис. – Нам встать по стойке смирно?
– Так что там с делом Терезы Лофтон? – спросил я у Векслера, не обращая на него внимания.
– Скажи-ка, Джек, ты спрашиваешь об этом как репортер? – уточнил Векслер.
– Я ничего не спрашиваю, а просто дружески беседую с вами. Что касается твоего вопроса, то да – как репортер.
– Тогда без комментариев.
– Я так понимаю, что дело застопорилось?
– Я же сказал: без комментариев.
– Послушай, Векс, мне бы только взглянуть разок, что вы там накопали. Этому делу уже почти три месяца. Вскоре оно попадет в шкаф с висяками, если уже не попало, и ты понимаешь это гораздо лучше меня. Я хочу просто взглянуть на материалы дела. Мне важно знать, что в нем могло быть такого, что ранило Шона настолько глубоко.
– Ты кое о чем забываешь, Джек. Твой брат покончил с собой, дело закрыто. Что бы ни задело его в случае с Терезой Лофтон, это больше не имеет значения. К тому же остается недоказанным, что дело Лофтон вообще имело какое-то отношение к… поступку твоего брата. По мне, так оно могло послужить лишь второстепенной причиной или, если хочешь, стать последней каплей. Но наверняка мы этого никогда не узнаем.
– Вот что, не вешай мне лапшу на уши. Я только что читал дело Шона. – Тут мне показалось, что брови Векслера чуть-чуть приподнялись. – У Шона ничего не вышло с поимкой убийцы, он сел в калошу, хотя посвящал этому расследованию все свое время. Он даже посещал мозгоправа – настолько это его уязвило! Так что не говори мне, что мы никогда не узнаем правду.
– Послушай, сынок…
– Ты когда-нибудь называл так Шона?
– Как?
– Сынком. Ты называл когда-нибудь Шона сынком?
Векслер, похоже, смутился:
– Нет.
– Вот и меня тоже так не называй.
Он поднял руки: при желании этот жест можно было истолковать как знак согласия.
– Почему, интересно, я не могу посмотреть дело Лофтон? Ты же все равно не сумеешь довести его до победного конца.
– Кто это сказал?
– Я говорю. Ты боишься этого расследования, приятель: ты видел, до чего оно довело Шона, и не хочешь, чтобы то же самое случилось с тобой. Поэтому папка с документами наверняка валяется в каком-нибудь глухом ящике и даже успела покрыться пылью – готов поспорить на что угодно.
– Эй, Джек, да ты, оказывается, набит дерьмом под самую завязку. Если бы ты не был братом своего брата, я бы уже давно вышвырнул тебя отсюда, да еще наподдал сзади для скорости. Ты действуешь мне на нервы, а я этого не люблю.
– Вот как? Тогда попытайся представить, что чувствую я. Ты совершенно прав, приятель, я – брат своего брата, и мне сдается, что вся эта петрушка касается меня гораздо больше, чем кого бы то ни было.
Сент-Луис издал самодовольный смешок, явно намереваясь меня унизить.
– Эй, Большой Пес, как насчет того, чтобы выйти наружу и поднять ногу на пожарный гидрант или на какой-нибудь столбик? – осведомился я.
Векслер едва не рассмеялся, сдержавшись лишь в последний момент. Лицо Сент-Луиса побагровело.
– Ну ты и дешевка, – сказал он. – Да я тебя…
– Ну хорошо, побузили, и будет! – вмешался Векслер. – Успокойтесь, парни. Кстати, Рэй, может быть, тебе действительно пора пойти покурить? Я только поговорю с Джеком, вправлю ему мозги и догоню тебя.
Я выбрался из тесной кабинки, давая Сент-Луису возможность удалиться. На прощание он наградил меня мрачным взглядом, свидетельствующим о том, что я нажил себе смертельного врага. Я промолчал и вернулся за столик.
– Допивай, Векс. Нечего притворяться, будто перед тобой вовсе не «Джим Бим».
Векслер хмыкнул и отпил большой глоток.
– Ты знаешь, близнецы вы или нет, но в тебе и впрямь очень много от брата. Ты не сдаешься просто так и умеешь вести свои дела довольно хитрым образом. Если сбреешь бороду да подрежешь волосы – а то ты с этой прической смахиваешь на хиппи, – то с расстояния двух шагов запросто сойдешь за Шона. Вот только со шрамом придется что-то сделать.
– Так как насчет досье?
– В смысле?
– Показать его мне – твой долг перед Шоном.
– Не понимаю.
– Все ты понимаешь. Я не смогу забыть о смерти брата до тех пор, пока не увижу материалов дела. Я просто пытаюсь разобраться, что же все-таки такое случилось с Шоном.
– И заодно пытаешься написать об этом.
– Да пойми же ты наконец, что я репортер! Если я смогу написать об этом, значит я смогу это понять. И навсегда похоронить свои сомнения. Это, собственно, все, чего я добиваюсь. Не больше, но и не меньше.
Векслер отвернулся и взял в руки счет, который официантка положила на стол. Потом он одним глотком допил все, что оставалось в бокале, и встал. Глядя на меня сверху вниз, он тяжело вздохнул, и я почувствовал исходивший от него густой запах бурбона.
– Идем в контору, – сказал Векс. – Я дам тебе на все про все ровно час. – С этими словами он поднял вверх указательный палец и повторил, должно быть, на случай, если я плохо его понял: – Один час, не больше.
В рабочей комнате отдела по борьбе с преступлениями против личности я сел за стол, которым пользовался мой брат. Его еще никто не успел занять. Возможно, отныне это место будет считаться несчастливым. Векслер задержался возле стены, вдоль которой выстроились железные шкафы с делами, и теперь рылся в одном из них. Сержанта Сент-Луиса нигде не было видно; судя по всему, он предпочел не иметь к происходящему никакого отношения.
В конце концов Векслер отошел от шкафа, держа в руках две толстые папки. Их он и положил передо мной.
– Это все?
– Все. У тебя час, время пошло.
– Но послушай, это же стопка бумаг чуть не в пять дюймов толщиной! – Я попробовал поторговаться. – Может, я возьму это домой и верну в целости и сохранности через…
– Будешь работать тут, Макэвой. Положи перед собой часы, потому что ровно через шестьдесят минут эти папки отправятся обратно в сейф. Постарайся уложиться в пятьдесят девять. Не теряй времени.
Я решил прекратить бесполезные попытки и открыл первую папку.
Тереза Лофтон, очаровательная юная девушка, была студенткой педагогического факультета. Она поступила в Денверский университет, чтобы получить диплом о высшем образовании и стать учительницей начальных классов. Впрочем, это должно было произойти еще не скоро; пока же Тереза училась на первом курсе, жила в кампусе и подрабатывала воспитательницей в детском саду при семейном общежитии.
По версии следствия, Лофтон похитили на территории самого кампуса или где-то неподалеку от него в среду – в последний учебный день перед рождественскими каникулами. Большинство студентов к этому времени уже разъехались, но Тереза все еще оставалась в Денвере, и тому было две веские причины. Во-первых, ее задерживали служебные обязанности, так как, несмотря на праздники, детский сад работал до конца недели. Во-вторых, девушка дожидалась, пока на ее старенький «фольксваген-жук» поставят новое сцепление и она сможет отправиться домой.
Об исчезновении Терезы никто не сообщил, так как все ее соседки по комнате и товарищи по учебе уже уехали домой. Никто не знал, что она пропала. Даже когда девушка не вышла на работу в детский сад утром в четверг, заведующий решил, что она просто уехала к себе в Монтану, не доработав неделю до конца, так как после рождественских каникул собиралась уволиться. В конце концов, студенты не раз выкидывали подобные номера, особенно когда экзамены за семестр были позади, а соблазнительный отдых вот-вот должен был начаться. Как бы то ни было, заведующий не стал бить тревогу и обращаться в полицию.
Тело было обнаружено в пятницу утром в Вашингтон-парке. Следствие сумело установить цепочку событий только до полудня среды, когда Тереза позвонила из садика автомеханику в мастерскую – тот показал, что слышал в трубке детские голоса, – и узнала, что ее машина готова. Тереза предупредила, что заберет «фольксваген» сегодня после работы, но сначала заедет в банк. Ни того ни другого она так и не сделала. В среду около полудня девушка попрощалась с заведующим детским садом и ушла. После этого никто больше не видел ее живой. За исключением убийцы, разумеется.
Мне достаточно было одного взгляда на фотографии, чтобы понять, почему погибшая так запала в сердце Шону и почему он отдавал расследованию ее убийства всю свою душу. В дело попали не только посмертные, но и прижизненные снимки. Среди них я обнаружил фотопортрет Терезы, сделанный, должно быть, перед самым выпуском из школы. Со снимка на меня глядела юная привлекательная девушка, у которой вся жизнь была впереди. Темные вьющиеся волосы и яркие синие глаза, в каждом из которых блистала искорка – отражение света фотографической лампы. Имелся в деле также и любительский моментальный снимок, на котором Тереза представала в полный рост, в шортах и топике. Улыбаясь, она вытаскивала из какой-то машины большую картонную коробку. Эластичные молодые мускулы на тонких загорелых руках были напряжены, так что казалось, будто ей неудобно или тяжело стоять перед фотографом с увесистым ящиком в руках. На обороте снимка я прочел несколько слов, написанных довольно небрежным почерком, как я предположил – рукой кого-то из родителей: «Терри в университете! День первый. Денвер, Колорадо».
Все остальные снимки были сделаны уже после смерти. Их было так много, что я удивился: ну зачем копам столько фотографий? Каждая выглядела в моих глазах чем-то сродни бесцеремонному и страшному вторжению в чужую тайну, хотя девушка, конечно, была уже мертва и не могла пострадать от этого еще больше. На полицейских снимках глаза Терезы Лофтон утратили живой блеск, и хотя они оставались открытыми, их радужная оболочка, подернутая молочно-белой пеленой, казалась какой-то мутной и тусклой.
На общих планах я увидел тело жертвы, лежавшее на пологом заснеженном склоне среди низких кустов, которые неряшливыми пучками торчали из-под снега. Газетные статьи не соврали – труп был разрезан поперек. Затянутый вокруг шеи узкий шарф и неестественно большие, выпученные глаза ясно указывали, какой страшной смертью бедняжка умерла. На этом, однако, убийца не успокоился – он рассек труп пополам почти на уровне диафрагмы, после чего водрузил нижнюю часть тела на верхнюю в таком положении, что у всякого, кто видел эту жуткую картину, создавалось впечатление, будто убитая совершает сама с собой половой акт в извращенной форме.
Неожиданно я почувствовал на себе взгляд Векслера, который сидел за соседним столом, наблюдая за моей реакцией, пока я просматривал эти тошнотворные снимки. Я по мере сил постарался скрыть свое отвращение. Или, если угодно, триумф. Теперь я точно знал, почему Шон не хотел говорить со мной на эту тему, от чего он старался меня уберечь. Никогда в жизни я не видел ничего страшнее.