По этому случаю я закачала в свою повозку лошадиную дозу счастья – сразу пять камешков! Теперь их там шесть.
И наконец-то весна завладела моим вниманием. Я снова желаю доброго утра желтым нарциссам.
И снова роняю на мостовую мелочь от сдачи.
А своим карманным бумажным деньгам я нашла новое применение. Наша местная газета называется «Утренний ленапе» (ленапе[10] – индейский народ, который жил когда-то в этих краях). Там есть раздел объявлений по рубрикам. Публикация трех строчек в течение трех дней стоит четырнадцать долларов. По большей части народ сообщает о распродажах частного имущества на дому и тому подобном.
Первое из моих объявлений появится в газете на следующей неделе, в понедельник, вторник и среду:
«Поздравляем Пусю Прингл,
которая лучше всех на свете
отмечает первое апреля!»
Сегодня произошло кое-что… одновременно тревожное и таинственное.
Пуся слегла с простудой, и я носила ей Корицу, чтобы та ее ободрила. И только вышла от Принглов, только села на велосипед, чтобы ехать домой, как услышала позади себя грубоватый голос: «Привет».
Это оказалась Эльвина. Наша милейшая Эльвина. Я остановилась.
– Привет, – говорю, – ну что, сегодня уже с кем-нибудь ругалась?
Она пропустила вопрос мимо ушей:
– Я иду домой с работы.
– Понятно.
Маленький пластиковый Винни-Пух у нее на шее протягивал ко мне руки и сиял широкой улыбкой – по контрасту с кислой физиономией над ним.
Эльвина ткнула большим пальцем в сторону жилища Бетти Лу.
– Эта женщина становится все более чокнутой.
– Миссис Ферн?
– Миссис Чокнутая.
Я спросила, что, собственно, случилось.
– Я оставила ей пончики на крыльце…
– Но сегодня среда, – прервала ее я, – мне казалось, ты разносишь их по понедельникам.
Она посмотрела на меня с явным отвращением.
– Если перестанешь перебивать, то все узнаешь.
– Извини.
– Так вот. Я точно оставила их ей в понедельник. К следующему утру они раньше всегда исчезали. Но вчера, во вторник, – она сделала паузу и посмотрела на меня как бы с вызовом: решусь я вставить слово или нет, – когда я проходила мимо, заметила: они все еще там. И сегодня – все еще на крыльце.
«Ну, естественно, – подумала я. – Пуся же болеет, поэтому и не могла занести пончики в дом. Надо было мне о них позаботиться. Глупо вышло».
Эльвина между тем продолжала:
– …Поэтому я решила позвонить в дверь. Та женщина подошла к ней с внутренней стороны, но не открыла. Я уж сколько кричала: «Откройте! Заберите пончики!» А она только визжала в ответ таким пронзительным голосом: «Не могу. Мне сегодня плохо!» «Да вам, похоже, всю неделю плохо», – отозвалась я, но даже не знаю, расслышала ли она.
(Тут я чуть не рассмеялась.)
– …Она продолжала пищать, мол, а ты не можешь просунуть их под дверь? «Ну, конечно, – отвечаю. – Вот только проедусь по кульку катком».
(Теперь я все-таки прыснула.)
– …А она… – Эльвина внезапно умолкла и метнула резкий взгляд через мое плечо. На ее лице последовательно отразились любопытство, удивление и гнев.
– Эй! – крикнула она куда-то мне за спину и сорвалась с места, чуть не сбив меня с ног.
Я повернулась и, посмотрев вдаль, заметила на крыльце у Бетти Лу мальчишку с белым кульком пончиков в руках. Завидев нас, он на секунду застыл на верхней ступеньке, а потом бросился бежать.
Эльвина преследовала его сначала по Рингголд-стрит, потом они оба скрылись за углом в аллее, но их крики доносились до меня еще долго. Наконец они стихли. Я собралась ехать домой, но тут девчонка, громко пыхтя, вылетела обратно на улицу и яростно указала пальцем на дом Бетти Лу: «Так тебе и надо, Чокнутая!»
В этот момент она стояла совсем близко от меня, но внезапно отступила сразу шагов на пять и сощурила глаза: «Это что?!»
Дело в том, что я успела достать Корицу из кармана и усадить на плечо.
– Моя домашняя крыса Корица.
– Ты держишь дома крысу? – Она искривила губу так, словно в нос ей ударил неприятный запах. Только Винни-Пух как ни в чем не бывало светился счастьем.
– Это лучшая ручная зверушка на свете, – говорю. – На, погладь ее.
Она опять ткнула пальцем – явно в меня, а не в Корицу.
– Знаешь что? Ты тоже чокнутая. – И Эльвина, решительно перейдя проезжую часть, продолжила свой путь, бормоча на ходу: – Все в этом городе чокнулись…
Я сделала небольшой крюк, завернула к Марджи, купила пончиков и отвезла их Бетти Лу. Мне удалось уговорить ее приоткрыть дверь настолько, чтобы я могла протиснуться внутрь. Мы мило поболтали и договорились: теперь, когда ей снова «будет плохо», она станет вывешивать за большим окном красную тапочку, а мы с Пусей будем начеку и сразу поймем, что в этот день Бетти Лу нуждается в нашей заботе.
Пока я была у миссис Ферн, перед моими глазами стояла фигура того мальчика у нее на крыльце. Это его лицо мы с папой видели, когда развозили молоко. Возле мусорного бака.
Рассвет.
Он не выходит у меня из головы с тех пор, как мы развозили молоко с папой. С тех пор как пришло письмо от Арчи. С тех пор как я вернулась к первой странице этого послания к тебе, которое грозит стать Длиннейшим в Истории Человечества, и перечитала первую фразу.
Поэтому я решила очищать разум на Волшебном холме регулярно, раз в неделю, на рассвете.
Нельзя сказать, что родители этому обрадовались. Им не особенно нравится, когда я ухожу из дома одна в кромешной тьме. С другой стороны, они ценят, что я серьезно отношусь к подобным вещам. Мы разработали план. Купили «воки-токи» – переносные рации, одну мне, другую маме. И фонарик для меня. Буду ходить на холм по четвергам. Начала с сегодняшнего дня.
Мама, кряхтя, выбралась из постели, уселась на крыльце и провожала меня взглядом до конца Раппс-Дэм-роуд. Заниматься этим, конечно, выпало ей, поскольку папа – молочник и к этому часу давно уже ушел на работу. Фонарик я не гасила, и мама не теряла меня из виду почти до самого шоссе № 113. Там я пересекла дорогу и уже через минуту стояла посредине Волшебного холма. Первым делом сообщила маме по рации, что со мной все в порядке. Было еще довольно темно, но небосвод с каждым мгновением становился светлее. Я села на старенький коврик из ванной, который взяла с собой, повернулась лицом к востоку, закрыла глаза и распалась на атомы. Через некоторое время по яркому блеску над веками я поняла, что солнце уже встало и пора уходить.
Возвращаясь домой, я ожидала застать маму клюющей носом на крыльце, но нет – она была свеженькой, как огурчик. Улыбнулась, обняла меня и говорит:
– За что мне такое наказание – жить в доме с двумя людьми, которые бродят где-то по ночам?
Мы посмеялись и разошлись по кроватям. Очень надеюсь когда-нибудь стать такой же хорошей мамой, как она.
Мне хочется оставить на кладбище пончик для того человека – Чарли, вдовца Грейс. Но я сомневаюсь. Не нарушу ли я его личное пространство? Только представь себе: Старгерл – и боится показаться навязчивой!
Ну, ладно, решилась. Сделаю что задумала. Купила у Марджи пончик. Сахарно-коричный. Сегодня ночью оставлю его у могилы Грейс, чтобы Чарли нашел его завтра, как придет. Надо будет положить кулек рядом с плитой, ни в коем случае не на нее!
Струсила.
Сдюжила. (Пончик пришлось купить свежий.)
После двенадцати была на кладбище. День теплый, чудесный. Воздух прямо благоухал. Он сидел в сером свитере. Шарф в красно-желтую клетку висел на спинке раскладного стула.
Я нареза́ла круги позади. Держалась на расстоянии. Белого кулька не было видно. «Значит, он взял!» – взволнованно думала я. Но потом заметила кулек за несколько надгробий от Грейс. Похоже, его никто не открывал. Более того, он валялся прямо под надгробием, словно Чарли с досады просто швырнул его туда. Возможно, даже пнул.
Назойливая, настырная, пронырливая, бесцеремонная, сующая всюду свой нос глупая хлопотунья. Вот кто я такая.
Попробовала снова.
Тот же результат. На сей раз он забросил его еще дальше. Надо оставить эту затею?
Мы с Пусей соприкасаемся пальцами – это наш тайный знак привязанности. Прямо как мы с тобой когда-то. И я с грустью размышляю о том, о чем рассказывал Арчи: пересмешники, возможно, «записали» в своих трелях и донесли до нас голоса вымерших птиц.
Кизиловый фестиваль![11]
Он идет с понедельника, но сегодня – суббота, главный день фестиваля.
Сначала парад. Люди выстроились вдоль Главной улицы от центра до самого парка «Бемус». Музыкальные группы. Фаерщики. Танцевальные группы. Ребята из Малой лиги[12]. Клоуны на одноколесных велосипедах. Местные политические деятели из кабриолетов разбрасывают конфеты. Королева Кизила[13] и придворные дамы. Распорядительницей парада стала ведущая прогнозов погоды на телевидении.
Пуся охотилась за конфетами, снуя туда и сюда, словно огромная белая акула среди крошечных гуппи. Всякий раз, когда какой-нибудь трехлетка тянул ручку за лакомствами, она успевала ухватить их первой. Девочка набивала ими рот и карманы. Конец этому я решила положить, когда она приклеила себе на нос маленький «тутси-ролл»[14]. Выдернула Пусю из гущи событий, отлепила «тутси-ролл» и встряхнула ее за плечи.
– Послушай, ты ведешь себя как хрюшка и хулиганка. И между прочим, перечеркиваешь этим все хорошее, что совершила на первое апреля!
Она взглянула на меня, развернула ириску «Мэри-Джейн» и сунула ее в рот. Но весь остаток парада раздавала конфеты трехлеткам.
В парке «Бемус» собралась настоящая толпа. С продуктовых лотков торговали буквально всем – от сахарной ваты и шашлыков до пирожных, пирожков и, конечно, пончиков «от Марджи». Бросив пару монеток в специальные лотки, можно было выиграть металлическую золотую рыбку или получить предсказание судьбы в шатре у гадалки. Для маленьких детишек работали аттракционы, для прочих – «дом с призраками» и «открытый микрофон» на специальной эстраде в форме ракушки, где каждый мог спеть что хотел.
Повсюду группами бродили подростки. В жизни никогда не видела столько колец в губах и лиловых прядей сразу. Пуся чувствовала себя как в зоопарке. Она все тянула меня за рукава и шептала:
– Смотри!.. Смотри!
В какой-то момент я случайно взглянула на один из прилавков – с сахарной ватой, а также яблоками в карамели – и увидела того мальчика. Ну, у мусорного бака и с крыльца дома Бетти Лу. Кто-то как раз что-то заплатил, и продавец повернулся спиной в поисках сдачи. Мальчик же юркнул к прилавку, протянул руку, схватил яблоко в карамели и преспокойно двинулся дальше.
Я потянула Пусю за собой и пошла вслед за ним – не знаю точно, что я собиралась сделать, – но долго нам идти не пришлось, поскольку очень скоро раздался душераздирающий вопль, и народ бросился врассыпную. В воздухе зазвенели детские голоса: «Держи! Нападай!». Они раздались неподалеку, перед киоском «Ротари-клуба»[15] с хот-догами. Двое ребят катались по земле. Тот, что сверху, изо всех сил дубасил того, что снизу, методично впечатывая кулаки ему в лицо. Меня словно парализовало. Кажется, раньше я никогда не видела настоящей драки. До сего момента ситуация, в которой один человек бьет другого, оставалась для меня скорее сценой из книжки или фильма. Или из истории. Вот только уроки истории никогда не вызывали у меня приступов тошноты. Все закончилось очень быстро, буквально через несколько секунд: двое каких-то мужчин оттащили детей друг от друга, поставили их на ноги и стали удерживать за плечи, так как те рвались друг к другу.
Тот, что был снизу, оказался мальчиком. Белобрысым. Второй – Эльвиной. От носа и ниже лицо парня было залито кровью. Даже по светлым волосам стекал ручеек. Не уверена, но, возможно, это был один из троих, что кричали тогда возле пончиковой. Он вопил и плевался кровью в Эльвину, а она смотрела на него с такой ненавистью, какую мне никогда не приходилось видеть на человеческом лице. Даже в прошлом году в старшей школе Майки. Затем она сжала руку в кулак, поднесла его к голове парня и прорычала, оскалив зубы в каком-то жутком подобии улыбки:
– А ну, понюхай, сопляк.
Но мгновением раньше мое внимание привлекло нечто другое. Очевидно, новое, иначе я, уверена, заметила бы это раньше. Ноготь на ее мизинце – он стал каким-то иным, не коротким, не обыкновенным, не грязным и запущенным, как это часто бывает у детей. Он стал длинным. Розовым. Блестящим. Даже изящным. И вот этот красивый ноготь скрылся в сжатом кулаке.
Мужчины удерживали драчунов подальше друг от друга, но тут Эльвина словно вскрикнула: «Нет, постойте», вывернулась из рук своего «стража» (ну, почти вывернулась – запястья ее он не отпустил) и стала лихорадочно ползать по земле в поисках чего-то, пока не нашла. Она схватила это «что-то», поплевала на него, протерла краем рубашки и сунула в карман. Это был желтый улыбающийся Винни-Пух на черном шнурке.
В следующее мгновение весь этот кошмар сменился другим. Я осознала, что сжимаю ладошку Пуси. Опустила глаза. А та, наоборот, подняла на меня свои. Из них по щекам текли слезы. Нижняя губа дрожала.
– Ох, Пуся, прости меня, пожалуйста, – сказала я, схватила ее в охапку и побежала прочь.
До выхода из парка «Бемус» я не замедляла шаг. Девочка теперь только тихонько всхлипывала, прижавшись ко мне всем своим тельцем. Я хотела было поставить ее на ноги, но она не отцеплялась. Так что я просто пошла дальше, разговаривая с ней на ходу.
– Пуся, извини, это моя вина. Плохая Старгерл. Нельзя было допускать, чтобы ты это видела. А я думала только о себе и совсем забыла о своей лучшей подружке Пусе. Это не повторится.
– Обещаешь? – прорвался сквозь всхлипы ее тонкий, дрожащий голосок.
Я поцелуем «вытерла» ее соленые слезки.
– Железно.
Вскоре мы уже сидели рядом друг с другом на ступенях городской библиотеки.
– Эльвина злая, – сказала Пуся.
– Та еще штучка, – отозвалась я.
– Что значит «штучка»?
– Ну, в данном случае «вздорный человек». Горячий, раздражительный. Тот, кто не умеет себя сдерживать.
– Ненавижу Эльвину.
Я притянула Пусю к себе и посадила на колени.
– Не надо ненавидеть.
– Но я ее ненавижу. И твоего парня тоже. Потому что он тебя бросил.
Я рассмеялась:
– Его тоже не стоит ненавидеть. Никого не стоит.
– Ничего не могу поделать. Я обязана.
– Вовсе нет. Если начнешь ненавидеть хотя бы одного человека или двух, потом не сможешь остановиться. И очень скоро будешь ненавидеть уже сто человек.
– А сто миллионов?
– И даже сто миллионов. Маленькое чувство ненависти превращается в большое. Только растет. И поглощает остальные, ведь оно всегда хочет есть.
– Как Краица?
– Сильнее. И вот ты его кормишь, отдаешь ему на съедение новых и новых людей, а оно чем больше получает, тем голоднее становится. Его ничем не насытишь. Не успеешь оглянуться, как ненависть выдавит из твоего сердца всю любовь. – Я ткнула пальцем ей в область сердца, и Пуся невольно посмотрела на свою грудь. – Останешься ты в результате со злым сердцем.
Девочка взглянула на меня очень серьезно и покачала головой:
– Я не буду давать ей есть. Буду ненавидеть одну Эльвину.
Что ж, видно, мои образы не сработали.
– Знаешь что? – предложила я. – Перед тем как начать ненавидеть Эльвину, давай дадим ей шанс исправиться.
– Зачем?
– Возможно, что ее мучает одно сильное чувство.